Жорж Сименон - Кот Страница 16

Может быть, он не позволил бы навести на себя порчу, если бы регулярно бывал в этом кафе. А ведь на него и вправду навели порчу, и он утратил связь с миром. Встречает на улицах людей, но не видит их. Не отличает женщину от ребенка, смех от плача.

Он живет в призрачном мире, устоявшемся и неустойчивом одновременно. Там он знает каждый бумажный цветок на столе в гостиной, каждое пятно, оставшееся со времен Шармуа, фотографии, лестницу со скрипучей ступенькой, трещинку на перилах. Знает освещение в любой час дня, в любую пору года, знает лицо Маргариты, ее худобу, губы, ставшие еще тоньше, чересчур белую и нежную кожу груди, которую видит каждый вечер, когда жена раздевается перед сном.

Наваждение какое-то. Он позволил посадить себя под замок и теперь до конца дней останется узником. Зря он сжег записку Маргариты. Ее текст весьма красноречив. Маргарита считает его своей собственностью и из религиозных соображений не даст ему вырваться на свободу.

— О чем задумался?

— Так, ни о чем, — попытался улыбнуться Буэн.

— Странно! Ты не из тех, кто печален после любви. Очень мило с ее стороны.

— Многим мужчинам после этого стыдно, они не решаются поднять глаза. А среди женщин тоже есть такие?

Он чуть было не ляпнул, что ему известна, по крайней мере, одна такая — той стыдно еще до этого. В сущности, Нелли права. Он копается в воспоминаниях.

— Наверно, мы просто из другого теста, — бросила она.

Вошли двое — слесари или печатники, судя по блузам.

— Два стаканчика белого.

С Нелли они поздоровались за руку, украдкой оглядели Буэна и продолжили разговор:

— …Я ему и говорю прямо в лицо, вот как тебе: коли так, ремонтируйте сами. Нет, представляешь? Двадцать франков за работу, на которую я должен угробить больше трех часов…

Нелли подмигнула Буэну, потянулась к выключателю и зажгла свет: стало уже совсем темно.

— Твое здоровье, Жюстен!

— Твое здоровье!

Оба они на шестом десятке. Но еще не подозревают, как стремительно начнут вскоре стареть.

— Сколько с меня?

— Три санеерского и одна смородинной. Тебе это обойдется в два франка восемьдесят. Впрочем, для других цена такая же.

Буэн вышел на улицу, на ветер и вновь увидел огни, витрины, почувствовал запахи, долетавшие из дверей лавок. Увидел мужчин, женщин, детей — одних вели за руку, других, совсем маленьких, везли в колясках. Так было всегда. Так будет всегда. Вокруг Буэна кипела жизнь, но он не ощущал причастности к ней. Он теперь посторонний. Маргарита стала посторонней гораздо раньше его, а может быть, всегда была такой. Кто знает, не была ли та нарядно одетая девочка, которую Буэн видел на фотографии, уже чужда миру?

Буэн, глядя на снимок, испытывал желание встряхнуть, разбудить эту девочку, крикнуть ей:

— Да посмотри ты вокруг!

Посмотри! Ощути! Прикоснись! Видишь: деревья, животные, люди. Светит солнце. Сыплет мелкий благодетельный дождик. Снег собирается, уже повалил. А вот и ветер поднялся. Тебе холодно. Тебе жарко. Ты живешь. В тебе вибрирует жизнь…

Опустив голову, не глядя, куда ступает, Буэн шагал по привычке, словно старая кляча, возвращающаяся к себе в конюшню. Повернул в тупик. Тишина. Лишь в нескольких окнах тусклый желтый свет. Первый дом, второй, и оба неотличимы друг от друга. А вот и последний. В углублении стены фонтан: маленький обнаженный человечек держит рыбу, изо рта которой льется вода.

Буэн достал из кармана ключ, прежде чем открыть дверь, шмыгнул носом, высморкался и вытер щеку.

Глава 5

Пять дней он питался вне дома, не получая от еды никакого удовольствия. Вставал в шесть утра, запирался в ванной, потом спускался вниз, варил себе чашку кофе, а то и выпивал стакан красного. Затем в пустом и тихом первом этаже выполнял свою часть работы по дому. Делал все очень тщательно, словно боялся услышать замечание или упрек. В его старательности было нечто маниакальное: никогда еще рояль не блестел так, как теперь. Напоследок он шел в подвал, колол дрова, приносил наверх корзину чурок и затапливал камин в гостиной.

Маргарита спускалась в половине девятого, одетая. Словно не замечая мужчину, снующего мимо нее, она готовила себе завтрак, надевала зеленое пальто, которое было у нее на каждый день, и шла в сторону улицы Сен-Жак.

Иногда он уходил за ней следом, даже если ему ничего не было нужно: просто ему нечем было себя занять. Вернувшись, она рассовывала покупки в холодильник и в буфет, шла наверх освежить прическу и надеть меховое манто: дважды на дню, утром и после обеда, она уходила на какое-то таинственное свидание — скорее всего, к ветеринару, лечившему попугая.

