Сирил Хейр - Трагедия закона Страница 17

Он указал на другой конец круглого стола, где Сэвидж торжественно поднес судье все еще девственно-нетронутую коробку шоколадных конфет «Бешамель».

— Это не моя экстравагантность, — возразила Хильда. — Это презент от анонимного поклонника.

Судья с долгожданным удовольствием сунул маленькую круглую конфетку в рот и начал энергично сосать. Сэвидж двинулся вокруг стола к Хильде, которая тоже взяла одну. Мужчины постарше отказались, а Дерек только было протянул руку, как сбоку от него внезапно возникло какое-то движение.

— Стойте! — изо всех сил крикнула леди Барбер. — Что-то… что-то с ними не так…

Она держала в руке половинку конфеты со следами своих ровных крепких зубов. Другая половинка лежала перед ней на столе, куда она ее выплюнула. Она встала со стула и замерла, очень бледная, прижимая свободную руку к горлу; четверо мужчин взирали на нее в немом изумлении. И прежде чем кто-нибудь двинулся с места, она не столько подбежала, сколько одним прыжком подскочила к мужу, засунула палец ему в рот, словно нянька, чей подопечный вот-вот проглотит игрушку, и выковыряла конфету у него из-за зубов.

Судья первым нарушил тишину.

— Хильда, дорогая, — сказал он, разглядывая уменьшившийся в размерах шоколадный шарик на своей тарелке, — это было лишнее, я сам мог ее выплюнуть.

Хильда ничего не ответила. Она схватила стакан воды, который поднес ей Петтигрю, осушила его, рухнула на ближайший стул и внезапно залилась слезами.

Конечно, никакого бриджа после ужина не было.

Глава 7

ХИМИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

— Почему ты не сказал мне об этом прежде?

— Моя дорогая, я не хотел тебя тревожить.

— Тревожить меня?! — Обычно смех у Хильды был приятный и мелодичный, но сейчас он показался немного деланным. — Дорогой Уильям, какие странные мысли приходят тебе в голову! Сегодня вечером по твоей милости на нас чуть было не обрушилось нечто куда более серьезное, чем «тревога».

— Прости, Хильда, — смиренно сказал судья, — но я действительно не мог представить себе, что за обычными анонимными письмами последует такое. И в конце концов, это была твоя идея подать к ужину злосчастные конфеты.

— Это просто ребячество с твоей стороны, Уильям. Неужели ты думаешь, что я могла бы позволить тебе или кому-то другому прикоснуться к коробке конфет, появившихся столь загадочным образом, если бы знала, что твоей жизни что-то угрожает?

— Но это, строго говоря, не было угрозой моей жизни, — возразил судья. — И к тому же ничто не свидетельствуете том, что эти два случая как-то связаны.

— Не свидетельствует?! — сказала ее светлость с презрением, говорившим о том, что женщина в ней взяла верх над юристом. — Это же очевидно. Во всяком случае, должно быть очевидно. — Тут она внезапно переменила направление атаки: — А теперь скажи: случилось ли в Маркхэмптоне что-то еще, о чем ты мне не рассказал? — потребовала она.

— Нет-нет! — немного раздраженно ответил Барбер. — Хильда, можно подумать, будто я только тем и занимаюсь в этой жизни, что таю от тебя секреты. Повторяю: я исходил исключительно из желания оградить тебя от волнений…

— Ты говоришь, что маркхэмптонская полиция организовала для тебя усиленную охрану?

— Да.

— Тогда почему здешняя, саутингтонская, полиция не сделала того же самого?

— Наверняка их проинформировали о положении дел, но они не сочли необходимым принимать дополнительные меры, кроме того чтобы продолжать наблюдение за… за этим парнем.

— О каком таком парне ты толкуешь?

— О! Разве я тебе не сказал? Видишь ли, Хильда, дело в том, что Главный констебль Маркхэмптона, кажется, полагает, будто этот тип, ну, который написал письма, я имею в виду…

— Я так и знала, что ты что-то еще от меня скрыл! — победоносно заявила Хильда. — Ну, продолжай: и что же это за «тип»?

— Это всего лишь предположение, разумеется, но он подозревает, будто это мог быть Хеппенстол. Его, знаешь ли, выпустили.

— Хеппенстол?! Так ведь ты дал ему пять лет.

— Да, дал, — хмуро подтвердил судья. — Но существует ведь условно-досрочное освобождение за хорошее поведение, ты же знаешь.

Хильда несколько минут молчала.

— Лучше бы не ты его судил, — сказала она наконец.

— Моя дорогая, у меня не было выбора.

Она покачала головой.

— Это же происходило в Олд-Бейли?[26] — напомнила она. — А там четыре палаты. Не было никакой причины, по которой дело не могло бы рассматриваться рекордером.[27] Я никогда прежде об этом не говорила, Уильям, но ходили слухи, будто ты намеренно включил дело Боба… Хеппенстола в свой список. Это правда?

