Жорж Сименон - Стриптиз Страница 15

Леон подошел к кассе, наклонившись, поговорил о чем-то с женой. Цвет его лица был краснее обычного, как если бы он совсем недавно загорал. Мадам Флоранс покорно: пожала плечами, и он бросился на улицу с видом человека, выполняющего важную миссию.

А миссия действительно имела место. Селита позже узнает все подробности, одни от Эмиля, другие от Людо, которому за стойкой было прекрасно слышно, что говорится у tecaccbi.

Отель де Ля Пост находился в двух шагах, на той же улице. Именно туда и побежал Леон.

Вернулся он через четверть часа один, но лицо его сияло, и он с трудом сдерживал ликование, когда сообщал жене о том, как обстояло дело.

Мало не пришла вовремя потому, что, вернувшись с островов в семь часов вечера, она заснула, а будить ее было некому.

— Бедная крошка! — иронически заметила Селита после того как, вопреки регламенту, вышла на минуту и узнала, все из уст Эмиля.

Что Касается хозяина, то его влюбленность так бросалась в глаза, что это казалось уже просто неприличным. Совсем не в его характере было до такой степени терять контроль над собой. Все заметили его светлый галстук и то, что даже походка хозяина изменилась, стала, помимо его воли, какой-то подпрыгивающей, как у совсем молодых людей.

Неужели он не понимал, что смешон? Он рассчитывал, по его словам, поставить свое клеймо на новенькой, но полупилось так, что она сама как бы пометила его.

Он с нетерпением ожидал ее и был взволнован потому, что нашел Мадо спящей и беззаботной, как дитя, забывшее о времени.

Интересно знать, загорела ли она так же, как он?

Нет, вовсе не в жалкой комнате отеля развертывались события, там было уж очень непоэтично. С ней он отправился на лодке к Леринским островам, подобно парам, совершающим свадебное путешествие, и, конечно же, Мадо поэтически опускала руку в воду за борт лодки!

Поднимались ли они, держась за руки, по древним и неровным ступеням крепости, посещали ли камеру Железной Маски? Ходили ли затем вместе смотреть на монахов в Сент-Оноре?

Селита и Флоранс, которые, должно быть, думали об одном и том же, не решались обмениваться взглядами, так им обеим было стыдно. Это совсем не казалось трогательным, а было, скорее, смешным, ибо он давно вышел из возраста Эмиля.

Влюбленный дурак смотрел на часы каждые две минуты, не подозревая, что даже музыканты и те начали иронически подмигивать.

Появились четыре посетителя, и Кетти занялась ими, а Наташа и Мари-Лу стали танцевать вдвоем. В этот момент новенькая раздвинула занавес у входа с неуверенным и боязливым видом, похожая на мышку.

Она сразу же направилась к мадам Флоранс. Селита не слышала, что она говорила, но видела холодное и при этом как бы смирившееся со всем лицо хозяйки, которая чувствовала себя бессильной что-либо изменить, поэтому только молча кивнула и указала Мадо ее место в зале.

Селита начала понимать, что она недооценила девушку из Бержерака. Мадо Леруа предпочла изображать хрупкую беззащитность, «малышку, которая боится жизни и так нуждается в мужской поддержке».

А Леон, повидавший на своем веку самых разных женщин, на сей раз легко купился! Дело дошло до того, что даже походка его изменилась, стала более легкой и упругой. Не станет ли он, ощутив прилив новой молодости, скакать через стулья, подобно некоторым зрителям, которые, выходя из кино, принимают себя за героев фильма?

Он старался не встречаться взглядом ни с Селитой, ни с женой. Предупредил ли он супругу о своем замысле, который вскоре начнет осуществляться?

Жюльен Биа, репортер газеты «Нис-Матэн», который иногда забегал пропустить стаканчик в «Монико», появился и в этот вечер со своим фотоаппаратом. Было ясно, что его специально пригласили. Леон или встречался с ним, или позвонил ему.

Явно ожидавший журналиста, хозяин бросился к нему навстречу, сразу же повел его к столу Мадо, подозвал Жюля и потребовал бутылку шампанского и три стакана.

Он вбил себе в голову устроить рекламную кампанию выступлениям этой девочки, чтобы сделать из нее «звезду». Журналист, который брал интервью у большинства знаменитостей, посещавших Лазурный берег, как ни в чем не бывало, с самым серьезным видом извлек блокнот, вынул из кармана авторучку и приготовился записывать.

Он почтительно задавал вопросы, как будто перед ним сидела какая-то важная особа, записывал ответы, и эта маленькая стерва так хорошо исполняла свою роль, что Селита испытывала жгучее желание подойти и отвесить ей несколько пощечин.

Мадо изображала идеальную юную девушку, боязливую и настороженную.

