Артур Дойль - Грек-переводчик Страница 2

— Между прочим, Шерлок, — сказал он, — у меня есть нечто, как раз по сердцу тебе — очень странное дело, о котором меня просили высказать свое мнение. У меня не хватило энергии заняться им как следует, но оно дало мне основание для очень интересных предположений. Если хочешь выслушать факты…

— С удовольствием, дорогой Майкрофт.

Майкрофт написал несколько слов на листке, вырванном из записной книжки, позвонил и отдал записку вошедшему лакею.

— Я попросил м-ра Меласа зайти сюда, — сказал он. — Он живет над моей квартирой, и я немного знаком с ним. Вот почему он и обратился ко мне в своем затруднительном положении. М-р Мелас — грек по происхождению и замечательный лингвист. Он живет частью заработком, получаемым им в качестве переводчика в судебных местах, частью состоя проводником при богатых путешественниках с востока, останавливающихся в отелях Нортумберлэнд-Авеню.

Через несколько минут к нам вошел маленький, толстый человек. Оливковое лицо и черные, как уголь, волосы ясно выдавали его южное происхождение, хотя по разговору его можно было счесть за образованного англичанина. Он торопливо пожал руку Шерлоку Холмсу, и его темные глаза заблестели от удовольствия, когда он узнал, что этот специалист желает выслушать его историю.

— Я не предполагаю, чтобы полиция поверила мне… честное слово, не предполагаю, — сказал он жалобным голосом. — Только потому, что им не приходилось слышать ничего подобного, они думают, этого и быть не может. Но я не успокоюсь, пока не узнаю, что сталось с моим бедняком с пластырем на лице.

— Я весь внимание, — проговорил Шерлок Холмс.

— Сегодня среда, — начал м-р Мелас, — ну, так это случилось в понедельник ночью… понимаете, только два дня тому назад. Я — переводчик, как, вероятно, уже сказал вам мой сосед. Я перевожу на разные языки, но так как я грек по происхождению и ношу греческую фамилию, то больше всего имею дело с этим языком. В продолжение многих лет я состою главным переводчиком с греческого языка в Лондоне, и мое имя хорошо известно во всех отелях.

Довольно часто случается, что за мной присылают в самые неподходящие часы в случаях каких либо приключений с иностранцами, или когда приехавшие с поздними поездами путешественники требуют моих услуг. Поэтому я нисколько не удивился, когда в понедельник ночью ко мне явился некий мистер Летимэр, очень элегантный молодой человек, и попросил меня поехать с ним в ожидавшем его кэбе. «К нему приехал по делу один приятель грек, — говорил он, — и так как он говорит только на своем языке, то и понадобились услуги переводчика». Из его слов я понял, что дом его находится вблизи, в Кенсингтоне. Казалось, он очень торопился, так как поспешно усадил меня в кэб, когда мы вышли на улицу.

Я сказал: в кэб, но скоро мне показалось, что я очутился в карете. Во всяком случае экипаж был обширнее обыкновенного четырехколесного лондонского орудия пытки, а обивка, хотя потрепанная, была из дорогой материи. М-р Летимэр уселся напротив меня, и мы проехали по Чаринг-Кроссу к Шефтсбёри-Авеню. Затем мы выехали на Оксфордскую улицу, и я только-что заговорил было о том, что мы делаем большой крюк, как речь моя была прервана необычайным поведением моего спутника.

Он начал с того, что вынул из кармана страшного вида кистень, налитый свинцом, и стал размахивать им, как бы пробуя его тяжесть и саду, потом, не говоря ни слова, положил его на сиденье рядом с собой. После этого он поднял окна с обеих сторон, и я увидел, что они заклеены бумагой, как будто для того, чтоб помешать мне смотреть на улицу.

— Сожалею, что мешаю вам смотреть, м-р Мелас, — сказал он. — Дело в том, что я не хочу, чтобы вы видели то место, куда мы едем. Мне было бы неудобно, если бы вы могли найти дорогу туда.

Можете себе представить, как я был поражен этими словами. Мой спутник был сильный, широкоплечий парень, и, не говоря уже о кистене, я ни в каком случае не мог бороться с ним.

— Меня очень удивляет ваше поведение, м-р Летимэр, — пробормотал я. — Вы должны понимать, что поступаете беззаконно.

— Без сомнения, это в своем роде вольность, — ответил он, — но мы вознаградим вас за это. Однако, должен предупредить вас, м-р Мелас, что если, в эту ночь, вы подымете тревогу или сделаете что либо, что будет угрожать моим интересам, вы навлечете на себя серьезные неприятности. Прошу вас помнить, что никто не знает, где вы находитесь, и в этой карете так же, как и в моем деле, вы вполне в моей власти.