Буэн не знал ни как его зовут, ни где он живет; он видел его, когда тот уносил накрытую молыоновой тряпкой клетку, и запомнил только, что это невысокий хромой человечек в кургузом пальто.

Он не смел зайти еще раз в “Стаканчик сансерского” — быть может, потому, что очень уж ему этого хотелось. Он опасался думать о Нелли и отдавал себе отчет в опасности. Когда он был у нее, ему не нужно было следить за собой. Он расслаблялся. Все трудности, связанные с тупиком Себастьена Дуаза, исчезали, теряли значение или представлялись сущей чепухой. Если он туда пойдет, кончится тем, что он привыкнет безвольно посиживать там, попивать стакан за стаканом и получать удовольствие с Нелли сколько душе угодно.

Планов он не строил. Дома еще ничего не определилось. Оба уходили и приходили, ища свое место, свой ритм, свои занятия, словно музыканты в оркестровой яме, настраивающие инструменты.

На четвертый или пятый день — он больше их не считал — Буэн издали проследил за женой, когда она отправилась на послеобеденное свидание. Было уже темно. Она прошла почти безлюдной улицей Санте, обогнула тюрьму. Прохожие попадались редко, их шаги слышались еще издали.

Маргарита свернула на улицу Даро, такую же пустынную, и наконец близ железнодорожных путей вышла на улицу Сен-Готар. Она не беспокоилась, следят за ней или нет. Шла довольно быстро для своих лет. Потом остановилась перед непонятным сооружением: это было нечто вроде старинной фермы, за решеткой виднелся внутренний дворик, а с другой стороны — два низких строения, похожих на конюшни.

Пока она пересекала мощеный двор, в этих строениях залаяли собаки; она направилась к ступеням крыльца, позвонила в колокольчик, подождала, пока откроют. Когда она скрылась за дверью, Буэн подошел к решетке и прочел на эмалированной табличке:

ДОКТОР ПЕРРЕН

ВЕТЕРИНАРНАЯ ЛЕЧЕБНИЦА

Вот куда она ходила, как ходят в больницу проведать больного! Значит, попугай жив.

Хоть Маргарита и отравила кота, Эмиль жалел о своей мести. С радостью сказал бы ей это, но было уже поздно. Впрочем, он не хотел доставить ей такое удовольствие — унижаться перед ней.

А она? Жалела она о том, что сделала? Нет. Эта женщина не из тех, кому знакомо раскаяние. Она всегда права. Всегда уверена в себе. Всегда следует праведным путем — стоит только поглядеть, с каким уверенным видом она возвращается из церкви, особенно по воскресеньям. Одежда источает запах ладана. Взгляд и тот становится светлее, невиннее, словно ей только что открылась благодать небес и вечной жизни.

Буэн ненавидел воскресенья, когда на улицах нет шума, ставни магазинов закрыты, прохожие слоняются без дела. Походка у них не такая, как в будни. Они прогуливаются бесцельно, а если идут куда-нибудь, то не торопятся. У него в семье когда-то была та же маета, всем было неловко в нарядной одежде, и вечно все опасались, как бы дети не измазались. Когда он был маленький, его родители чуть ли не каждое воскресенье ссорились, хотя были славные люди, привыкшие гнуть спину и принимать жизнь такой, как она есть.

— Иди погуляй!

Он гулял вдоль канала или вдоль Сены. Ему давали монетку: летом на мороженое, зимой на конфеты, и он выбирал леденцы — их хватало надолго.

Даже те, кто всей семьей катался в лодках, сидели в каком-то оцепенении, а к вечеру можно было не сомневаться, что по дороге попадутся пьяные.

В это воскресенье ресторан, где Эмиль обычно ел, оказался закрыт, и, чтобы позавтракать, ему пришлось дойти до авеню Генерала Леклерка. Потом он прошелся мимо “Стаканчика сансерского”, но там тоже были опущены ставни Чем занимается Нелли в воскресенье? К мессе она наверняка не ходит. Скорее всего, долго валяется в постели, слоняется по спальне, кухне, маленькому темному кафе, куда никто не придет и не побеспокоит ее. Может быть, после обеда она ходит в кино? Эмиль никогда не видел ее на улице. Никогда не представлял ее в ином наряде, кроме черного платья и домашних туфель.

Маргарита не пошла к доктору Перрену — по воскресеньям у него тоже закрыто. После обеда она осталась дома, и оба они уселись в гостиной перед телевизором, по которому передавали футбольный матч. Потом несколько песен. Мультипликацию. И фильм про ковбоев.

Они коротали вечер. Она вязала. Раз-другой ему показалось, что лицо ее смягчилось, что, подняв голову от вязанья, она хочет с ним заговорить. В нем шевельнулась жалость. Маргарита неспособна первая пойти навстречу, поэтому его подмывало начать самому. Он уже открыл рот, намереваясь сказать что-нибудь вроде: “Мы ведем себя как дети…”