Барбер протестующее замахал рукой.

— Какой смысл возвращаться к этому теперь? — проворчал он.

— И лучше бы ты не осуждал его на пять лет.

— Я выполнял свой долг, — сказал судья. И, видя, что его утверждение не вызвало сочувствия, добавил с некоторым ложным пафосом: — Кстати, Уголовный апелляционный суд отказался изменить приговор.

Здесь ее светлость выдала характеристику Уголовному апелляционному суду, которую из уважения к этому почтенному учреждению лучше опустить.

— Они его не знали, а ты знал, вот в чем суть, — добавила ее светлость. — Тебе никогда не приходило в голову, что он надеялся выйти из передряги с наименьшими потерями именно потому, что его судил ты?

— Было бы в высшей степени неподобающе… — начал Барбер.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебила его жена. — И именно по этой причине считаю, что лучше бы ты… Но ты прав: какой смысл махать кулаками после драки. Хеппенстол на свободе, он пытается тебя убить…

— Повторяю, Хильда, нет никаких подтверждений тому, что… — попытался вставить судья, но она продолжила, не обращая внимания на его слова:

— …и мы должны защищать себя всеми возможными средствами до тех пор, пока полиция его не арестует. А теперь я иду спать, и ты тоже. Кстати, ты ведь завтра рассматриваешь дело о клевете, не так ли? Судя по материалам, у защиты здесь нет шансов. Десять против одного, ты обнаружишь, что ответчик таки пытался подкупить суд.

— Склонен согласиться с тобой, дорогая. Спокойной ночи.

Расследование инцидента с конфетами «Бешамель», толчком к которому послужил этот разговор, было проведено энергично, но не дало результата. Никто из непосредственно имевших отношение к нему не смог пролить свет на тайну их появления. Опросили Сэвиджа, Бимиша и Грина — все впустую. Сэвидж, которого вызвали первым, только и мог сообщить, что пакет ему вручил Бимиш. Бимиш укоризненно напомнил ее светлости, что она сама передала ему несколько бандеролей, доставленных с утренней почтой. Он тогда подумал, что это вещи, которые она заказала накануне в Лондоне. Естественно, он, в свою очередь, передал их дворецкому, сообщил он, дав понять, что не дело секретаря королевского судьи заниматься подобными пустяками. Одним из камней преткновения между ним и Хильдой было то, что Хильда воспринимала его как особь, принадлежащую к верхнему разряду отряда домашней прислуги, и он не преминул воспользоваться случаем, чтобы лишний раз уесть ее по этому поводу, надменно отвергнув какую бы то ни было свою причастность к этим конфетам, а тем более ответственность за них. Ему вручили несколько пакетов. Нет, он не может сказать, сколько именно их было. Он постарался освободиться от них как можно скорей, передав по назначению. А теперь, с позволения его светлости, у него масса неотложной работы…

Мрачный Сэвидж продолжил свой рассказ, обиженно сообщив, что он распаковал врученные ему свертки, считая, что делает то, что ему положено, и не увидел никаких причин предполагать, будто со свертками что-то не так. За всю его долгую службу еще никто не заподозрил его… Заверенный в том, что его и теперь ни в чем не подозревают, он поведал, что в распакованных им пакетах, кроме коробки конфет, были две книги из библиотеки, пара перчаток для ее светлости и банка консервированных слив. Он распределил все это по положенным местам: книги отнес в гостиную, перчатки передал горничной, чтобы та убрала их в спальню ее светлости, сливы отправил на кухню, а конфеты — в столовую. Это все, что он имел сообщить, закончил он и смиренно выразил надежду, что подобающим образом исполнил свои обязанности.

Следующую тему поднял Петтигрю.

— Самая важная улика — это упаковка, в которой принесли бандероли, — сказал он. — Где она?

Этого Сэвидж не знал. Он распаковал пакеты в своей кладовке и сразу поспешил помогать одеваться его светлости, поскольку пора было ехать в суд. Убрать мусор должен был Грин. Вероятно, он может сказать.

Грин был из тех слуг с бесстрастным выражением лица, чья молчаливость граничила с немотой. Дереку, который по ассоциации с персонажем романа Дюма «Двадцать лет спустя» давно называл его про себя Гримо, было интересно: неужели даже такая чрезвычайная ситуация не заставит его произнести более двух слов подряд? Допрос Грина и впрямь напоминал скорее рождественскую шараду, в которой игрок имеет право отвечать на все вопросы только «да» или «нет». Тем не менее мало-помалу из него все же удалось вытянуть, что он выбросил почти всю оберточную бумагу, за исключением той, в которую были завернуты конфеты, — ее он использовал, чтобы разжечь потухший камин в комнате маршала, а как она выглядела; он не помнит, но ему кажется, что бумага была тонкой и коричневой. Была ли на ней наклейка или нет, был ли адрес написан от руки или напечатан на машинке, он тоже не помнил. Вот и вся «улика».