Семён Клебанов - Спроси себя Страница 15

— Нет, его не уговоришь.

— Пропадет он. Засудят. Придумал себе вину и несет чужой крест. Вас-то он послушает, уговорите его.

— Это хорошо, что ты пришла, Оля, — сказал Назаров. — Я не стану уговаривать Фомича. Зря время потратим. Тут другие должны заговорить.

Ольга слушала, растерянно прижимая к коленям белую сумку и не понимая, кто эти другие, о которых говорит Назаров. Но в том, что Григорий Иванович был искренен и честен, Ольга не сомневалась.

И она с надеждой спросила:

— Разве нельзя ничем помочь Алексею?

Два месяца назад, весной, Назаров перенес инфаркт миокарда, и только чудо спасло его. Это чудо было в силе духа больного, в его воле, желании жить; и тогда, повинуясь страстной вере, слабое сердце вновь продолжало биться.

Сейчас в сердце Назарова появилась тупая боль. Он накапал в стакан лекарства, привычно разбавил водой и, выпив, опустился на стул.

— Может, врача вызвать?

— Не надо. Пройдет. А бумагу оставь. Она нужна мне.

Как-то вечером, уложив спать Сережку — ему уже пошел шестой год, — Ольга читала журнал. За окном начиналась ночь.

В сенях хлопнула дверь, и Щербак, не сняв бахил, прошел в комнату.

— Ты опять поставила двойку Косте Котову?

— Бестолковый мальчишка. Лентяй.

— А то, что Костя в доме отца заменил, ты забыла? Мать его день работает, три болеет, после смерти Никиты нервы у нее ни к чему. Это ты забыла? А троих детей напоить, накормить и обуть надо. Разве ты не знаешь, что Костя в доме хозяином стал? По дрова — он, по воду — он, на участке — он, в магазин, — он!

— Но я не могу лгать, ставлю отметки за знания.

— Больше ты никогда не поставишь ему ни одной двойки!

— Поставлю, — ответила Ольга. — Я педагог.

Алексей сел на стул и язвительно ухмыльнулся.

— Ты довела Костю до того, что он терпеть не может ни географии, ни тебя. Неужели после этого ты можешь называть себя учителем?

Обида отозвалась в душе, но, терпеливо сдерживая себя, Ольга ответила:

— От Кости Котова я буду требовать так же, как и от ребят всего класса.

Алексей вскочил со стула:

— Ты не смеешь ставить ему двойки!

От его крика проснулся Сережка, и Ольга ушла к сыну. Потом, ночью, она плакала и не могла понять: отчего же боль чужих людей для Алеши ближе и дороже слез родного человека? Разве это справедливо?

Через день Ольга вызвала отвечать Костю Котова. Худой и испуганный, он стоял у доски, не приготовив заданный урок, и глядел на учительницу утомленными глазами. Не зная почему, она не поставила ему двойку, — должно быть, почувствовала ту правду, о которой говорил ей муж, но от этого ее обида и злость на Алексея только возросли. Может быть, с мальчишкой она и не совсем была права, но все равно не смел Алеша так обижать ее. Не всякую боль души можно утишить — есть обиды, которые проходят и забываются, но оставляют шрамы на сердце.

До начала судебного заседания оставалось полчаса. Градова мелким округлым почерком выписывала из судебного дела факты, которые предстояло уточнить при допросе обвиняемых. В коридоре послышались громкие голоса, и в комнату вошли возбужденные заседатели Ларин и Клинков.

— О чем сегодня спор? — оторвавшись от бумаг, спросила Градова. — Опять из-за футбола?

— Что вы! Вячеслав Иваныч — любитель-болельщик. В нем еще не проснулся азарт профессионала, — сказал Клинков с детской улыбкой, которую сохранил в свои тридцать лет. — Футбольные страсти посещают его редко.

Ларин молча смотрел на своего коллегу и с мудрой снисходительностью, нажитой за долгие годы, слушал его.

— Разговор о другом, — не утихал Клинков. — Уважаемый доктор не учитывает сложного процесса накопления бесспорных доказательств.

— Вот как! — удивилась Градова. — При его педантичности и профессиональной осторожности это исключено.

— Возможно, в операционной Вячеслав Иваныч неуязвим. А по поводу Щербака высказался довольно недвусмысленно: виновен.

— Позвольте, — тут же вмешался Ларин. — У меня сложилось определенное мнение, которое я откровенно высказываю. Я и сейчас утверждаю: нет необходимости расширять круг свидетелей.

— А я настаиваю на вызове новых свидетелей! — горячо возражал Клинков. — И в частности — Бурцева.

