Агата Кристи - Смерть в облаках Страница 17

Элиза тяжело дышала. Она наклонилась вперед и заговорила, подчеркивая каждое слово.

— Нет, мсье, — сказала она. — Я никуда не заглядывала. Я ничего не читала. Я сожгла конверт, не распечатав его.

Глава X

ЧЕРНАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Фурнье некоторое время не отводил от нее пристального взгляда. Затем, поняв, что она говорит правду, отвернулся, не в силах скрыть разочарования.

— Очень жаль, — сказал он. — Вы поступили честно, мадемуазель, но тем не менее — очень жаль!

— Ничем не могу вам помочь, мсье. Извините. Фурнье сел и вытащил из кармана записную книжку.

— В прошлый раз вы сказали мне, мадемуазель, что не знаете имен клиентов мадам. А только что вы заявили, что они хнычут и умоляют о пощаде. То есть вы все-таки хоть что-то о клиентах мадам Жизели знаете?

— Сейчас я вам объясню, мсье. Мадам никогда не называла имен. Она никогда не обсуждала свои дела. Но тем не менее — все мы люди, не так ли? Бывало так, что и у нее вырывались какие-то восклицания, комментарии. Мадам иногда говорила что-то при мне, словно разговаривая сама с собой.

Пуаро подался вперед.

— Например? — спросил он.

— Дайте-ка вспомнить… Ах да, ну, скажем, приходит письмо. Мадам его вскрывает, презрительно хмыкает и говорит: «Вы скулите и хнычете, моя милая леди, но вам все равно придется платить». Или она могла вдруг сказать мне: «Какие дураки! Какие дураки! Думают, что я ссудила бы им крупную сумму без надежного обеспечения. Знания — это гарантия, Элиза. Знания — это власть». Вот примерно так она говорила.

— Случалось ли вам видеть кого-нибудь из клиентов мадам, приходивших к ней домой?

— Нет, мсье, во всяком случае — едва ли. Они сразу поднимались на второй этаж, к тому же они приходили обычно, когда уже было темно.

— Перед поездкой в Англию мадам Жизель не покидала Париж?

— Она вернулась в Париж лишь накануне утром.

— А где она была?

— Она провела две недели в Довилле, Ле-Пинэ, Пари-Пляж и Вимро — ее обычный сентябрьский маршрут.

— Теперь, мадемуазель, подумайте хорошенько — не говорила ли она что-нибудь — хотя бы что-нибудь, — что могло бы нам помочь?

Элиза задумалась на какое-то время, потом отрицательно покачала головой.

— Нет, мсье, — сказала она. — Не могу припомнить ничего такого. У мадам было прекрасное настроение, дела, по ее словам, шли хорошо. Поездка оказалась удачной. Потом она велела мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнз» и заказать на следующий день билет в Англию. На ранний рейс не было мест, пришлось взять билет на двенадцатичасовой.

— Она говорила вам, с какой целью отправляется в Англию? У нее были какие-нибудь неотложные дела?

— О нет, мсье. Мадам ездила в Англию довольно часто. И всегда сообщала мне об этом накануне.

— Кто-то из клиентов приходил к мадам в тот вечер?

— Мне кажется, кто-то был, но я не уверена, мсье. Жорж, вероятно, сможет сказать вам определеннее. Мне мадам ничего не говорила.

Фурнье вытащил из кармана пачку фотографий. Это были снимки свидетелей, выходящих из здания суда, где проходило коронерское следствие, сделанные в большинстве своем репортерами.

— Не узнаете ли вы кого-нибудь на этих фотографиях, мадемуазель?

Элиза взяла фотографии и внимательно их рассмотрела. Затем покачала головой:

— Нет, мсье.

— Хорошо. Теперь мы должны показать их Жоржу.

— Конечно, мсье. Но, к сожалению, у Жоржа не очень хорошее зрение. Мне очень жаль.

Фурнье поднялся:

— Ну, мадемуазель, мы пойдем, пожалуй, если вы, конечно, вполне уверены, что ничего — абсолютно ничего — не забыли нам сказать.

— Я? Что, что вы имеете в виду? — Элиза, казалось, была смущена.

— Нет? Ну тогда ладно. Пойдемте, мсье Пуаро. Прошу прощения, вы ищете что-нибудь?

Пуаро и в самом деле бродил по комнате, словно высматривая что-то.

— Действительно, — ответил Пуаро. — Я ищу кое-что, но не нахожу.

— Что?

— Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизели, ее семьи.

Элиза покачала головой:

— У мадам не было семьи. Она была одна-одинешенька в целом мире.

— У нее была дочь, — возразил Пуаро.

— Да, это верно. Дочь у нее была.

Элиза вздохнула.

— Нет ли здесь фотографий дочери? — настаивал Пуаро.

— О, мсье так и не понял. Это правда, что у мадам была дочь. Но, понимаете, это было очень давно. Я думаю, что мадам последний раз видела свою дочь, когда та была совсем маленьким ребенком.

