Уильям Коллинз - Желтая маска Страница 19

Нанина немного поколебалась, отвечать ли на это послание более трудным для нее способом, то есть письменно, или более легким — лично; потом она решила пойти в студию и сообщить маэстро, что никак не может служить ему натурщицей, по крайней мере в ближайшее время. Она должна была бы потратить долгий час на то, чтобы изложить это подобающим образом на бумаге, но всего лишь несколько минут, чтобы высказать то же самое своими устами. Итак, она снова надела мантилью и отправилась в студию.

Когда она достигла калитки и уже дернула звонок, внезапная мысль осенила ее, и она удивилась, что это не пришло ей в голову раньше. Не могло ли случиться, что она встретит отца Рокко в мастерской его брата? Было слишком поздно отступать, но еще не поздно спросить, прежде чем войти, нет ли в студии священника. Поэтому, когда один из рабочих отворил ей, она прежде всего со смущением и тревогой осведомилась об отце Рокко. Услышав, что его нет у брата, она вошла и довольно спокойно принесла свои извинения маэстро.

Она не сочла нужным сообщать ему что-либо сверх того, что теперь она каждый день исполняет обязанности сиделки при больном и поэтому лишена возможности посещать студию. Лука Ломи высказал — несомненно, вполне искренне — разочарование по поводу ее отказа и всячески пытался убедить ее в том, что, при желании, она найдет время и ему позировать и ухаживать за больным. Чем больше она противилась его доводам и уговорам, тем упрямее он их повторял. Когда она пришла, он обмахивал перовкой свои любимые бюсты и статуи, нуждавшиеся в этом после его долгой отлучки. Разговаривая, он продолжал это занятие и обращался к Нанине с новой мольбой пересмотреть свое решение каждый раз, когда переходил от одного изваяния к другому; и каждый раз получал все тот же вежливый, но отрицательный ответ, по мере того как она вслед за ним подвигалась по студии в сторону выходной двери.

Достигнув, таким образом, переднего конца помещения, Лука с новым аргументом на устах остановился перед статуей Минервы. Он уже раньше смахнул с нее пыль, но возвратился любовно повторить это и еще раз посмотреть на нее. Этой статуей он особенно дорожил как единственным хорошим изображением (хотя и воплощавшим классический сюжет) своей покойной дочери. Чтя память Маддалены, он отказался расстаться со статуей, и теперь, вторично подойдя к ней с метелкой, задумчиво умолк и взобрался на табурет поглядеть на лицо вблизи и сдуть остатки пыли со лба. Нанина усмотрела в этом удобный случай ускользнуть от дальнейших назойливых уговоров. Она уже готова была с прощальным словом шмыгнуть в дверь, как вдруг внезапное восклицание Луки Ломи остановило ее.

— Гипс! — закричал маэстро, пристально рассматривая волосы статуи там, где они ниже всего опускались на лоб. — Это гипс! — Он вынул перочинный нож и удалил крошечный комочек белого вещества из промежутка между двумя прядями, касавшимися здесь лица. — Да, это гипс! — возбужденно воскликнул он. — Кто-то делал слепок с лица моей статуи!

Он соскочил с табурета и подозрительно оглядел всю студию.

— Это надо выяснить, — сказал он. — Мои статуи оставались на попечении Рокко, и он отвечает, если кто-нибудь крал слепки с них. Я должен сейчас же потребовать у него объяснений!

Видя, что он больше не обращает на нее внимания, Нанина поняла, что теперь ей легко будет осуществить свое отступление. Она отворила дверь студии и повторила, по меньшей мере в двадцатый раз, что сожалеет о невозможности позировать для маэстро.

— Я тоже жалею об этом, деточка, — отозвался он, раздраженно оглядываясь в поисках шляпы.

Видимо, он нашел ее, когда Нанина как раз выходила, ибо она слышала, как он позвал рабочего из внутреннего помещения и приказал ему говорить, если кто-нибудь спросит, что он ушел на квартиру к отцу Рокко.

Глава VI

На следующее утро, когда Нанина проснулась, жестокий приступ головной боли и общее расслабленное, угнетенное состояние напомнили ей о необходимости последовать совету доктора и подумать о своем здоровье, требовавшем свежего воздуха и движения. У нее оставалось свободных два часа до обычного начала ее дневного дежурства во дворце Асколи, и она решила употребить этот досуг на утреннюю прогулку за город. Ла Бьонделла рада была бы пойти с нею, но у нее был на руках крупный заказ на циновки, и ей пришлось в этот день оставаться дома и работать. Вот почему, когда Нанина вышла из дому, ученый пудель Скарамучча был ее единственным спутником.

