Семён Клебанов - Настроение на завтра Страница 2

Березняк пришел в цех год назад. Был он директором небольшого завода счетных аппаратов, вел предприятие без срывов. Но досаждал министерскому начальству, которое устало от несговорчивого директора, и ему пришлось подать заявление об уходе. Старбеев знал Березняка. Они встречались на партактивах, на совещаниях. Да и дома их были рядом. Старбеев уговаривал Березняка идти к ним на завод. И сказал об этом Лоскутову. Тот ответил: «Замов менять не собираюсь. Мне спорщиков не надо. Своих хватает». Тогда Старбеев намекнул Березняку: «Может, нам вместе поработать…» Он не рассчитывал на его согласие, а тот, к удивлению Старбеева, сказал: «К тебе пойду».

«Почему Лоскутов обозвал Березняка трусом? Неужто по принципу: лежачего бьют? Зачем так, Николай Иваныч? Решил напомнить, что не жалуешь спорщиков? Березняк не прятался за мою спину. Станки принять — это и вахтер может. И расписку даст. А вот как в станки жизнь вдохнуть, чтобы дело показухой не обернулось? Кто станет к новым агрегатам? Кто? Ну, отрапортуем, а завтра как людям в глаза смотреть?

Поступись директорским самолюбием, Николай Иваныч. Подожди приказывать. Помнишь, секретарь обкома, выступая на партактиве, говорил: «На одном из высочайших тибетских перевалов есть надпись: «Научились ли вы радоваться препятствиям?» Не забыл? Сейчас перед нами препятствие. Признаюсь, я еще не научился. Хочу, очень хочу. Но к новому со старыми отмычками не подступаюсь. А у нас со скандала началось. Не поблажки прошу. Все продумать надо, сотворить поиск, тогда дело выиграем».

Подошла Валентина, спросила:

— О чем размышляешь?

— Как радоваться препятствиям.

— Жизнь тебя не баловала. Где же силы взять?!

— Искать в себе. Только в себе.

— Слушаю тебя и не знаю, нужен ли тебе покой.

— Ох, как нужен! Только у каждого своя мера. Один в скверике сидит, в домино сражается. И счастлив! А другой до седьмого пота трудится. И, положив деталь на тумбочку, глядит, любуется. В этом его покой.

Часто, настойчиво зазвонил телефон.

Валентина подняла трубку.

— Жду, жду… Здравствуй, Маринка, здравствуй. Все у нас хорошо. — Подмигнула мужу. — Перевод получила? Туфли купила?.. Носи на здоровье… Что в институте?.. Приятно слышать. Алеша в рейсе. Идут на Кубу, а потом вернутся и порт. Станут в док на ремонт. Обещал приехать. Что-то ты закашлялась. Ах, курят рядом? Целую тебя, доченька. Передаю папе. — И, прикрыв трубку ладонью, напомнила: — Держись молодцом.

Старбеев взял трубку:

— Здравствуй, курносая! Соскучилась? Это хорошо. Тебя навестить? Рад бы… Понимаешь, дочурка, не получится сейчас. Забот много. Прислать французский словарь? Постараюсь достать. И я тебя… — Старбеев держал трубку, но уже звучали частые гудки. — Все!.. «Все пройдет, как с белых яблонь дым…» Маринкино любимое.

— Вот поговорили, — вздохнула Валентина. — Радость. А на душе тоскливо. Только и ждешь. От звонка до звонка… Снял трубку, повертел диск, и привет, родители… Марина хоть вернется. Здесь лекарем будет, а вот Алешкины океаны всегда вдали от нас…

— А ты представь: Алексей Старбеев, капитан дальнего плавания… И держит курс: Одесса — Австралия.

— Дожить бы…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

До отъезда в санаторий оставалось три дня.

Время тянулось неторопливо, казалось, дни, отмеченные бюллетенем, вмещали куда больше часов, чем обычные сутки.

Старбеев послушно выполнял режим, предписанный врачом, гулял по городскому парку, сиживал на набережной, где в отдалении рыбаки завороженно взирали на поплавки удочек, барометры удачи.

Взбудораженный запиской Березняка, Старбеев подумал, а не превозносит ли свою роль в судьбе цеха: мол, только один знает, как отладить беспокойный организм. Ведь может прийти новый человек, умнее, талантливей… «Нет, постой! Что-то не сошлось. Я опрометчиво сдвинул время. Сейчас я начальник цеха. Мое дело, моя жизнь. Почему корю совесть за то, что не дает угаснуть энергии, действию… Разве я безгрешен? Не оступался? И не было трудных дней и тревог? Но это все мое, родное, пережитое… Что же случилось сейчас? На чем споткнулся? Разве мною движет выгода, корысть? Или захлестнуло честолюбие?.. Погоди, честолюбие не трогай. Это святое. Без чести нет человека».

