Анне Хольт - Госпожа президент Страница 16

— Для меня тоже, — пробормотал он и схватил чайный стакан, чтобы как-то занять руки.

Оба опять замолчали. Огромную жаркую тишину во дворце нарушал лишь отдаленный собачий лай. Вода в бассейне как зеркало; закатный бриз, совсем недавно навевавший приятную прохладу, угомонился. Во всяком случае, здесь, за высокими старинными стенами, окружавшими сад.

В 1978-м, с благодарностью приняв щедрое предложение Абдаллы, Том О'Рейли не испытывал больших сомнений. А с легкими угрызениями совести, если можно их так назвать, покончил довольно быстро. Глупо изводить себя вопросами, на которые не знаешь ответа. Ему полностью финансировали учебу — в обмен на сущие пустяки. Стипендия не только покрывала само обучение, но и обеспечивала вполне безбедную жизнь. Можно было бросить подработку и сосредоточиться на учебе. Необходимость тратить по четыре часа в день на тренировки теперь отпала, он засел за книги и окончил курс с хорошими оценками, полезными стенфордскими связями и твердым желанием добиться успеха, какое свойственно именно тем, кто побывал на краю пропасти.

Впрочем, с годами у него возникли сомнения.

Не слишком сильные. Однако же в тридцать лет Том попытался подробнее разузнать о фонде, который предоставил бедному и не очень одаренному студенту возможность закончить один из самых престижных университетов мира. Поначалу-то его заботила только кругленькая сумма, поступавшая на его счет каждое лето и каждое Рождество; отправителем ее числилась некая организация под названием «Стьюдент ачивмент фаундейшн».

На самом деле такого фонда не существовало.

Том встревожился, провел ночь-другую без сна. Но быстро успокоился, решив, что фонд, вероятно, попросту распущен. Ничего удивительного, если вдуматься. И незачем тратить драгоценное время на дальнейшие разыскания.

Том О'Рейли был человек неглупый. Когда Абдалла ар-Рахман начал контактировать с ним в Европе, он, конечно, понял, что это могут истолковать превратно. Окружающие. Те, кто представления не имел, что они вообще-то добрые друзья. Однокашники. Те, кто не знал, что они ведут совершенно невинные разговоры.

— Жизнь оправдала твои надежды? — спокойно, почти бесстрастно спросил Абдалла.

— Да.

Том получил все. Женился и был верным мужем, хотя соблазнов вокруг хватало. Еще студентом он поклялся, что ни в коем случае не пойдет по стопам своего папаши. У них с женой родились четверо детей, и имущественное положение вполне позволило ему поселиться с семьей в роскошной двенадцатикомнатной вилле, расположенной в одном из лучших предместий Чикаго. Работал он упорно и много, однако поднялся достаточно высоко, чтобы не вкалывать по выходным и по праздникам. Окружающие уважали его. В спокойные минуты — к примеру, когда дети были еще маленькие и, перед тем как лечь спать, он заходил приласкать их — он чувствовал себя прямо-таки воплощенной американской мечтой. И испытывал удовлетворение.

— Да, — повторил он, кашлянув. — Я очень-очень благодарен.

— Благодари самого себя. Я только помог тебе, когда система повернулась к тебе спиной. Все прочее — твоя собственная заслуга, Том. Молодец!

— Спасибо. Но я все равно… очень благодарен. Спасибо.

Слова Абдаллы разбудили тревогу. Система.

Том не любил это слово. Особенно в том смысле, в каком употребил его Абдалла; в подобном контексте система, пожалуй…

Абдалла не такой, как они. Он понимает нас. Он действует внутри нашей системы, нашей экономики, и никогда, ни единого разу, я не слышал от него высказываний, намекающих, что он такой, как они. Наоборот. Он уважает меня, уважает американское. Он почти… американец.

— Система — штука жестокая, — кивнул Том, — однако же справедливая. Я очень ценю все, что ты для меня сделал. И бесконечно тебе благодарен. Но при всем уважении… — Он помедлил, всматриваясь в изящную резьбу чайного стакана. — При всем уважении я бы, наверно, все равно справился. Силы воли у меня хватало. Я готов был трудиться не покладая рук. Система вознаграждает того, кто упорно работает.

Лицо у Абдаллы совершенно непроницаемое. Он явно расслабился. Полузакрыл глаза, на губах играла легкая улыбка, точно он думал о чем-то приятном, не имеющем ни малейшего касательства к разговору.

— Что ж, мы оба — яркий тому пример, — в конце концов кивнул он. — Система вознаграждает тех, кто работает упорно и целеустремленно. Кто ставит перед собой большие, перспективные задачи, а не думает лишь о скорой прибыли.

Том немного успокоился. Пожал плечами, улыбнулся:

— Вот именно!

— А сейчас я хочу попросить тебя об одной услуге, — сказал Абдалла, все с той же отрешенной миной, словно думая о другом.

