Кейт Саммерскейл - Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл Страница 18

В июне того же года страшный шок пережила и вторая жена Сэмюела — в результате преждевременных родов на свет появился мертвый ребенок.

Говорят, новоиспеченная миссис Кент была женщиной своенравной — во всяком случае, порядки в доме она установила строгие. Констанс, в свою очередь, часто капризничала, иногда дерзила, и тогда бывшая гувернантка давала ей затрещину или выставляла в коридор.

В 1855 году главный фабричный инспектор, начальник Сэмюела, в очередной раз настоял на том, чтобы тот сменил место жительства. Дело в том, что хотя теперь, со смертью первой жены, слухов можно не бояться и таиться не от кого, но Бэйнтон-Хаус — слишком удаленное место, а Кенту следует находиться поближе к инспектируемым им фабрикам и к железным дорогам, используемым в поездках по инспектируемым объектам, а они разбросаны на сотни миль, от Ридинга до Лэнс-Энда. Да и в интересах семьи — а в особенности ради Мэри-Энн и Элизабет, которым уже за двадцать, а женихов даже не видно, — следовало жить поближе к людям его положения.

Дом на Роуд-Хилл был немного скромнее последнего жилища, что позволяло также решить некоторые финансовые проблемы: Степлтон отмечает, что государственному чиновнику, обремененному семьей из четырех человек, непросто было жить в Бэйнтоне, где дом был обставлен в соответствии с запросами и привычками сельского джентльмена, обладающего значительным и постоянным доходом.[32]

В июне 1855 года миссис Кент вторая родила дочь — Мэри-Амалию Сэвил, а в августе следующего года своего первого сына, Фрэнсиса Сэвила, которого все звали просто Сэвилом. Вторая ее дочь, Эвелин, родилась в октябре 1858 года. Мистер и миссис Кент были без ума от своих малышей. В том же, 1858 году Эдвард, которому исполнилось уже двадцать два года, отплыл на торговом судне в Вест-Индию, а в июле внезапно скончался в Гаване от желтой лихорадки.

По слухам, приводимым в книге Степлтона, он-то и был настоящим отцом Сэвила, своего якобы единокровного брата. Если это действительно так, то возмущение вторым браком отца объясняется отнюдь не моральными причинами, но обычной ревностью. Однако же Степлтон утверждает, что новая жена отца и ее пасынок любовниками не были; в качестве аргумента — несколько странного, надо признать, — он упоминает рождение мертвого ребенка. Это якобы подтверждает то, что по меньшей мере один раз бывшая мисс Пратт забеременела от Сэмюела (когда ребенок был зачат, Эдвард находился в плавании). Положим, так, но это никоим образом не указывает на его возможное отцовство следующих двух детей, Сэвила и Эвелин.[33]

Результаты исследования семейной хроники, скрупулезно восстановленной Уичером, намекают на то, что смерть Сэвила была частью запутанной истории; прямой обман в ней переплетался с умышленным сокрытием фактов. Детективная литература во многом испытала влияние этой истории, и это уже заметно в «Лунном камне». В классическом детективе все убийцы хранят ту или другую тайну и, чтобы она не вышла наружу, всячески ловчат, лгут, уходят от ответа на вопросы следователя. И тогда подозрение падает на всех, ибо всем есть что скрывать. Правда, у большинства эти тайны не имеют ничего общего с убийством. В этом и заключается движущая пружина детективного повествования.

Но коль скоро речь идет об убийстве, случившемся в действительности, опасность заключается в том, что детектив может потерпеть поражение и не раскрыть расследуемое преступление. Он может запутаться в лабиринтах прошлого, оказаться погребенным под горой им же добытых фактов, свидетельств или доказательств.

Глава 6

ВТОРИЧНЫЕ ПРИЗНАКИ ПРЕСТУПНИКА

17 июля

Во вторник, 17 июля, Джек Уичер приступил к расследованиям за стенами дома. Решив начать с загадки исчезнувшей ночной рубашки, он отправился в бекингтонскую школу, где училась Констанс. Засунув в карман фланельку, обнаруженную в выгребной яме, Уичер прошагал полторы мили вниз по узкой дороге, пробивающейся сквозь заросли ежевики, камыша и крапивы с вкраплениями белой амброзии. Погода была прекрасная, трава почти вся скошена.

Сын садовника, Уичер чувствовал себя в поле, в окружении цветов, как у себя дома. Он послужил прототипом сержанта Кафа из «Лунного камня».

— У меня просто нет времени любить что-то, — говорит Кафф. — Но если все же выдается момент выразить к чему-то любовь, то в большинстве случаев… это розы. Я вырос среди них в отцовской оранжерее, и среди них же, если получится, кончу жизнь. Однажды, если будет угодно Богу, я перестану ловить воров и займусь выращиванием роз.

— Довольно странное желание для человека вашей профессии, — замечает его спутник.

