Ловкость рук - Буало-Нарсежак Страница 17

Мареско прислушивается, как комиссар пытается вытянуть у пьянчужки сбивчивые сведения. Человек сидит на полу. Он один из молодых бродяжек с Севера, которые вслед за солнышком осаждают столицу в теплое время года, отлынивая от полевых работ. Правда, нельзя сказать, чтобы он был одет в лохмотья. На нем прочные велюровые брюки и куртка. Обут во вьетнамки. Умыт и причесан, он мог запросто пройтись по всему магазину, не привлекая к себе внимания! Он несет какой-то бред, смеется сам с собой. Сжимает кулаки и ругается то ли на немецком, то ли на шведском. Инспектор объясняет, что никто не знает его настоящего имени. Но сам-то он известен в квартале как Жорж. Он обосновался в ангаре, где вечером паркуются грузовики Нувель-Галери. Отмечает особо важную деталь: ангар находится как раз напротив выхода из магазина. Короче, в двух шагах от места преступления. Клошара обыскали, но не нашли при нем никаких документов, а нашли трубку и нож. По форме и размерам похожий на тот, который тщетно искали.

— Увести его! — приказывает комиссар.

После того как уводят Жоржа, комиссар обращается к заместителю прокурора:

— Это меняет дело.

Завязывается оживленная дискуссия: кто убил? Пьяница или девица Рошель? Один сознался, но его признания, возможно, не что иное, как пьяный бред. Другая же упорно все отрицает, но у нее как раз веские причины отомстить своей сопернице. Мареско просит слова.

— Считаю невозможным более, — говорит он, — держать в тюрьме женщину, против которой у нас нет никаких доказательств. В прессе начинают муссировать принудительное задержание. По-моему, самое разумное — отпустить ее.

Его дружно поддерживают окружающие. Полицейские разгоняют излишне любопытствующих. Публика упорствует. Кто-то неподалеку от Мареско протестует: «Полнейшее безобразие!» Наконец любопытные расходятся. У Мареско все еще звенят в ушах слова Иоланды: «Это невозможно!» Не просто констатация факта, а протест, возмущение. Как бы будучи виновной, она не могла перенести, что обвинили невиновного. Как если бы она кричала: «Я. Я солгала. Отпустите его!» Мареско чувствует, что его план никуда не годится. И даже не план вовсе: скорее его роль, роль защитника. Если она признает себя виновной, ему придется удалиться. Трудно признать сначала ее невиновность, а затем виновность. Допустим. Его отстранят. Назначат другого адвоката. А вот этого-то он и не может допустить. Дело Рошель касается только его, и никого другого. Только он один докажет необоснованность обвинения. Иоланда, несмотря на депрессию, еще далека от желания быть приговоренной. Остается понять смысл взглядов, которыми они обменялись. Иоланда как бы говорила: «Нельзя допустить ареста пьяницы, потому что убила я!» Мареско: «Да, я знаю, но вы должны молчать!» Или еще короче. Глаза Иоланды: «Я скажу!» Глаза Мареско запрещают. И это столкновение характеров не обещало в будущем ничего хорошего, как будто им предстояло стать заклятыми врагами и поменяться ролями.

Мареско спускается к Сене. Все, что его так мучает, проносится перед его глазами, словно бегущая строка объявлений на фронтоне магазина: «Кража во искупление преступления». Отвратительно. Несправедливо. Жестоко. Теперь все зависит от Иоланды и ее молчания. Перенесет ли она это испытание? Вдруг завтра или в любой другой день она поддастся острому желанию рассказать правду? Никакого средства устранить риск, разве что выкинуть нож и положиться на судьбу?

Мареско больше не чувствует себя в безопасности. Нет уверенности в завтрашнем дне. За несколько часов он превратился в своего рода авантюриста, от которого отвернулась удача. Что делать? Пусть кричит до изнеможения: «Я убила, я убила, я убила…», чтобы затем направить ее на обследование к психиатру. Она неглупа! Должна же понять, что для нее же лучше молчать!

Нерешительный, уставший, возвращается Мареско на улицу Шатоден, через Нувель-Галери. Пронзительный голос обрушивается из громкоговорителя: «„Лавне“ — универсальное чистящее средство!» Это так. В «Лавне» мгновенно растворяется его отчаяние. Пьер расправляет плечи. Ему надо на центральную линию, где в это время народу поменьше. А пошла она к черту, эта Рошель! Надо ему встревать! Пусть все идет своим чередом. Мудрость в том, чтобы не вмешиваться. Раствориться в Нувель-Галери, вдыхать, принюхиваться, щупать — лишь бы не думать об Иоланде, Жорже, тюрьме. Перчатки. Он заметил перчатки. Да нет, он имеет все, что надо. Просто — беглый взгляд, на ходу. Отдать должное отличному качеству перчаток. Натуральная кожа. Специально для автомобилистов. Люкс. Он останавливается. Подходит продавец. Они, очевидно, уже все проинструктированы не терять бдительности. Трогает перчатки, не может не потрогать. Кожа тонкая, гладкая, живая. Даже сказал бы — ласковая. Наверное, вещам тоже нравится, когда их хотят, когда их любят. Мареско забывает обо всем. Ему приятен обмен короткими прикосновениями, вот так, кончиками пальцев. Возвращает перчатку на место. Придет время и… Во всяком случае, не сейчас. Ему достаточно было почувствовать, как вся его сущность пробудилась, встряхнулась, заволновалась. Именно то, что ему и нужно было. А ведь начало всему положил похищенный им нож. Разве можно сравнить те ощущения, которые он испытывал, когда хватал все, что попадало под руку, с тем непостижимым наслаждением, когда он сам выбирает вещь, понравившуюся ему. Эти перчатки… нет, в другой раз! У него и так полно забот. Завтра, может быть… придет. Сердце готово выпрыгнуть из груди… Издалека поприветствует: «А вот и я!» Как прекрасно это зарождающееся желание. Делает шаг, второй назад. Удаляется. Пришел он сюда подавленный, а уходит уверенный в своих силах и помолодевший. Как бы вновь обрел себя. Иоланда — его, как и перчатки. А теперь — домой! Мать поджидает его у двери, прислушивается к лифту. Как та собачонка, не находит себе места, томится, оставшись одна. С порога град вопросов обрушивается на Мареско:

— Верно, голоден? Я специально приготовила рагу под белым соусом. Эта девица Рошель вконец тебя измотала? Что? Другой подозреваемый? Не верь ей. Уверена, что именно она.

— Ну, хорошо, хорошо! — говорит Мареско, сдаваясь. — Все тебе расскажу. Сейчас мне надо отдохнуть. Если меня спросят, я — на совещании.

Проходит в кабинет, просматривает почту, делает пометки. Нужно как можно быстрее освободить ее из-под стражи. Ее освободят, а дальше? У нее нет семьи. Нужно следить за ней и помешать сделать очередную глупость. На панель она, конечно, не пойдет… да кто знает? Ему очевидно одно — не терять ее из виду. Проследить, чтобы не болтала направо-налево. Спрятать от журналистов. Представляете: «Иоланда Рошель рассказывает о своем преступлении!», «Убийца на свободе», «Она утверждает: „Это я!“» Думай, думай, Мареско! Ему казалось, что дело Рошель не вызовет никакого скандала: последят за ней дня два-три и забудут. А оно приняло совсем другой