Шерлок Холмс. Его прощальный поклон - Артур Конан Дойль Страница 17

Холмс бывал податлив на лесть, а также – надо отдать ему должное – редко мог устоять, когда взывали к его доброму сердцу. Поэтому он с покорным вздохом отложил кисточку для клея и отодвинул свое кресло от стола.

– Ладно, миссис Уоррен, тогда послушаем, что у вас стряслось. Полагаю, вы не будете против, если закурю? Пожалуйста, Ватсон, спички! Как я понял, вас беспокоит, что ваш новый жилец безвылазно сидит у себя и вы совсем его не видите. Но бог с вами, миссис Уоррен, если бы вашим жильцом был я, вы бы и меня иной раз неделями не видели.

– Не сомневаюсь, сэр, но тут речь о другом. Мне страшно, мистер Холмс. Я по ночам не сплю от страха. С утра и до самой ночи слышу частый перестук его шагов, а самого жильца не вижу и краешком глаза – это выше моих сил. Муж так же встревожен, как я, но он весь день на работе, а мне приходится одной это терпеть. Почему он прячется? Что такого сделал? Кроме нас двоих, в доме только служанка, и мне так жутко, что я не выдержу.

Холмс подался вперед и обхватил плечи женщины своими длинными тонкими пальцами. Он умел оказывать едва ли не гипнотическое воздействие, когда хотел кого-то успокоить. Страх в ее глазах постепенно сменился спокойствием, черты разгладились, вновь сделавшись самыми заурядными. Она опустилась в предложенное Холмсом кресло.

– Если я берусь за это дело, мне нужно вникнуть во все подробности, – сказал Холмс. – Не торопитесь, будьте внимательны. Любой пустяк может оказаться решающим. Вы говорите, этот человек явился десять дней назад и уплатил вам за две недели крова и стола?

– Он спросил, сэр, каковы условия. Я ответила: пятьдесят шиллингов в неделю. Небольшая гостиная и спальня, полное обслуживание, верхний этаж.

– Ну и?

– Он говорит: «Я стану платить вам пять фунтов в неделю за проживание на моих условиях». Я, сэр, женщина небогатая, у мистера Уоррена заработок скудный, так что деньги для меня много значат. А он вынимает десятифунтовую банкноту и тут же мне протягивает. «Если это вас устраивает, через две недели я выложу вам столько же, а потом еще и еще. А если вы не согласны, то нам больше не о чем разговаривать».

– И в чем заключались его условия?

– Во-первых, сэр, иметь ключи от дома. Оно и ладно. Жильцы часто держат у себя ключи. Еще он желал быть один, чтобы его никогда, ни по каким причинам не беспокоили.

– Но в этом нет ничего особенно удивительного?

– Если в меру, сэр. Но тут было без всякой меры. Он прожил десять дней, и ни я, ни мистер Уоррен, ни служанка ни разу его не видели. Мы только слышали частые шаги – туда-сюда, туда-сюда, ночью, утром и в полдень; но только из дому он выходил единственный раз – в первый вечер.

– А, так в первый вечер он все-таки выходил?

– Да, сэр, и вернулся очень поздно – когда мы все уже лежали в постели. Он предупредил меня, когда снимал комнаты, что имеет такую привычку, и попросил не закрывать дверь на засов. Я слышала, как он уже за полночь поднимался по лестнице.

– Но как же с едой?

– Он особо распорядился о том, чтобы, когда он позвонит, еду приносили к его двери и оставляли рядом, на стуле. Закончив, он снова звонит, и мы забираем с того же стула посуду. Если ему что-то нужно, он оставляет записочку печатными буквами.

– Пишет печатными буквами?

– Да, сэр, карандашом. Только нужное слово, больше ничего. Вот, я захватила с собой: «Мыло». И еще: «Спичка». А эту записку он оставил в первое утро: «Дейли гэзетт». Я каждое утро подаю ему газету вместе с завтраком.

– Бог мой, Ватсон, – проговорил Холмс, с немалым любопытством рассматривая протянутые хозяйкой бумажки, – это и в самом деле не совсем обычно. Стремление уединиться – это я могу понять, но писать печатными буквами? Это так несподручно. Почему не обычным почерком? Как вы можете это объяснить, Ватсон?

– Он хотел скрыть свой почерк.

– Но почему? Ну будет у хозяйки образец его почерка – и что с того? И все же не исключено, что вы правы. Опять же, почему послания столь лаконичны?

– Не представляю себе.

– Нам дана удачная возможность поломать голову. Слова написаны обычным карандашом, фиолетовым, плохо заточенным. Обратите внимание: от листка с готовой записью оторвали сбоку клочок, прихватив часть буквы «М». Наводит на мысли, да, Ватсон?

– Предосторожность?

– Именно. Очевидно, там была какая-то отметка, вроде отпечатка пальца – что-то, способное выдать автора. По вашим словам, миссис Уоррен, это был мужчина среднего роста, темноволосый, бородатый. Сколько бы вы ему дали лет?

– Немного, сэр, не больше тридцати.

– Еще какие-нибудь приметы можете назвать?

– Он хорошо говорил по-английски, сэр, но по акценту я все же подумала, что он иностранец.

– Он был хорошо одет?

– Очень элегантно, сэр, как подобает джентльмену. Темное платье, ничто не бросается в глаза.

– Своего имени он не назвал?

– Нет, сэр.

– Как насчет писем, посетителей?

– Не было.

– Но по утрам или вы, или служанка к нему, конечно же, заходите?

– Нет, сэр, он сам себя обихаживает.

– Боже! Это в самом деле удивительно. А багаж?

– При нем был только большой коричневый саквояж, и всё.

– М-да, материала у нас немного. Вы утверждаете, что наружу из этой комнаты не вышло ничего – ровным счетом ничего?

Квартирная хозяйка извлекла из сумочки конверт и вытрясла оттуда на стол две обгоревшие спички и окурок папиросы.

– Вот что оказалось утром на его подносе. Я принесла это, так как слышала, что вы умеете узнавать очень многое из всяких мелочей.

Холмс пожал плечами:

– Здесь ничего нет. Спички, конечно, были использованы, чтобы прикурить папиросы. Это очевидно, поскольку обгоревший конец очень мал. Когда прикуриваешь трубку или сигару, спичка обгорает до половины. Но, господи, этот окурок весьма примечателен. Вы говорите, что видели у джентльмена бороду и усы?

– Да, сэр.

– Загадка. Я бы сказал, что эту папиросу курил чисто выбритый мужчина. Смотрите, Ватсон, эта папироса опалила бы даже ваши скромные усики.

– Мундштук? – предположил я.

– Нет-нет, кончик расплющен. Полагаю, миссис Уоррен, вы не допускаете мысли, что там живут двое?

– Нет, сэр. Он ест так мало, что я удивляюсь, как одному-то хватает.

– Что ж, думаю, нам нужно подождать, пока не соберется еще материал. В