Виктор Каннинг - Венецианская птица Страница 17

– В детстве, когда я занимался голубями, – сказал Мерсер, – много неприятностей доставляли коршуны. Они охотились на моих птиц. Здесь такое случается?

– Редко, синьор.

Было ясно, что ему не терпится, чтобы Мерсер поскорее ушел, что тот и сделал, подавив разочарование.

Перед ланчем провел час в баре отеля «Адриатико», где выпил больше, чем обычно. Потом лег на кровать, пытаясь заснуть, но не получалось. На душе было неспокойно, словно что-то случилось, а он не мог сообразить, что именно. Вскоре понял. Оплачивая счет в отеле, Мерсер вначале сунул руку в карман, где лежал конверт, но передумал и полез за бумажником, где находились его деньги.

Мерсер заснул, думая об этом.

На вокзал он явился за двадцать минут до отхода поезда. В зале ожидания остановился у киоска, чтобы купить журнал и сигареты. Повернулся и чуть не столкнулся с Гуфо. Тот уставился на него, щурясь за стеклами очков. Глядя на него, трудно было вообразить, что этот человек хладнокровный убийца.

– Пришел сказать вам до свидания, синьор, – произнес он, шагая вместе с Мерсером к выходу на перрон.

– А заодно убедиться, что я уехал?

Гуфо пожал плечами:

– Синьор… поверьте, я пришел, потому что вы мне нравитесь. И если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, обращайтесь без всякого стеснения. Мало ли как сложатся обстоятельства. Я говорю по-французски и по-немецки, и меня здесь в Венеции ничего не держит.

– Значит, у вас тоже трудно с работой?

– Такие люди, как мы с вами, синьор, не могут давать объявления или ходить на биржу труда. В общем, когда понадобится, вспомните обо мне. – Они стояли у выхода к поездам. Мерсер достал билет. – Письмо присылайте на адрес Гостини, – продолжил Гуфо. – До свидания, синьор, счастливого пути. – Он протянул руку для пожатия, но Мерсер, будто не замечая ее, вышел на перрон. Двинулся к своему вагону, затем обернулся и вскинул руку. У него и так было муторно на душе, а от общения с этим человеком стало еще хуже.

В купе с ним ехала молодая английская пара. Оба говорили громко, раскованно, как всегда англичане среди аборигенов, которые не понимают их языка.

– Ты не считаешь, дорогая, что мы поскупились и не купили Марте перчатки в том маленьком магазинчике рядом с отелем?

– Чепуха, мой ангел. Шарф ей понравится не меньше, а мы на этом сэкономили по крайней мере тысячу. У нас и так денег в обрез. Едва хватает на еду и поезд. Неужели ради подарков родственникам мы должны голодать? И потом, в счете за отель они что-то напутали. У меня получилось на пятьсот лир меньше.

Мерсер откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, пытаясь их не слушать. Получалось плохо. Они говорили высокими голосами, что сильно раздражало. В его голове звучали и другие голоса. Холодный тон Адрианы: «Я понимаю. Но вы зря тратите на меня время. Пожалуйста, не приходите сюда больше». Голос Гуфо: «Такие люди, как мы с вами, синьор, не могут давать объявления или ходить на биржу труда». Значит, ставит Мерсера на одну доску с собой. Вот до чего он докатился. Мерсер пошевелился, и в кармане хрустнули купюры. Да так громко, что он вздрогнул. Мерсер вышел в коридор. Почему этот чертов поезд до сих пор не отходит? Ему хотелось поскорее убраться отсюда. Работа закончена. Теперь здесь нечего делать. Но как избавиться от осознания того, что превратился в полное ничтожество? И это все понимают. Гуфо, Адриана, граф и другие видят его таким, какой он есть. Лишенным гордости жалким неудачником, которого легко можно купить. Его ведь пытались купить и прежде, но он всегда отказывался. Не изменял принципам. А вот сейчас изменил и сразу присоединился к компании таких, как Гуфо и Моретто. Но в конце концов так и должно было случиться. Рано или поздно. Мерсер должен был стать одним из них, потому что каждый день хочется есть. О том, какое его ждет будущее, страшно подумать. Убогое, ничтожное существование. Подбирать из мусорных баков на рынке полусгнившие овощи себе на суп. И настанет день, когда он закончит свой путь с ножом в спине в каком-нибудь парижском квартале.

Так что, вернуть деньги? Нелепо. Нельзя позволять воображению заходить так далеко. У него теперь есть деньги, с ними можно начать новую жизнь. Ну вернется он, и что? До Учелло все равно не добраться. И клиенту Гевлина Фрере от этого тоже не будет ничего хорошего. Они это так не оставят и примут меры.

Мерсер вошел в купе и, зажмурившись, откинулся на спинку сиденья. Англичанка рядом каркала как ворона:

– Надо было взять с собой больше денег. И не наличными, а дорожным чеком. Помнишь того человека, который предлагал тебе выгодную сделку?

