Она растворилась в воздухе - Уайт Этель Страница 16

Эта тирада заставила Фома понять, что его клиент в целом по своей натуре человек сильных страстей, а не только обезумевший отец. Его горе не застило от него весь остальной мир. — Его глаза горели, и он кричал так, как будто его лично страшно беспокоила любая угроза, нависшая над Беатрис Стерлинг.

— И все же я пока считаю, что это «обычная женская выходка», — сказал Фом. — Вы будете удивлены тем, сколько добровольных исчезновений расследует Скотланд-Ярд. Молодые люди не доверяют своим родителям.

— Мне не нужно доверие Эвелин, — возразил Кросс. — Но я не могу понять, с чего бы ей захотелось сбежать от меня.

Оценив глазом обстановку, Фом подумал, что, возможно, понимает причину этого. В этой квартире вокруг лишь стекло, зеркала, хром, дорогие ковры, дорогая обивка стен и мебели. Тут не было никаких признаков индивидуальности — ничего, что могло бы удержать девушку дома, ничего, что согревало бы душу по возвращении. Правда, детектив принимал во внимание то, что это была съемная квартира, но с другой стороны, он помнил квартиры на берегу моря, в которых он побывал в отрочестве, — его мать придавала им вид родного дома уже через час после заселения.

— Она скоро найдется, — предсказал он. — Мы приложим все возможные усилия, но я должен заметить, что у нас нет практически никакой информации. Если вы сомневаетесь в подлинности почерка на открытке, мы не можем быть уверены в том, ваша дочь отправилась в Оксфорд. Даже если предположить, что это так, мы не знаем, поехала ли она туда на поезде или машине или же полетела на самолете. Мы не знаем, была ли она одна или со спутником. Мы не знаем, был ли этот спутник мужчиной или женщиной. Но, разумеется, мы наведем справки во всех гостиницах в Оксфорде и узнаем, останавливалась или обедала ли у них какая-нибудь похожая на нее белокурая девушка.

— Давайте мне знать каждый день, есть ли новости или нет, — попросил Кросс. — Я слишком нетерпелив, чтобы сидеть и коротать время в ожидании… Выпейте, прежде чем вы уйдете.

За виски с содовой он сменил тему и заговорил о Виоле Грин.

— Я слышал, малышка Грини получила работу у Стерлингов.

— Я думал, что вы собираетесь посодействовать ей в съемках, — заметил Фом.

— Ни в коем случае. Я же не знаю, умеет она играть или нет. Если эту девушку кто-то поддержит в этом плане, то только не я. Я не проявляю никакого интереса к женщинам, и обходителен с ними, только в тех случаях, когда хочу подружиться с их мужьями.

— Понятно. Путь через жену к финансовым делам с мужем. Но раз уж зашел разговор о финансах, скажите: есть ли кто-то, кому выгодна смерть вашей дочери? Я имею в виду страховку.

Кросса, казалось, разозлил этот вопрос, но он ответил спокойно:

— Нет. У меня самого неплохая страховка, но я никогда не страховал Эвелин ни на цент. Кроме того, чтобы получить эти деньги, нужно предоставить труп.

Вернувшись домой тем вечером, Фом рассказал своему отцу о разговоре с Рафаэлем Кроссом, и в конце посетовал:

— Нужно чтобы случилось еще что-то, что позволит сдвинуть расследование этого дела с мертвой точки, с имеющимися фактами это не возможно.

— А как насчет обуви? — спросил его доктор.

— Все это очеь сложно и проблематично. Конечно нам нельзя пренебрегать ни одной возможностью и мы наведем справки во всех обувных магазинах в Оксфорде, а также в городах по пути, чтобы узнать, помнит ли кто-то блондинку, которая купила пару туфель… Но, возможно, эти туфли вообще ей не принадлежат. Нет ни малейшей причины, по которой она должна была снять их и не забрать с собой.

Фом бы пришел в еще большее недоумение, если бы знал о некой посылке, которая лежала в почтовом отделении Сандерленда. На ней был штемпель Лондона, район WC2[12], и она была адресована несуществующему жителю, который должен был затребовать ее.

По-видимому, таинственная Эвелин избавилась от большей части своего гардероба в день своего исчезновения — в этой посылке находился точно такой же черный костюм, какой видел швейцар, наблюдавший за тем, как она поднималась по лестнице Померании Хаус.