— Разве это что-либо изменит в существе дела? — Ларин чуть повысил голос. — Представьте себе такую ситуацию. Профессор предлагает мне прооперировать больного, которого я наблюдаю. По моим убеждениям, это делать преждевременно. Профессор настаивает. И я поддался его совету. А исход операции летальный. Кто отвечает за смерть больного? Я или профессор? Утверждаю — я. Ошибка доктора Ларина — вот как это надо оценить. Чувство ответственности состоит из многих оттенков. Но все они не исключают главного — собственной совести. Уверен, что я прав.

— До вашего прихода я как раз перечитала показания Каныгина и была озадачена одним обстоятельством. Почему Щербак признал себя виновным, а Каныгин отрицает свою вину? Видимо, каждый-из них по-своему оценивает какие-то факты, которые мы с вами еще не выявили. Почему же нам не сделать определенные шаги по пути исключения неизвестных мотивов? Я склонна поддержать предложение Клинкова.

— Из всех дел, которые мне довелось решать, нынешний процесс представляет особый интерес. Передо мной возникает нравственный аспект поведения людей, и я не перестаю об этом думать. В цехе, которым я руковожу, более тысячи человек. Проблема личностной ответственности моей и всех, с кем я работаю, пожалуй, самая важная. — Клинков говорил медленно, будто взвешивал каждое слово.

— Стало быть, образовалось большинство, — сказал Ларин и, сняв очки, протер стекла платочком. — Ответственность я трактую как позицию человека в жизни. Есть она у него — он личность. Нет — простите, амеба.

— Обвиняемый признал себя виновным. По вашей концепции он уже личность? — спросил Клинков.

— Вы, Глеб Кузьмич, чересчур свободно обращаетесь с моей мыслью. Истина всегда конкретна. В данном случае, говоря о Щербаке, утверждаю — личность.

— А вдруг эта личность угодит в тюрьму? — допытывался Клинков. — Останется Щербак личностью или…

Ларин не дал ему договорить:

— Для меня — да.

Градовой был по-человечески любопытен этот разговор. Она всегда старалась отступить, уйти на второй план, когда говорили или спорили заседатели. В этом она видела не только равноправие судей. Она знала, что жизненный опыт ее товарищей давал им право выносить приговор.

— Будем считать, что вопрос решенный, — сказала она. — Бурцева вызываем свидетелем.

Через несколько минут судьи уже входили в зал, чтобы продолжать процесс.

А тем временем Ольга, растревоженная поездкой в город, возвращалась в Сосновку, домой. Возле остановки автобуса стоял Костя Котов.

— Здрасьте, Ольга Петровна, — сказал мальчик, переступая худыми ногами в стареньких кедах. — Вы от дяди Алексея приехали? Да?

Она молча кивнула мальчику.

— Маманя сказала мне, что дядю Лешу никто не посмеет обидеть. И все будет хорошо. Вы не бойтесь, Ольга Петровна. Маманя никогда не обманывает.

Ольга с силой и нежностью обняла мальчика, чем напугала Костю, и, не удержавшись, заплакала…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С того времени, когда Ольга передала Назарову записку Бурцева, Григорий Иванович не встречался с главным инженером. Он не мог и не хотел больше доверять ему техническое руководство делами треста и обстоятельно написал об этом в министерство. Назаров, конечно, догадывался, что у Бурцева найдутся защитники и они будут откладывать решение вопроса до окончания суда.

В понедельник утром в кабинет Назарова, опираясь на костыли, вошел Бурцев и сказал:

— Звонили из Климовки. Они направили запрос по поводу реконструкции запани. Ко мне их письмо не поступило. Может, оно у вас, Григорий Иванович?

— Я передал его Гридневу. Он ответит им.

— Почему Гриднев?

— Добросовестный человек и опытный инженер.

Лицо Бурцева мгновенно зарделось. Он подошел ближе к столу, шумно ударяя костылями о блестящий паркетный пол.

— Я здесь главный инженер. Мне надлежит решать этот вопрос.

— Теоретически все правильно, — сказал Назаров и неожиданно спросил: — Неужели вас не интересует суд над Щербаком?

— Я достаточно информирован о ходе процесса.

— Информированы? — нараспев повторил Назаров. — Очень удобное слово: информирован.

— Я пришел по делу и прошу ответить на мой вопрос.

— Не понимаю, — Назаров горестно покачал головой. — Чего у вас больше: подлости или наивности?

— Вы не имеете права так разговаривать со мной!

— Все это пустое, Юрий Павлович. Вы не подумали, что сплавщики больше не поверят вам, ни за что не поверят? Они ведь тоже информированы. А если хотите знать всю правду, то мне звонил начальник Климовской запани и просил решить вопрос помимо вас.