Интересно бы знать, неужели это Леон, как опытный барышник, подсказал ей не совершать оплошности, не покупать нового платья и не делать прическу и маникюр?

Она была способна додуматься до этого и сама, сохраняя облик обычной девчонки, какую можно встретить на улице, или за прилавком, или, еще лучше, выходящей из ночного поезда с дешевым чемоданом, в мятой одежде, с усталым лицом, и никто не знает, откуда она прибыла и куда направляется.

Она не станет заменять ни белье, ни чулки, у нее на это тоже хватит хитрости. Ее дешевые штанишки, какие носят машинистки и горничные, сильнее волновали воображение мужчин и создавали более ощутимое впечатление женской тайны, чем прозрачные колготки, узкие черные корсетики и обсыпанные блестками треугольники у профессионалок.

Что же она рассказывает репортеру с таким простодушным видом, будто ее история самая что ни на есть обычная, будто все девушки из маленьких французских городов покидают своих родителей, чтобы отправиться в ночные кабаре и там раздеваться?

Завтра об этом можно будет прочитать в газете. Но не все, потому что беседа длилась больше четверти часа и у нее было время наговорить на добрых две колонки.

Журналист отложил наконец бумагу, сунул в карман ручку и отступил на несколько шагов, чтобы начать фотографировать. Леон скромно отодвинулся в сторону, а мадам Флоранс отвернулась.

Жюльен Биа не ушел сразу, а остался, ибо хотел сделать несколько снимков во время выступления Мадо, что ему удалось. Он даже сфотографировал ее почти голую, когда она, сидя на полу, опрокидывалась назад, как бы замирая в экстазе. Но этот снимок, естественно, был сделан не для газеты, а специально для Леона!

Джианини изменил свою обычную речь, и ясно было, что не сам он создал новый текст.

— А теперь, дамы и господа, дирекция «Монико» имеет честь и удовольствие представить вам великое открытие этого года, ту, которая завтра станет бесспорной «звездой» стриптиза — девятнадцатилетнюю мадмуазель Мадо Ле Руа, которая потрясла и будет впредь потрясать зрителей…

Дирекция имела честь…

Что касается фамилии Ле Руа в два раздельных слова, то именно так она будет напечатана завтра не только в интервью, но и в рекламных проспектах, где для нее будут использованы буквы в четыре раза крупнее, чем для фамилий остальных артисток.

Вскоре появится и на витрине и на стенах домов в городе плакатная лента, наклеенная наискось на старых афишах, в ожидании, пока не напечатают новые:

«Мадмуазель Мадо Ле Руа — самая волнующая сенсация года».

Начали кое-что понимать и реагировать уже и остальные, а не только Селита и Флоранс. В течение вечера они мрачнели, как если бы новенькая открывала им на что-то глаза.

Резко изменилась атмосфера. Естественно, что включение нового номера всякий раз вызывало тревожное любопытство, все так или иначе сходились в напряженном ожидании того, что произойдет с пришелицей — выдержит ли она испытания, хорошая ли будет подруга…

И также уже не в первый раз хозяин проявлял интерес к артистке, но по крайней мере всегда оставался самим собой. В этих случаях жалели обычно девушку.

Но на этот раз что-то совсем иное проникло в «Монико», и только одна Селита почуяла опасность сразу же, и первый день.

— Мари-Лу, пора готовиться… Предупредите Кетти.

— Да, мадам.

Мадам Флоранс становилась заметно менее резкой и властной, и как-то сразу возникло желание быть с ней приветливее.

Леону приходилось иногда усаживаться за стол вместе с посетителями, чаще всего для того, чтобы угостить журналиста или полицейского. Но никто еще не видел, чтобы он сидел за столом два часа подряд, совершенно равнодушный к множеству мелочей, которые всегда держал в поле зрения.

Одеваясь и раздеваясь, девушки совсем не затрагивали эту тему, хотя можно было бы ожидать обратного. Не обменивались они и шуточками, которые казались бы вполне естественными в данной ситуации.

Им было не по себе, они ощущали какую-то смутную тревогу, быть может, потому, что происходящее не укладывалось в их сознание, примешивалось также чувство стыда, не говоря уж о естественном беспокойстве каждой за свою судьбу.

А не выставят ли кого-нибудь из них за дверь, раз появился новый постоянный номер? Наименее удачными считались выступления Кетти, недаром ее пускали обычно первой, пока еще не все места были заняты. Но Кетти работала здесь дольше всех. Кроме того, у нее было больше, чем у других, наглости и настойчивости, что делало ее лучшей «завлекательницей». И, наконец, — хотя об этом вслух и не говорили — она была всегда готова пойти с любым клиентом в отель после спектакля или назначить ему свидание на следующий день.