– Какую сделку, дорогая? Это был наверняка жулик. Рисковать нельзя, дорогая. Ни в коем случае.

Где-то далеко в начале платформы свистнул локомотив, поезд дернулся. Мерсер поспешно встал, снял с полки свой потрепанный чемодан и направился к двери купе. Затем неожиданно обернулся и произнес с улыбкой:

– Вы не правы, мои дорогие. Рисковать можно и нужно.

С этими словами Мерсер побежал по коридору и спрыгнул на платформу в тот момент, когда поезд стал набирать ход.

Из зала ожидания он позвонил в отель, чтобы за ним оставили его номер. Затем вручил свой чемодан носильщику и велел доставить в отель. Сам он явится туда позднее. Сейчас необходимо поразмышлять. Мерсер двинулся по набережной канала в сторону площади Святого Марка. Конечно, возвращаться в свой отель глупо, но, куда бы он ни спрятался, они все равно найдут. Это вопрос времени. Об Адриане Мерсер не думал, она для него умерла.

«В конце концов, я имею право находиться в Венеции. Кто мне запретит? Может, пойти к Спадони и все рассказать ему? Но он вряд ли поверит. К тому же, что я могу ему предложить? Содержание подслушанного разговора? То, что Грандини работал в палаццо Бориа под фамилией Больдеска, о чем я прежде умолчал? Маловато для серьезного расследования. Ну допросит Спадони графа, и что? Кто такой я по сравнению с графом? Чьим словам поверит Спадони? К тому же он меня недолюбливает. Еще заподозрит, будто я веду двойную игру. У меня никогда не складывались отношения с полицией».

Размышления о Спадони заняли значительную часть пути. В итоге Мерсер решил, что в полицию не пойдет, а будет действовать на свой страх и риск. Плохо это, хорошо ли, но теперь он сам себе хозяин и способен сражаться.

Наступил вечер. В Венеции это пора особая, когда пышное великолепие неба, будто затянутого ярко-голубой шелковой тканью, вдруг на глазах тускнело. Вдоль Большого канала дул слабый теплый ветерок, и казалось, чтобы ощутить прелесть вечера, вся Венеция вышла на улицы. В воздухе витали разнообразные запахи. Сандалового дерева с мебельной фабрики, мыла, шампуня и одеколона из парикмахерских, жареного душистого стручкового перца, свежеиспеченного хлеба, готовящейся пасты, фаршированной телятины и красной кефали. Все это было изрядно приправлено табачным дымом. Колорит города изменился. Сейчас в нем преобладали серый, бледно-желтый и золотистый тона.

Мерсер вышел на площадь Сан-Анджело, где встретил синьора Орлино, зятя Адрианы. Его инвалидная коляска стояла у стены рядом с кафе. Сам он внимательно изучал афишу, извещавшую, что в воскресенье в Венеции ожидается выступление поэта Мадео Нерви, о котором упоминала Роза. Ему готовили пышный прием. Церемониальная поездка в гондоле по каналу до площади Святого Марка, где он откроет выставку пролетарского искусства. А в следующие два дня выступит с чтением стихов – своих и других поэтов.

Увидев Мерсера, Орлино развернул коляску.

– Добрый вечер, синьор! Представляете, какое невезение? Я давно мечтаю увидеть Нерви, и теперь, когда он приезжает в Венецию, мне предстоит уехать.

– Куда?

– В Турин, в субботу. К врачам. Они считают, что есть надежда что-то с этим сделать. – Он хлопнул себя по покрытым одеялом ногам и двинул коляску к столику кафе. – Но я-то знаю, что больше никогда не встану на ноги. И к тому же никто не спросил меня, хочу ли я ходить.

– А вы не хотите?

– А что в этом хорошего? Без ног можно жить и не работать, тиранить близких, требовать сочувствия. Вот так, синьор. А теперь позвольте угостить вас выпивкой, и вы мне объясните, почему не пришли в гости, хотя обещали. Видите, я уже начинаю вас изводить. – Он шумно хлопнул ладонью по столику, призывая официанта.

– А почему вы расстроились, что пропустите выступление Нерви? – спросил Мерсер, когда принесли выпивку.

– Мадео Нерви – особенный человек. Италия бы поднялась, если бы страной правили такие, как он.

– Он не только поэт, но и политик?

– Конечно, синьор. Но я считаю, что Нерви выше политики. Для рабочих и крестьян он значит больше, чем любая партия. Могучая личность. Родился в крестьянской семье, получил образование, страдал при Муссолини, сражался против него в партизанском отряде, знает чаяния простых людей. Вот вы, синьор, сейчас встаньте в этом кафе и скажите что-нибудь против Нерви, и увидите, как все на вас ополчатся. Его ценят не только либералы вроде меня, но и коммунисты, и христианские демократы. К этому человеку относятся с уважением даже те, кто его ненавидит.