— Если вы оглянетесь вокруг себя (что мало кто делает), то, — парирует сержант Кафф, — убедитесь, что в большинстве случаев пристрастия человека совсем не сочетаются с тем, чем он профессионально занимается. Покажите мне пример большей несовместимости, нежели роза и грабитель, и тогда я скорректирую свои вкусовые предпочтения.

Кафф поглаживает распутавшиеся белые лепестки мускусной розы и говорит с ней нежно, как с ребенком: «Красавица ты моя». Он не любит собирать цветы: «Мне больно рвать их».

Добравшись до деревни, Уичер направился в Мэнор-Хаус — школу, вот уже девять месяцев посещаемую Констанс, причем Последние шесть — как пансионерка. Каждый семестр на попечении директрисы Мэри Уильямс и ее помощницы мисс Скотт находились тридцать пять учениц. В пансионате работали также еще двое учителей и четверо слуг. В учреждениях, подобных этому, девочек обучали тому, что может пригодиться будущей даме: пению, игре на пианино, шитью, танцам, хорошим манерам, немного французскому и итальянскому. Девочки из хороших семей обычно поступали сюда в тринадцать-четырнадцать лет, предварительно получив кое-какие знания от своих гувернанток. Мисс Уильямс и мисс Скотт заявили, что учится и ведет себя Констанс отменно. В прошлом семестре она даже заняла второе место за хорошее поведение. Уичер показал им фланельку с отрезанными штрипками, найденную Фоли в туалете, и спросил, знакома ли им эта вещица. «Нет, не знакома» — был ответ. Уичер поинтересовался именами и адресами ближайших приятельниц Констанс, так как намеревался поговорить с ними в ближайшие дни.

Будучи в Бекингтоне, Уичер зашел также к Джошуа Парсонсу, семейному врачу Кентов, жившему вместе с женой, семью детьми и тремя слугами в доме с фронтонами XVII века. Принадлежа к новому среднему классу профессионалов, Парсонс стоял с Кентом примерно на одной ступени социальной лестницы. Один из его сыновей, Сэмюел, был всего несколькими месяцами старше Сэвила.

Джошуа Парсонс родился 30 декабря 1814 года в семье баптистов в Лэвертоне, городке, расположенном в двух милях к северо-западу от Бекингтона. Это был черноволосый, с полными губами, носом картошкой и большими карими глазами мужчина. В Лондоне, где он обучался общей терапии, Джошуа близко сошелся с Марком Лемоном, впоследствии редактором «Панча» и другом Диккенса, и Джоном Сноу, эпидемиологом и анестезиологом, открывшим вирус холеры. Недолгое время Парсонс и Уичер жили в одном районе Лондона: Уичер поступил в полицию и перебрался в Холборн за месяц до того, как Парсонс съехал с квартиры в Сохо и вернулся в Сомерсетшир. В 1845 году вместе со своей, ныне тридцатишестилетней, женой Летицией поселился в Бекингтоне.[34] Он был страстным цветоводом и с особой нежностью относился к альпийским и вечнозеленым растениям.

Парсонс поделился с Уичером заключениями, сделанными им после вскрытия тела. Так, он пришел к убеждению, что Сэвила задушили или по крайней мере придушили, перед тем как перерезать горло. Это объясняет затемнения вокруг рта и отсутствие крови на стенах туалета: сердце мальчика остановилось еще до того, как в его горло вонзился нож. Поэтому-то кровь не брызнула во все стороны, а медленно стекла в яму. Таким образом, с точки зрения Парсонса, орудием убийства послужил не нож, а кусок материи. Джозеф Степлтон, тоже участвовавший во вскрытии, придерживался иной точки зрения и был уверен, что смерть наступила в результате того, что мальчику перерезали горло, а темные пятна появились вследствие того, что его голову опустили в нечистоты. Кровь же, как он полагает, почти полностью впиталась в одеяло.

Разногласия врачей позволяли выдвигать различные версии. Если Сэвила задушили, а раны нанесли лишь затем, чтобы скрыть подлинную причину смерти, то мальчика могли убить под воздействием импульса, из-за опасения, что он проговорится. В таком случае убийцами могли быть няня и отец, увиденные им в одной постели. И, напротив, трудно представить, чтобы в такой ситуации Сэвил погиб от сильного удара ножом.

Парсонсу такие рассуждения представлялись совершенно неубедительными. Он не сомневался, что убийство совершила Констанс. Осмотрев в ту роковую субботу лежавшую на кровати ночную рубашку, он заметил, что она не просто чиста, но «исключительно чиста». Похоже, это свежая рубашка, в ней явно не могли спать шесть ночей. Он обратил на это внимание Фоли, но тот отмахнулся. Парсонс сказал Уичеру, что Констанс отличается неуравновешенным и злобным характером. Он, Парсонс, уверен в том, что девушка «одержима манией убийства», и, с его точки зрения, все дело тут в наследственности.