Она выбралась из города кратчайшей дорогой. Пес, по своему обыкновению, все время настороженный, трусил рядом, часто ласково тычась косматой мордой ей в руку, или же, всячески стараясь привлечь на себя ее внимание, лаял и прыгал перед нею. Однако его усилия были слабо вознаграждены. Нанина снова обдумывала все то, что врач говорил накануне у постели Фабио. А эти мысли привели за собой другие, не менее важные, касавшиеся таинственной встречи молодого дворянина с Желтой маской. Поглощенная своими думами, Нанина мало внимания обращала на прыжки собаки. Даже красота утра напрасно взывала к ней. Она ощущала свежесть прохладного, благоуханного воздуха, но почти не замечала мягкой синевы неба или яркого солнца, празднично преображавшего самые обычные предметы вокруг нее.

Походив около часа, она немного устала и начала подыскивать тенистое местечко для отдыха.

Впереди и позади — только дорога и открытая равнина; но в двух шагах высилось небольшое деревянное здание — не то гостиница, не то кофейня, с большим тенистым увеселительным садом, ворота которого были гостеприимно распахнуты. В саду несколько рабочих сооружали помост для фейерверка. Если не считать этого, место казалось тихим и довольно уединенным. Им пользовались только по вечерам, когда граждане Пизы собирались сюда подышать чистым деревенским воздухом и развлечься после тягот дня. Видя, что в саду нет посетителей, Нанина отважилась войти, намереваясь отдохнуть четверть часа в каком-нибудь прохладном уголке, прежде чем возвращаться в Пизу.

Пройдя позади деревянной беседки в отдаленной части сада, она вдруг заметила, что возле нее нет собаки. Когда же оглянулась, то увидела, что пудель стоит за беседкой, подняв уши и опустив нос к земле; очевидно, он только что почуял след, возбудивший его подозрения.

Считая возможным, что он замыслил нападение на какую-нибудь злополучную кошку, Нанина осмотрелась вокруг. Плотники, строившие помост, в это время громко колотили по доскам. Этот стук заглушал рычание Скарамуччи, но она почувствовала, что он рычит, как только положила руку ему на спину. Ее любопытство было возбуждено, она нагнулась и заглянула сквозь щель, перед которой стоял пудель, внутрь беседки.

Нанина отпрянула, обнаружив, что там сидят мужчина и женщина. Щель между досками была расположена не настолько высоко, чтобы ей видны были лица. Но ей казалось, что она узнала покрой платья дамы; она как будто видела его в былые дни в ателье демуазель Грифони. Быстро выпрямившись, она нашла в доске — приблизительно на высоте своего роста — дырочку, оставшуюся от выпавшего сучка. Нанина заглянула в нее, чтобы убедиться, сама оставаясь укрытой, была ли носительница знакомого платья тем самым лицом, за которое она ее принимала; и увидела не только Бригитту, как ожидала, но еще и отца Рокко. В тот же миг плотники перестали стучать и начали пилить. Звук, доносившийся от помоста, стал ровным и негромким. Голоса сидевших в беседке доходили теперь до Нанины, и она услыхала, как Бригитта произнесла имя графа Фабио. Мгновенно нагнувшись снова рядом с пуделем, девушка крепко обхватила руками его морду. Это было единственным средством удержать его от нового рычания в такое время, когда не было стука молотков, который помешал бы его услышать. Эти два слова «граф Фабио» в устах другой женщины пробудили в ней ревнивую тревогу. Что могла говорить Бригитта в связи с этим именем? Она никогда даже близко не была от дворца Асколи, какое же право или причину имела она толковать о Фабио?

— Вы слышали, что я сказала? — донесся до нее вопрос Бригитты, заданный самым холодным и жестким тоном.

— Нет, — ответил патер, — по крайней мере, не все.

— Тогда я повторю. Я спрашивала, что побудило вас так внезапно отказаться от всякой мысли о дальнейших опытах над суеверными страхами графа Фабио.

— Прежде всего, результат уже проделанного опыта оказался гораздо серьезнее, чем я ожидал, и я полагаю, что цель, которую я при этом имел в виду, уже достигнута.

— Хорошо, но разве это единственная причина?

— Новое потрясение могло бы оказаться гибельным для него. Я могу пустить в ход оправданный, с моей точки зрения, обман, чтобы не дать графу вторично жениться; но я не могу взять на себя преступление.

— Это ваша вторая причина; но я уверена, что у вас есть еще другая. Внезапность присланной вами вчера вечером записки, назначавшей мне встречу в этом уединенном месте; ваше настойчивое требование, почти что приказ, чтобы я принесла сюда восковую маску, — все это подсказывает мне, что должно было что-то случиться. В чем дело? Я женщина, и мое любопытство должно быть удовлетворено. После тех тайн, которые вы мне уже доверили, я думаю, вы могли бы без колебаний доверить мне еще одну.