Лео Брюс - Дело для трёх детективов Страница 2

Он заставил нас улыбнуться, хотя и с некоторой неловкостью.

— Да, я сказал правду, — закончил он довольно зло. — Написание детективов стало игрой, просто игрой как шахматы. Хотя в действительности это не игра, но что-то довольно простое и дикое, в чём содержится столько же тайны, сколько в ножке от рояля. И именно поэтому мне не нравится детективная беллетристика. Она — ложь. Она изображает невозможное.

Ему ответил Сэм Уильямс. Уильямс был адвокатом Терстона, и я несколько раз встречал его у них в доме. Он был одним из тех очень чистеньких, розовеньких мужчин, курящих сигару, которых вы можете увидеть в углу купе железнодорожного вагона первого класса сидящим и покачивающим ногой в патентованном кожаном ботинке. У него были толстые седые волосы, всегда красиво причёсанные, фигура юноши и открытое лицо. Он хорошо одевался и двигался с изяществом. У него была репутация отличного поверенного, и я не раз консультировался с ним.

Теперь же он сказал: «Может быть и так. Но я наслаждаюсь этой игрой. В последнее время она, как вы говорите, стала намного более тонкой, и никто не может отгадать убийцу до последних страниц. Но в конце концов, мы ожидаем, что беллетристика — это шире чем жизнь, и убийство в книге вполне может быть более таинственным, чем в жизни».

Именно тогда Терстон, который всегда сам смешивал коктейли, позвонил, чтобы принесли ещё джина, и Столл, дворецкий, открыл дверь. Я никогда не любил Столла и, если бы пришлось играть в ту игру, которую Норрис называл «игрой в убийство», Столл был бы моим первым подозреваемым. Действительно, было что-то зловещее в его постной лысине, узких глазках и вкрадчивых движениях. Но слугой он был превосходным.

Мэри Терстон остановила его, когда он покидал комнату: «Скажите Феллоусу, что я хочу с ним поговорить, — сказала она, и добавила, обращаясь к мужу, — это по поводу тех крыс, дорогой. Я уверена, что снова их слышала. Думаю, они находятся в яблочной комнате. Он должен что-то с этим сделать».

— Ну, не позволяй ему разбрасывать яд, а то Танг может его съесть. — Танг был пекинесом Мэри Терстон.

— Конечно нет. Лучше поставить ловушку, — ответила она и вышла в холл, чтобы поговорить с Феллоусом, шофёром.

Нас окружал георгианский дом с простой, но величественной архитектурой, с плоским фасадом, квадратный в поперечнике, с рядом высоких величавых окон и высокими потолками. Но я был не слишком удивлён, узнав, что миссис Терстон слышала возню крыс. И помню, что посчитал довольно глупым с её стороны упоминать об этом перед гостями.

Не то, чтобы интерьер дома производил впечатление, что в нём могут быть крысы или хотя бы мышы, — дом содержался в должном порядке и чистоте. Лишь  его возраст свидетельствовал, что такое возможно. Его комнаты были светлыми, имелось центральное отопление, внутренние стены были окрашены в кремовый цвет и украшены яркими акварелями, пол был паркетным, и на нём красовался роскошный гарнитур из глубоких диванов и кресел с весёлыми мягкими подушками, отвлекающими взгляд от стилизованной под старину мебели. Я помню ощущение тепла, света и роскоши, как в дорогом отеле. Фактически, всё было именно как в хорошем отеле. Никелевые краны с горячей водой в вашей спальне, настольные лампы, где бы вы не присели отдохнуть, напитки, когда бы вам  ни захотелось выпить. В высшей степени хорошо для уик-энда, но довольно безвкусный фон для более длительного пребывания. Это почти всё, что я могу вспомнить, рисуя портрет дома, — кажется мы были там давным-давно.

— Ещё по разику! — предложил доктор Терстон, обходя нас с шейкером. — Только по половинке! — И наши бокалы наполнились.

— Вы, кажется, недолюбливаете писателей — авторов детективов, — сказал Уильямс Норрису, стоя по другую сторону от камина. — Только потому, что их книги соответствуют нужному типу. А вы никогда не думали самому написать детектив?

Вопрос, казалось, поразил Норриса до глубины души. «Я? Нет! — ответил он. — Если бы я когда-либо сделал что-то подобное, то это было бы исследованием настроения преступника. Это не было бы пресловутой игрой в гостиной с уликами, ложными подсказками и алиби, уловками со временем, местом, способом и мотивом, которые не имеют никакого отношения к действительности. Однажды я  мог бы попробовать, чтобы изобразить муки человека, когда он настраивает себя на совершение убийства. И его муки впоследствии... — добавил он медленно».