— Как же так? — резко спросил Фурнье.

Элиза всплеснула руками:

— Я не знаю. В то время мадам была очень молода. Я слыхала, что она была тогда очень хорошенькой и бедной. Вероятно, она была замужем, а может быть, и нет. Но, вне всякого сомнения, относительно ребенка была достигнута какая-то договоренность. Что касается мадам, она перенесла оспу — она была очень тяжело больна, чуть не умерла. А когда она поправилась, от ее красоты ничего не осталось. И уже больше не было никаких романтических бредней, никаких романов. Мадам стала деловой женщиной.

— Но она завещала деньги дочери?

— Вот это действительно так и есть, — подтвердила Элиза. — Кому же еще оставить свои деньги, как не собственной плоти и крови? Кровь все-таки гуще воды, а друзей у мадам не было. Она всегда была одна. Деньги были ее страстью — делать все больше и больше денег. Тратила она очень мало. Она не любила роскошь.

— Она и вам кое-что завещала — вы об этом знаете?

— Ну конечно, я в курсе. Мадам всегда была очень щедрой. Кроме жалованья я получала от нее ежегодно солидную сумму денег. Я очень благодарна мадам.

— Ну, — сказал Фурнье, — мы, пожалуй, пойдем. Мне еще нужно поговорить перед уходом со старым Жоржем.

— Позвольте, друг мой, присоединиться к вам через минутку, — сказал Пуаро.

— Как вам угодно. Фурнье вышел.

Пуаро обошел еще раз комнату, затем сел и в упор стал смотреть на Элизу не отводя глаз.

Под его пристальным взглядом француженка слегка забеспокоилась.

— Мсье хочет узнать еще что-нибудь?

— Мадемуазель Грандье, — спросил Пуаро, — вы знаете, кто убил вашу хозяйку?

— Нет, мсье, богом клянусь.

Она произнесла это чрезвычайно серьезно, почти торжественно. Пуаро испытующе посмотрел на нее и кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Я вам верю. Но одно дело — знать наверняка, и совсем другое — подозревать. У вас есть какие-либо предположения — хотя бы предположения, — кто мог это сделать?

— Не имею ни малейшего представления, мсье. Я уже говорила это полицейскому агенту.

— Одно дело — сказать ему, а другое — мне.

— Но почему, мсье? Что вы имеете в виду?

— Потому что одно дело — давать информацию полиции и совсем другое — частному лицу.

— Да, — согласилась Элиза. — Это верно.

Какая-то нерешительность появилась на ее лице. Казалось, Элиза раздумывала. Не сводя с нее пристального взгляда, Пуаро наклонился ближе и заговорил:

— Хотите, я вам кое-что объясню, мадемуазель Грандье? В своей работе я придерживаюсь принципа — не верить ничему, что мне говорят, ничему, что не доказано. Я не подозреваю сначала этого человека, а потом того. Я подозреваю всех. Любого, кто хоть каким-то образом связан с преступлением, я считаю потенциальным преступником, пока не будет доказано, что он невиновен.

Элиза Грандье нахмурилась:

— Вы что хотите этим сказать, что вы подозреваете меня — меня! — в убийстве мадам? Ну, это уж слишком! Подобное предположение невероятно настолько, что похоже на злонамеренную клевету!

Элиза едва переводила дух от возмущения.

— Нет, Элиза, — сказал Пуаро. — Я не подозреваю вас в убийстве мадам. Кто бы ни был убийцей мадам, он находился в салоне самолета. Следовательно, это не могло быть сделано вашей рукой. Но вы могли стать соучастницей еще до совершения убийства. Вы могли сообщить кому-нибудь все детали предстоящей поездки.

— Я тут ни при чем. Клянусь вам, я тут ни при чем.

Пуаро пристально вглядывался в нее какое-то время, затем кивнул.

— Я вам верю, — сказал он. — Но тем не менее есть что-то такое, что вы скрываете. Да, в этом нет никаких сомнений! Вот что я вам скажу: в каждом случае, связанном с преступлением, всегда при допросе свидетелей сталкиваешься с одним и тем же — все что-то скрывают. Иногда — чаще всего — это что-нибудь вполне безобидное и, возможно, совершенно не связанное с преступлением. Но, повторяю, всегда что-то есть. Вот и с вами то же самое. О, не пытайтесь отрицать! Меня зовут Эркюль Пуаро, и я знаю, что говорю. Когда мой друг мсье Фурнье спросил вас, уверены ли вы в том, что ничего не утаили, вы оказались в затруднении. Вы ответили ему нерешительно, можно сказать, уклончиво. И теперь, когда я предположил, что вы можете рассказать мне нечто, чем не захотели рассказывать полиции, вы основательно призадумались. Таким образом, что-то вы знаете. Я хочу знать, что именно.