Он говорил спокойно, но в тони его голоса слышалась угроза. Я продолжал сидеть молча, недоумевая, зачем он похитил меня.

Мы ехали около двух часов; я никак не мог догадаться, куда меня везут. Иногда по стуку камней можно было думать, что мы едем по шоссе, иногда по тихой, спокойной езде можно было предположить, что карета катится по асфальту. Но за исключением этой разницы в звуках не было ничего, что могло бы помочь мне догадаться, где мы. Бумага на окнах была непроницаема, а переднее окно затянуто синей занавеской. Мы выехали из Палль-Малля в четверть восьмого, а на моих часах было без десяти минут девять. Когда наш экипаж, наконец, остановился, мой спутник опустил окно, и я мельком увидел низкий свод подъезда, где горела лампа. Когда я поспешно вышел из кареты, дверь подъезда распахнулась, и я очутился в доме. У меня осталось смутное впечатление, что перед подъездом была лужайка и деревья. Не могу сказать — была ли то усадьба, или просто дом в деревне.

В доме горела лампа под цветным колпаком. Огонь ее был спущен так сильно, что я едва мог разглядеть довольно большую переднюю, увешанную картинами. В полумраке я заметил, что дверь нам отворил маленький, невзрачный, сутуловатый человек средних лет. Когда он повернул к нам свет, я увидел, что он был в очках.

— Это м-р Мелас, Гарольд? — спросил он.

— Да.

— Отлично! Отлично! Надеюсь, вы не рассердитесь на нас, м-р Мелас, но мы не могли обойтись без вас. Если вы хорошо отнесетесь к нам, то не пожалеете, но если вздумаете сыграть с нами какую-нибудь штуку, то… сохрани вас Бог.

Он говорил отрывисто, нервным тоном, хихикая между словами, но почему-то он внушил мне больше страха, чем мой спутник.

— Что вам нужно от меня? — спросил я.

— Только, чтобы вы предложили несколько вопросов одному господину, греку, который в гостях у нас, и передали бы нам его ответы. Но говорите только то, что вам скажут, или… — тут он опять нервно захихикал, — лучше бы вам было не родиться.

Говоря это, он отворил дверь и ввел меня в комнату, по-видимому, роскошно убранную, но также плохо освещенную одной, полуспущенной лампой. Комната была большая и по тому, как мои ноги утопали в ковре, очевидно, богато меблированная. Я мимоходом заметил бархатные стулья, высокий, белый мраморный камин и, как мне показалось, с одной стороны его набор японского оружия. Как раз под лампой стоял стул; пожилой человек указал мне на него. Молодой вышел из комнаты и внезапно вернулся через другую дверь, ведя за собой джентльмэна, одетого во что-то в роде халата. Джентльмэн медленно приближался ко мне. Когда он вошел в круг слабого света, бросаемого лампой, я ужаснулся его вида. Он был смертельно бледен. Его выпуклые глаза сверкали как у человека, дух которого сильнее плоти. Но что поразило меня больше всех признаков физической слабости, — это то, что все его лицо было покрыто полосами пластыря, скрещивавшимися между собой; таким же большим куском пластыря был закрыт и рот.

— У тебя доска, Гарольд? — крикнул пожилой, когда вошедшее странное существо скорее упало, чем село на стул. — Свободны у него руки? Ну, дай ему грифель. Предлагайте ему вопросы, м-р Мелас, а он будет писать ответы. Прежде всего, спросите его, готов ли он подписать бумаги.

Глаза незнакомца вспыхнули.

— Никогда, — написал он по-гречески на доске.

— Ни на каких условиях? — спросил я по приказанию нашего тирана.

— Только в том случае, если я увижу, что ее будет венчать мой знакомый греческий священник.

Пожилой захихикал язвительно.

— Вы ведь знаете, что ожидает вас в таком случае?

— Лично мне все равно.

Вот несколько вопросов и ответов из нашего странного разговора, частью устного, частью письменного. Несколько раз я должен был спрашивать его, согласится ли он подписать бумагу, и несколько раз передавал его негодующий ответ. Но скоро мне пришла в голову счастливая мысль. Я стал прибавлять свои слова к каждому вопросу, — сначала невинного свойства, чтобы убедиться, не понимает ли по-гречески который-нибудь из двух присутствующих. Когда же я увидел, что они ничего не подозревают, я начал более опасную игру. Вот, приблизительно, наш разговор.

— Ваше упрямство только повредит вам. Кто вы?

— Мне все равно. Я иностранец.

— Вы сами навлекаете беду на себя. Сколько времени вы здесь?

— Пусть будет так. Три недели.