Если бы кто подслушал мысли Старбеева, наверное, сказал бы: «Почему такие громкие слова?» А почему они должны быть тихими, глухими, бесстрастными? Почему о главном в жизни надо лепетать, скрывать свое волнение? Страшно другое — ложь, лицемерие…

С реки подул свежий ветер, засуетились потемневшие облака.

Старбеев зашагал на крутой пригорок, хотел испытать, как отзовется сердце. К счастью, не подвело.

У скверика он должен был свернуть направо, там его улица, но подошел автобус, идущий к заводу, и Старбеев, не задумываясь, вскочил в распахнутые двери.

Старбеев вошел в цех, постоял в первом пролете и несколько минут улавливал многоголосые звуки рабочего дня. Он приосанился, плечи расправил и двинулся к своей конторке.

Там сидел Березняк. Перед ним лежал план цеха, и он рисовал красным карандашом кружочки и треугольники, а меж ними прочерчивал черные линии.

— Здравствуй, Леонид Сергеевич!

Березняк вскинул голову:

— Здравствуй, Павел Петрович… Каким ветром?

— Соскучился.

— А что скажет медицина?

— Давай договоримся — ни слова о болячках.

— Тогда садись, командуй. — Березняк вышел из-за стола.

— А вот этого, Леонид Сергеевич, не будет. У меня в кармашке бюллетень… Все законно.

— Значит, в самом деле соскучился?

В конторку вошел Червонный, жилистый, крепкий, с рыжеватой головой, коротко стриженной. Глядя беспокойными глазами на Старбеева, он сказал:

— Опять стою. Второй час скучаю… Бляха медная.

— Сейчас уладим, Захар Денисыч, — ответил Березняк. Он снял трубку, позвонил в литейный цех и, накричав на кого-то, прекратил разговор: — К обеду будут заготовки.

— Второй раз за неделю стою, — вздохнул Червонный и вышел.

Старбеев побарабанил пальцами по столу. Приход Червонного подпортил настроение и лишний раз напомнил, что отправляется Старбеев на отдых не вовремя, хотя кто знает, когда будет вовремя.

— А ты чем занят? — Он глянул на план. — Что за картинка?

— Прикидываю, куда агрегаты ставить. Место выкраиваю.

— Ясно. Стало быть, подсобку на снос?

— Возражаешь?

Старбеев ответил не сразу.

— Разумно. Только… — И, помолчав, продолжил: — Для станков квартиру найдем. Им смотровой ордер не нужен. Куда поселим, там и будут жить… А вот как с жильцами будет? Главный вопрос.

— Поэтому и пришел?

— Догадливый… Латышев у станка или во вторую смену выходит?

— Работает.

— Поговорить хочу.

— С него начнешь?

— Человек он мудрый и прямой. С таким полезно советоваться.

— Позвать?

— Зовут, когда выговор объявляют. А если разговор по душам — тут рангов нет. Одна мерка — уважение. — Старбеев перекинул нетронутые листки календаря — дни его болезни — и вышел из конторки.

Латышев еще издали увидел Старбеева. Вытащив гребенку, прибрал с висков непокорные прядки седины, пригладил пепельные усы.

— Здравствуй, Петр Николаевич!

— Здравствуй, Петрович! Рад тебя видеть… В цехе слух пошел, будто утомилось твое сердце, на покой просится. Правда, слухам не поверил. Но все дни на конторку поглядывал. Нет тебя и нет. Хорошо, что пришел. Трудно терять своих… — Латышев спохватился: — Да ни к чему про это.

Старбеев смотрел в его добрые, чуть поблекшие глаза и вспомнил, что через год Латышеву шестьдесят. И говорит он про свои лета без тоски, а с надеждой: «Мне еще двадцать весен надо встретить. У внука на свадьбе положено быть».

— Все нормально? — спросил Старбеев.

— Хуже не стало… Намедни Лоскутов приходил. Долго по цеху с Березняком кружили. Потом у подсобки разговор вели. Мне отсюда видно, а не слыхать. Березняк что-то доказывал, руками помогал. О чем спорили, не знаю… Теперь сам узнаешь.

— Не получится, Петр Николаевич.

— Какие ж секреты от тебя? — недоумевал Латышев.

— Послезавтра уезжаю. В санаторий выпроваживают.

— Значит, слушок имеет свой корешок. Выходит, прощаться пришел. В отпуск едешь, а лицо-то кислое.

— Показалось.

— И вроде голос чужой. Не старбеевский. Что стряслось? Погоди минутку… — Латышев закрепил заготовку и включил станок.

— Дают цеху три станка с числовым программным управлением. По сто пятьдесят тысяч за штуку плачено. У каждого автомата свой электронный мозг, — сообщил Старбеев.

— Видел. Возле экспериментального цеха стоят… «Зубры», — лукаво окрестил их Латышев, не догадываясь, куда Старбеев поведет разговор. — И в чем твоя печаль? Радуйся, что тебе первому дали. Значит, достоин.

— Радость надо делом подкрепить. Кто будет командовать «зубрами»? — Старбееву пришлось по душе прозвище станков. — Как считаешь, Петр Николаевич…