— Но ведь, — заметил Уильямс, — Достоевский сделал это раз и навсегда, не так ли? Я имею в виду в «Преступлении и наказании».

— Ничто не делается «навсегда», — резко парировал Норрис, — и каждый убийца немного отличается от остальных. Хотя ваш писатель, кажется, этого не понимает.

Именно в этот момент раздался первый гонг, и мы встали, чтобы пойти наверх переодеться. Когда мы покидали комнату, Уильямс и Норрис всё ещё были заняты разговором, хотя я и не следил за большей частью их спора.

Я, должно быть, был первым, кто вышел в холл, и там я обнаружил Мэри Терстон, заканчивающую свои инструкции шофёру. Феллоус был довольно красивым молодым человеком лет тридцати или около этого. У него было одно из тех умных и проницательных лиц с открытым взглядом и красивым профилем, которые, кажется, достаточно часто попадаются среди людей его класса, склонных к механике. Он был хорошо сложен и, стоя в прекрасно сидящей на нём униформе, заставлял свою хозяйку, несмотря на её умело подобранную одежду, выглядеть несколько обрюзгшей.

При нашем появлении он оставил её, и, когда Мэри Терстон повернулась к нам, я заметил, что она вспыхнула, и, казалось, пыталась сдержать эмоции, которые едва ли могли возникнуть при обсуждении ловушек для крыс. Однако затем она улыбнулась и пошла впереди нас по широкой лестнице.

ГЛАВА 2

Я уже сказал, что в начале того вечера не произошло ничего зловещего, и это верно. Но был один маленький инцидент, который, как я думаю, даже в то время показался мне странным. Он нисколько не был зловещим и в другое время мог показаться довольно комичным.

Я одеваюсь очень быстро. Я никогда не был в состоянии держать слугу, заботящегося о моей одежде, и следовательно научился заниматься ею сам. Должно быть, я был первым, кто закончил переодеваться и покинул свою комнату, чтобы сойти вниз, при этом после первого гонга  прошло примерно пятнадцать минут.

Дом, как я сказал, был георгианским и имел настолько простую планировку, что его можно было охватить одним взглядом. Имелось три этажа, и на каждом по всей длине шёл коридор, в который справа и слева выходили двери. Моя комната была расположена в восточном конце коридора, а комната Мэри Терстон — в западном, рядом со спальней молодого Стрикленда. А прямо напротив её комнаты была комната её мужа.

Я достиг верхней площадки лестницы и собирался спуститься, когда заметил, что дверь комнаты Мэри Терстон приоткрылась. Думая, что она также успела быстро переодеться, я подождал её. Но это был Стрикленд, пытающийся осторожно выйти. Когда он увидел меня, то сделал неловкую попытку возвратиться в комнату, однако, поняв, что я уже увидел его, он, казалось, передумал, и вышел уже совершенно не таясь. Входя в собственную комнату, он даже слегка мне поклонился. Я продолжил путь вниз, жалея, что остановился  и в результате меня могут счесть шпионом. Кроме того, меня смущало само то, что я увидел. Я задался вопросом, что могло связывать этих двух: пожилую, дородную женщину — этакую мамашу, с крепеньким молодым игроком и пьянчужкой. Независимо от того, что это могло быть, я был уверен, что это не любовная интрижка.

Внизу я обнаружил викария, который, как я понял, был приглашён на ужин. Увидев его сидящим у огня в гостиной, я был немного обеспокоен, поскольку понял, что в течение некоторого времени мне придётся находиться с ним наедине. Он сидел, вытянувшись в струнку на стуле с прямой спинкой, его руки покоились на костлявых коленях, а глаза — после того, как он приветствовал меня, — торжественно вспыхнули пламенем, отражённым от камина.

Я, конечно же, и до этого случая уже встречался с мистером Райдером, и должен признать, что никогда не обходилось без неловкости. Этот маленький, жилистый человек с пристальным взглядом был совершенно неуместен в весёлом доме Терстонов — гораздо неуместнее, чем скелет на банкете. Неуместным делала его сама внешность. Он был лыс, щёки отливали жёлтизной, а воротники его одежды всегда были слишком свободными для его тонкой шеи. Его одежда всегда была неопрятной и иногда даже грязной, поскольку он был холостяком и в своём насквозь продуваемом домике полностью зависел от деревенской женщины, которая убирала в доме и следила за его одеждой. Но всё-таки чувствовать себя не в своей тарелке заставлял меня именно его взгляд. У викария была привычка уставиться на какого-нибудь человека, а затем, очевидно, задуматься и уйти в себя, в результате чего в течение пяти или даже десяти минут этот человек оставался как будто под наблюдением. Глаза у мистера Райдера были тёмные, круглые, удивлённые и глубоко сидящие в глазницах.