Николас Мейер - Учитель для канарейки Страница 15

— Откуда же?

— Из… — он раздраженно пожал плечами. — Откуда я знаю? Из самого воздуха!

— Что за музыка? Пение?

— Да, пение, это был мужской голос и еще… — он взглянул на меня, как будто ожидая подтверждения, — орган, что ли?

— Вблизи? Далеко?

— Очень далеко, и это было очень красиво, как будто нашли выражение мои глубочайшие переживания, само биение моего сердца!

Исповедь довела его до изнеможения, но это был еще не конец. Он посмотрел мне в глаза и покачал головой.

— А потом случилось самое страшное. Я совершенно обезумел, я пошел домой к Кристин и барабанил в дверь дома, где она живет с доброй старушкой. Когда она открыла, я прямо обвинил ее в измене, объявил, что я все слышал и потребовал, чтобы она назвала имя моего соперника. Услышав это, она смертельно побледнела, едва не потеряла сознание у меня на руках, однако потом она пришла в ярость. Я и не думал, что она способна так злиться, — добавил он, качая головой. — Это она-то, такая добрая, такая чистая, — Виконт помолчал, словно собираясь с силами, чтобы закончить рассказ. — Сцена была ужасная. Она меня обвинила в том, что я подслушивал и полез в дело, которое меня не касается, — рассказывая это, он прикрыл рукой рот, почти детским жестом. — Когда я вернулся домой на следующее утро, меня ждала записка — от нее, — с горечью добавил он. — «Если вы меня любите, — гласила она, — не пытайтесь увидеть меня снова». Бог ты мой!

Из его глаз снова хлынули слезы, и, всхлипывая, виконт навалился на стол, накрыв руками голову, совершенно не думая о том, что на него смотрят другие посетители. Было ясно, что скоро он уже не способен будет думать ни о чем. Я быстро осмотрелся и понял, что должен как-то доставить его домой. Я нашел визитную карточку в кармашке для часов в его фраке, оплатил счет и попросил официанта помочь мне усадить его в кабриолет. Тот беспрекословно подчинился, очевидно, давно уже привыкнув оказывать подобные услуги посетителям кафе.

— Тридцать шесть, авеню Клебер.

Во время недолгой поездки я погрузился в раздумья, пока юноша крепко спал, положив голову мне на плечо. Дело было явно непростое, Уотсон. Видимо, у канарейки имелся учитель, невидимый поющий органист! И как же быть дальше? Никогда еще у меня не было столько препятствий в работе. Опять же, все мои инстинкты требовали, чтобы я в тот же вечер шел в морг и исследовал тело Бюке, но как бы я им представился? У меня в распоряжении не было принадлежностей для переодевания, ни париков, ни фальшивых носов, ни поддельных документов, да, строго говоря, и порученного мне дела тоже не существовало. Кто, спрашивается, был моим клиентом? Женщина, которую я никогда не видел? Кто заплатил бы мне гонорар? Да и было ли, для начала, само преступление?

Впрочем, в этом, по крайней мере, я был вполне уверен. Иначе куда делся остаток веревки? Как я жалел, что со мной нет вас, друг мой. Вы не светите, Уотсон, как я уже отмечал, однако вы являетесь проводником света. Некому мне было представить свои теории, и мне остро не хватало вас и вашей поддержки. У вас, друг мой, есть бесценная способность задавать правильные вопросы, говорить то, что нужно, и в нужный момент. Но мне оставалось обсуждать свои измышления только с самим собой.

С этой пропавшей веревкой ясно было одно: кто-то обрезал ее и унес. Оставался один вопрос: зачем? Какая разница была бедняге Бюке, висит он на веревке, или нет?

Мой усталый мозг мог предложить лишь один ответ: требовалось сообщить миру, что его смерть не была самоубийством. А значит, это было убийство.

А зачем было убивать главного рабочего сцены? Я так и слышу, как вы говорите: элементарно, мой дорогой друг, потому что он любил Кристин Дааэ.

Кабриолет остановился перед внушительной резиденцией, и, не без помощи возницы, мне удалось прислонить юного виконта к одной из коринфских колонн портика, пока я звонил в звонок. Спустя несколько мгновений в вестибюле загорелся свет, двери распахнулись, и передо мной предстала копия виконта, только выше, крепче, старше и с усами.

Граф де Шаньи окинул своего брата, а затем и меня ледяным взглядом.

— Уже поздно, — заметил он.

— Ваш брат многовато выпил, — ответил я. И добавил, чтобы смягчить собственные слова: — Он перенес тяжелое потрясение.

Граф молчал еще мгновенье, но потом внезапно перешел к действиям.

— Анри! — позвал он. Явился пожилой слуга и втащил виконта в дом, пока сам граф стоял в дверях, загораживая мне дорогу.