Глава IX. Леди по имени Нелл

В течение нескольких дней Виола приспосабливалась к своему новому жилищу и присматривалась к семейству Стерлингов. Ей отвели люкс рядом с их апартаментами, который показался ей, привыкшей к неудобствам номера 15 в Померании Хаус, исключительно роскошным. Всякий раз, когда Виола включала лампы скрытого освещения с мягким теплым светом или принимала ванну в ванной комнате, отделанной зеленым стеклом, она чувствовала себя морским коньком, оседлавшим гребень волны.

Наряду с позитивными переменами были и неприятные моменты, когда Беатрис проверяла свою новую спутницу с беспощадной строгостью юности. Сама она была не только прирожденной спортсменкой, но и в каждом виде спорта проходила тренировку у профессионалов, в то время как уровень спортивной подготовки Виолы был ниже среднего. Однако когда они играли в гольф, Виоле удалось продержаться на поле при весьма свежем ветру всю игру; и, хотя она не могла плавать так быстро, как Беатрис, удавалось оставаться в воде столько же времени.

Сначала Беатрис была склонна критиковать Виолу, сравнивая ее с непревзойденной Кэсси. Ее американская компаньонка была старше, к тому же исключительно эрудированной. Она могла рассуждать об экономике и социальных проблемах, в то время как Виола — в соответствии со стандартами Беатрис — была необразованной, поскольку она читала только триллеры и предпочитала британские и американские фильмы европейским.

Вскоре, однако, Беатрис начала замечать в Виоле удивительное качество, которое ей хотелось перенять, хотя она тщетно пыталась дать ему определение. — Эта сердечная и душевная легкость при всех обстоятельствах, не поддающаяся влиянию и контролю посторонних. Это качество вызывало в ней не только восхищение, но и тайную зависть.

— В чем для тебя прелесть жизни, Грини? — спрашивала Беатрис.

— Прелесть в том, что есть моменты, ради которых стоит жить — отвечала Виола.

— Что конкретно ты имеешь в виду?

— Я не могу описать это «конкретно». Дорогая, ты из людей с таким складом ума, которым нужно распять бабочку, чтобы понять ее красоту. Разумеется, это комплимент. Сама-то я не обладаю таким умом.

— Но что это за особенные моменты? — настаивала Беатрис.

Поскольку Виола была обучена ораторскому искусству, любила звучание своего голоса, но была лишена возможности часто демонстрировать свои умения, она не могла упустить такой момент и  ответила будто со сцены:

— Момент трепета и ослепления, как пена, летящая вам в глаза, когда вы плывете в море. Вот он был — и вот прошел. Вы занимаетесь важными делами, ждете от них слишком многого, слишком нервничаете и волнуетесь, чтобы осознать это. — Моменты красоты жизни пролетают мимо вашего сознания. Я не думаю, что кто-то может быть счастлив, если не умеет ловить такие моменты.

— И что тогда происходит?

— Ничего. Абсолютно ничего… Просто ты жив… и осознаешь это.

В свою очередь, Виола обнаружила в Беатрис любопытную смесь качеств. Помимо того, что она много читала, она также путешествовала и помнила места, которые повидала. Беатрис была умным и добрым взрослым человеком, искренне сочувствующим беднякам, но в многих областях она оставалась сущим ребенком. Она унаследовала проницательность своего отца и, к сожалению,  получала удовольствие, демонстрируя ее на фоне всех других уступающих ей по уму.

В целом, однако благодаря ей, Виола поняла, что не все богатые девицы никчемный народ. Ситуация часто бывала деликатной, когда наследница принимала молодых людей, а Виоле приходилось быть тенью, маячащей на заднем плане. Но если кто-то из них осмеливался возмутиться насчет присутствия Виолы, Беатрис огрызалась на него так же яростно, как крокодил, страдающий зубной болью.

Виола редко видела миллионера. Он был невысоким, худощавым, неприметным человеком, преданным своим женщинам, но в остальном столь незначительным, что она — не догадываясь, какой властью он обладает в финансовом мире, — про себя называла его «простофиля Билли», считая его рабом своего собственного богатства. В своем воображении она представляла его марионеткой, которая бредет по рынку по пятам за своими неуправляемыми миллионами среди хаоса мечущихся в панике быков и медведей[13]. Скоро она потеряла и свое благоговение перед миссис Стерлинг, которой ставила в заслугу лишь преданность идеалам. Эта важная маленькая леди была истинным филантропом и одновременно простой и доброй женщиной. Она была совершенно свободна от снобизма, что отчасти было связано с тем, что семья Стерлингов считала себя выше того, чтобы утруждать себя признанием социальной лестницы.