Дороти Сэйерс - Встреча выпускников Страница 17

— Пожалуйста, не беспокоитесь о сумочке, — сказала Харриет, — это не имеет абсолютно никакого значения.

— Ввиду того, что у меня два ребра сломаны, лучше и не пытаться, потому что, если я присяду, то, вероятно, никогда не смогу встать.

— Хорошенькое дело! — воскликнула Харриет. — Мне показалось, что сегодня вы чуть более жестоки. Почему вы не сказали раньше, вместо того, чтобы сидеть с видом мученика и заставлять меня делать неправильные выводы?

— Похоже, я ничего не могу сделать правильно, — печально сказал он.

— Но как вас угораздило?

— Упал со стены самым нехудожественным образом. Я немного спешил: с другой стороны был довольно заурядный тип с оружием. Виновата не сама стена, а тачка внизу. И не так рёбра беспокоят, как пластырь. Он очень туго затянут, и под ним кожа чертовски зудит.

— Как ужасно. Мне очень жаль. А что случилось с тем вооружённым типом?

— Ах! Боюсь, личные осложнения его больше беспокоить не будут.

— Если бы удача отвернулась, полагаю, что они не беспокоили бы вас?

— Вероятно, нет. И потом, я не беспокоил бы больше вас. Если бы мой ум был там, где было моё сердце, я, возможно, и приветствовал бы такой результат. Но мой ум в тот момент находился на службе, и я побежал что есть мочи, чтобы жить, чтобы завершить дело.

— Ну, я рада этому, Питер.

— Вы? Это показывает, как трудно даже самому сильному уму быть абсолютно бессердечным. Посмотрим. Сегодня не мой день, чтобы просить вас выйти за меня замуж, и нескольких ярдов лейкопластыря едва ли достаточно, чтобы сделать этот случай каким-то особенным. Но у нас будет кофе в зале, если вы не против, потому что этот стул становится столь же твердым как тачка, и, кажется, пытается добраться до меня в тех же местах.

Он осторожно встал. Официант прибыл и поднял сумку Харриет вместе с несколькими письмами, которые она взяла у почтальона, когда выходила из дома и затолкала во внешний карман сумочки, не читая. Уимзи, проводив гостью в зал, усадил её и с гримасой опустился на угол низкой кушетки.

— Слишком долгий путь вниз?

— Всё в порядке, когда ты туда уже добрался. Жаль, что я предстаю  перед вами такой развалиной. Я, конечно, делаю это нарочно, чтобы привлечь внимание и пробудить сочувствие, но, боюсь, маневр выглядит слишком очевидным. Желаете к кофе ликёр или бренди? Два выдержанных бренди, Джеймс.

— Очень хорошо, милорд. Это было найдено под столом в кабинете, мадам.

— Ещё часть ваших разбросанных вещей? — сказал Уимзи, когда она взяла открытку, а затем, увидев, как она вспыхнула и с отвращением поморщилась, спросил — Что это?

— Ничего, — ответила Харриет, пряча уродливые каракули в сумочку.

Он посмотрел на неё.

— И часто вы получаете такие вещи?

— Какие вещи?

— Анонимную грязь.

— Теперь не очень часто. Я получила одну в Оксфорде. Но обычно они приходят с каждой почтой. Не волнуйтесь, я к этому привыкла. Мне только жаль, что я не увидела это прежде, чем добралась сюда. Ужасно, что я уронила её в вашем клубе и слуги могли прочесть.

— Вы — небрежный маленький чертёнок? Могу я взглянуть?

— Нет, Питер, пожалуйста.

— Дайте мне его.

Она вручила открытку не глядя на него. «Спросите своего друга с титулом, понравится ли ему мышьяк в супе. Чем вы с ним расплатились, чтобы выйти сухой из воды?» — спрашивалось в ней.

— Боже, ну и навоз! — сказал он горько. — Значит, вот во что я вас впутал, а я ведь мог и догадаться. Едва ли можно было надеяться, что ничего не произойдёт. Но вы ничего не говорили, и я позволил себе быть эгоистом.

— Это не имеет значения. Это только часть последствий. Вы ничего не могли бы с этим поделать.

— Я мог бы сообразить не выставлять вас на всеобщее обозрение. Небо свидетель, что вы приложили много стараний, чтобы избавиться от меня. Фактически, я думаю, вы использовали все возможные рычаги, чтобы отшить меня, за исключением этого.

— Ну, я знала, какое отвращение у вас это вызовет. Я не хотела причинять вам боль.

— Не хотели причинять мне боль?

Она поняла, что эти слова должны показаться ему совсем безумными.

— Я действительно так думаю, Питер. Я знаю, что сказала вам все гадости, какие смогла придумать. Но и у меня есть свои пределы. — Поднялась внезапная волна гнева. — Боже мой, неужели вы действительно думаете обо мне так плохо? Вы полагаете, что нет такой подлости, к которой бы я не прибегла?

— Вы были бы полностью правы, сказав, что я ещё больше осложнял обстановку, увиваясь вокруг вас.