— Благодарю вас.

— Виконт влюблен в мадемуазель Дааэ, — сообщил я.

— Это пройдет, — заверил меня граф и захлопнул дверь у меня перед носом.

6. Моя маскировка

Господа Дебьенн и Полиньи упаковывали вещи. В их кабинете, когда я заглянул в него на следующее утро, царил настоящий хаос, а покидающие должность директора мрачно складывали папки, отбирали сувениры, споря, кому какой достанется, и отдавали распоряжения небольшой армии рабочих, сновавших туда-сюда, таская предметы всевозможного назначения. В суматохе мое вторжение не вызвало у них удивления.

За пыльными окнами, тремя этажами ниже, трудились под слабым дождем паровые экскаваторы и бурильные молотки, их смутный гул смешивался с суетливым шумом в помещении.

— Конец эпохи — эпохи Полиньи-Дебьенна, — заметил Полиньи.

— Эпохи Дебьенна-Полиньи, — поправил его Дебьенн, подкрепив свои слова скорбным вздохом.

— Я бы хотел поговорить с мадемуазель Дааэ, — вклинился я.

— Здесь ее нет, — произнес Полиньи, изучая пачку документов, которую он затем передал Дебьенну. Тот бегло взглянул на них и отдал обратно.

— Мы хорошо поработали, — отметил Дебьенн, глядя на афишу на стене.

— Очень хорошо.

— Где я могу найти ее?

Впервые они обратили на меня внимание.

— Не понимаю, зачем вам это нужно, мсье…

— Сигерсон, — напомнил я. — Я, если помните, друг мадемуазель Адлер.

— Мсье Сигерсон, — ответил Полиньи, — Вы нас извините, но ваша дружба с мадемуазель Адлер, хоть и производит внушительное впечатление, не может служить для вас passe-partout[45].

— Боюсь, что вам придется заняться чем-нибудь другим, — добавил Дебьенн, сминая пачку бумаг и бросая их в мусорную корзину.

Я глубоко вздохнул.

— Что ж, джентльмены, вы вынуждаете меня сказать вам правду.

— Ага, — безо всякого интереса произнес Полиньи.

— Я здесь по поручению Скотланд-Ярда, — объявил я, применив мой лучший итонский акцент.

Оба разом прекратили свои занятия и уставились на меня.

— Что?

— По просьбе мсье Мифруа из парижской префектуры, — добавил я, вернувшись к французскому, — я устроился в оркестр с целью расследования обстоятельств гибели Жозефа Бюке.

Говоря это, я молился, чтобы, погрузившись в собственные дела, эти двое не припомнили, что я начал работать в оркестре еще до того, как убили Бюке, иначе я оказался бы подозреваемым.

— Скотланд-Ярд? — повторил Дебьенн. В его правом глазу возник тик или спазм, и он прижал его рукой. — А зачем бы префектуре Парижа понадобилась помощь англичанина в расследовании смерти Бюке?

— Им не англичанин был нужен, — объяснил я, позволив себе выказать легкое нетерпение, — им нужен был полицейский, способный играть на скрипке, — теперь они уже слушали меня очень внимательно.

— Леру всегда говорил, что вы не норвежец, — вдруг вспомнил Полиньи. — Как же вас зовут?

Я едва не подавился, произнося эти слова, но у меня не было других средств для маскировки, кроме собственного ума. Господи, прости меня, грешного.

— Инспектор Лестрейд[46]. По понятным причинам, я не ношу при себе документов, — несколько торопливо продолжил я. — Но я уверен, что мадемуазель Адлер подтвердит мои слова.

Бывшие директора опустились в кресла за своими столами.

— Скотланд-Ярд, — повторили они.

— Префектура сочла это дело крайне серьезным, господа. Может быть, мы могли бы поговорить наедине?

Полиньи после недолгого колебания обратился к рабочим.

— Выйдите, — сказал он. — Мы пошлем за вами.

Рабочие равнодушно пожали плечами и удалились. Я так и чувствовал, как они раздумывали, не помешает ли им небольшой apéritif.

— Итак, — начал я, когда Дебьенн закрыл дверь за последним из них. — Что вы можете рассказать мне о Призраке?

Они обменялись настороженными взглядами.

— Покажи ему контракт, — велел Полиньи Дебьенну.

С очередным вздохом Дебьенн достал из кармана ключ и отворил большой сейф, стоявший в углу комнаты. Порывшись в нем, он достал, наконец, несколько листов бумаги, которые передал мне, его глаз дергался, словно предрекая эпилептический припадок.

— Это условия аренды Оперы, — пояснил он, прикрывая глаз рукой. — Большинство статей стандартны.