Он сделал знак слуге, которого Том даже не заметил; тот стоял метрах в двадцати от них, у входа на террасу, укрывшись за тремя пальмами, посаженными в огромный вазон. Слуга бесшумно подошел и подал Абдалле конверт, после чего так же бесшумно удалился.

— Об услуге? — пробормотал Том. — О какой же?

Ты никогда ни о чем меня не просил. Только расспрашивал. О моей жизни. О том, как я живу и чем занимаюсь. Так мы уговорились. Я должен быть на связи. Встречаться с тобой, когда ты скажешь. Так мы условились. Об услугах ты не заикался, Абдалла. Почти три десятка лет я соблюдал уговор. Был полностью перед тобою открыт.

— Сущий пустяк, — улыбнулся Абдалла. — Ты захватишь с собой в Штаты этот конверт и там отправишь его по почте. После этого мы квиты, Том. После этого ты, считай, со мной расплатился. А чтоб ты не думал, будто здесь что-то опасное…

Том сидел как парализованный, а Абдалла тем временем открыл наружный конверт. Внутри был второй, поменьше. Незапечатанный. Он поднес открытый конверт к носу, вдохнул. Глубоко. Улыбнулся, показал Тому отверстие.

— Никакой отравы. А то ведь вы, не в обиду будь сказано, относитесь к почтовым отправлениям несколько истерично. Это самое обыкновенное письмо.

Том увидел сложенную бумагу. Вроде бы несколько страниц. Текстом внутрь. Обычная белая бумага. Абдалла лизнул клапан, заклеил конверт и сунул в первый, больший, который тоже закрыл.

— Тебе нужно всего-навсего захватить это домой, — спокойно сказал он. — Зайти там на почту. В любое почтовое отделение на территории США. Достать из этого конверта меньший, бросить в ящик, а большой конверт выкинуть. Вот и все.

Том О'Рейли не ответил. Горло перехватило, словно он вот-вот разрыдается. Он проглотил комок, попробовал откашляться, с трудом выдавил:

— Зачем?

— Дела, — безразличным тоном проговорил Абдалла. — Я не доверяю почтовой службе. И тем паче всем этим новомодным средствам связи. Чересчур много глаз и ушей. Повсюду. Важно, чтобы это дошло до адресата. Письмо чисто деловое.

Как ты только можешь лгать мне прямо в глаза? — думал Том О'Рейли, стараясь взять себя в руки. Как ты только можешь так меня оскорблять? После тридцати-то лет? У тебя целый флот самолетов и целая армия сотрудников. Но ты выбираешь курьером меня. Как это понимать? При чем тут я?

— Ты выполнишь мою просьбу, — спокойно сказал Абдалла. — Прежде всего потому, что ты у меня в долгу. А если этого недостаточно…

Он не договорил, перехватив взгляд американца.

Ты все обо мне знаешь, думал Том, потирая друг о друга потные ладони. Остальным до тебя далеко. На протяжении двадцати восьми лет мы неизменно говорили обо мне и крайне редко — о тебе. Ты был моим наперсником во всем. Абсолютно во всем. Тебе известны мои привычки, как хорошие, так и дурные, мои мечты и кошмары. Ты знаешь мою жену, хотя никогда с нею не встречался, знаешь моих детей…

— Я понимаю, — быстро сказал он, забирая письмо. — Понимаю.

— Тогда мы квиты. Самолет готов, завтра утром он доставит тебя обратно в Рим. Семь утра — не слишком рано? Ну и хорошо. Кстати, я проголодался. Давай-ка поужинаем, Том. Уже достаточно прохладно, можно и закусить.

Он встал, протянул руку, чтобы помочь американцу выбраться из слишком низкого кресла. Том машинально принял помощь, а когда стал на ноги, араб обнял его за плечи и расцеловал.

— Я был счастлив дружить с тобой, — мягко проговорил он. — Очень счастлив.

Растерянно ковыляя за ним к стеклянным дверям роскошного дворца, американец впервые подумал:

Сколько у тебя Томов О'Рейли, Абдалла? Сколько у тебя таких, как я?

13

Начальник отдела Ингвар Стубё пешком возвращался домой от тестя с тещей, где они долго и весьма специфически отмечали День Конституции.

Он мог бы, конечно, задержаться там и после того, как Ингер Юханна около десяти наконец-то отпросилась у матери домой. Рагнхильд давно спала. Она останется у деда и бабушки до завтра. Кристиана совершенно выбилась из сил и к семи часам, когда за ней приехал Исак, ее родной отец, была уже в полном смятении. Хотя события этого дня подействовали на всех, Кристиане пришлось особенно туго. Утром они сумели ее успокоить, и она с удовольствием участвовала в детском шествии, правда ни на секунду не выпустив его руку. Но потом стало хуже. Девочка была одержима мыслью о пропавшей даме и, до смерти перепуганная, жалась к матери, пока не явился отец и не увел ее, заманив новой железной дорогой, которой будет управлять она сама.