— Неужели? Вы ожидали, что я скажу вам, что вы ставите под угрозу мою репутацию, когда у меня нет ничего, что можно было бы скомпрометировать? Сказать, что вы спасли меня от виселицы, за что, конечно, большое спасибо, но оставили у позорного столба? Сказать, что моё имя в грязи, но любезно предложить рассматривать её как лилии? Я ещё не совсем такой лицемер.

— Понимаю. Простой факт: всё, что я делаю, усложняет вашу жизнь и добавляет горечи. Очень великодушно с вашей стороны этого не говорить.

— Почему вы настаивали на том, чтобы увидеть эту открытку?

— Потому, — сказал он, зажигая спичку и поднося пламя к уголку открытки, — что, хотя я готов обратиться в бегство от бандитов с оружием, я предпочитаю смотреть другим проблемам в лицо. — Он положил горящую открытку на поднос и раздробил пепел, что напомнило о листке, который она нашла в своем рукаве. — Вам не в чем себя упрекнуть, вы ничего не говорили, я всё узнал сам. Я должен признать поражение и распрощаться. Итак, мне уйти?

Официант клуба поставил бренди. Харриет, устремив взгляд на свои руки, сидела, сплетя вместе пальцы. Питер в течение нескольких минут смотрел на неё, а затем мягко сказал:

— Не нужно делать из этого такой трагедии. Кофе стынет. В конце концов, знаете, утешает, что меня победили не вы, а судьба. Я вновь восстану со своим непоколебленным тщеславием, а это кое-что значит.

— Питер. Боюсь, я не очень последовательна. Я приехала сюда сегодня вечером с решительным намерением сказать вам, чтобы вы бросили всё это дело. Но я хотела вести свой собственный бой. Я… я, — она подняла глаза и продолжила с дрожью в голосе — я прокляну себя, если вас отнимут у меня бандиты или авторы анонимок!

Он выпрямился так резко, что его удовлетворённое восклицание на полпути перешло в мучительный стон.

— О, проклятый лейкопластырь! Харриет, а у вас ведь есть мужество! Дайте руку, и будем бороться, пока не падём. Нет! Ничего подобного. В этом клубе нельзя кричать. Этого никогда не происходило, и, если вы меня опозорите, я рассорюсь с Комитетом. Они, вероятно, прикажут закрыть все дамские комнаты.

— Извините, Питер.

— И не кладите сахар в мой кофе.

Позже этим вечером, позволив сильным рукам извлечь стонущего Питера из затруднительных глубин автомобильного кресла и предоставив ему немного отдыха от мук, вызванных несчастной любовью и лейкопластырем, она имела время поразмыслить и пришла к выводу, что если судьба и одержит победу над одним из них, это будет не Питер Уимзи. Он слишком хорошо знал борцовскую уловку, позволяющую победить соперника, используя его собственную силу. Всё же она была уверена, что, если бы, когда он сказал «Мне уйти?», она вежливо и твёрдо ответила бы: «Мне жаль, но думаю, что так будет лучше», — это было бы желательным окончанием проблемы.

— Хотелось бы, — сказала она подруге по европейскому турне, — чтобы он как-то определился.

— Но он так и сделал, — ответила подруга, которая была здравомыслящим человеком. — Он знает, чего хочет. Проблема в том, что ты не знаешь. Понимаю, что не приятно разрывать отношения, но не понимаю, почему именно он должен сделать за тебя всю грязную работу, тем более, что он не хочет, чтобы это произошло. Что касается анонимных писем, мне кажется довольно смешно обращать на них хоть какое-то внимание.

Легко было так говорить подруге, не имеющей уязвимых точек в своей бурной и насыщенной жизни.

— Питер сказал, что я должна нанять секретаршу и избавиться от них.

— Хорошо, — сказала подруга, — по крайней мере, это — практическое предложение. Но полагаю, поскольку это его совет, ты отыщешь какую-нибудь нетривиальную причину, чтобы им не воспользоваться.

— Я не настолько плоха, — сказала Харриет и наняла секретаршу.

Таким образом дела шли в течение нескольких месяцев. Она не прилагала дополнительных усилий, чтобы обсудить противоречивые требования сердца и ума. Эта линия разговора вела к рискованному переходу на личности, в котором он, обладая более живым остроумием и лучшим самообладанием, всегда мог загнать её в угол, не подставляясь сам. Только чисто брутальным взломом могла она пробить его защиту, а она начала побаиваться этих диких импульсов.

В это время она не слышала никаких новостей из колледжа Шрусбери за исключением того, что однажды в осеннем семестре в одной из наиболее глупых лондонских ежедневных газет проскочил абзац об «одеянии студиентесс», в котором миру сообщалось, что кто-то сжег мантию во дворике Шрусбери и что, по слухам, «леди глава» приняла дисциплинарные меры. Женщины, конечно, всегда были лакомым кусочком для новостей. Харриет написала в газету едкое письмо, объясняя, что по-английски правильнее писать «студентка», но не «студиентесса», и что правильно называть доктора Бэринг «директором». Единственным результатом была заметка под заголовком «Леди-студент» и ссылка на «милых учащихся девушек».