Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон. Страница 20

Барон думал и о другом. Цыганские кланы, взбудораженные переменами всего и вся, сперва пытались вписаться в всплески мистицизма и суеверий, но начинались события на окраинах, и вожаки повели цыган в глубины России. Был старинный расчет на то, что в глубинке ни власти, ни люмпены не доберутся до таборов и судьба избавит цыган от исторической роли козлов отпущения в дикие, полуголодные годы.

Но вожаки ошиблись. Словно морские приливы, которые, следуя один за другим, увеличивают высоту и мощь набегающих на берега волн, ненависть и раздоры катились навстречу цыганам из центра России, притом окраины бывшей империи продолжали гореть кострами военных конфликтов. Таборы делились и уходили частями, ища пристанища по всей Центральной России. Будто богиня Сара Кали взмахнула жезлом, и надвинулся вал цунами, поднявший все, что так долго отравляло сознание миллионов людей. Что будет на развалинах?.. Что-то новое… Пока надо выжить в меняющейся вселенной. Пока сработал инстинкт выживания.

Барону казалось, люди живут по инерции, будто уже нет прошлого, и вперед двигаются ощупью, как в тумане, не видя и не понимая будущего. Они лишены информации и барахтаются в страстях, захлебываются словами….

За столом, где собиралось обычно много людей, на этот раз сидели трое: старый Анжей, пхури, барон.

— Анжей, — сказал барон, — душа моя устала. Сил еще много, вроде бы разум при мне, а душа — устала. Может, я живу лишнее?

Анжей смотрел с испугом.

— Что делать? — снова спросил барон.

— Э, ромалэ, не тужите, — усмехнулась пхури. — Слушайте да мотайте на ус. В старину вожак табора как-то повздорил во время кочевья с одним волостным начальником. Скажем, со старостой. Тот наседал, вожак не хотел уступить. «Что, — говорит, — ты можешь мне сделать?» — «А сделаю тебе то, — отвечал староста, — чего бабушка твоя и во сне не видела». — «Фотишь — мамонишь — на грех наводишь. Как хочу, обведу, изругаю тебя дураком, а ты пальцем меня не тронешь. Вот как!» — поддразнил цыган старосту… Ударились об заклад, согласившись на том, что если сумеет цыган, стоя перед старостой, громко ругать его на все корки, а староста будет при этом чуть ли не кланяться, то вожак получает рубль серебром, а не выйдет — выиграл староста. Сроку на это — месяц. Дело же в октябре. Проходит недели три. Спорили под хмельком, староста и забыл, что к чему. Вдруг получается в волостном управлении донесение об убийстве неподалеку. Писарь со старостой едут расследовать. Писарь — на земских, староста — на своей лошаденке в телеге. Староста думает о своем: заночевать у знакомой вдовы… Дома ли баба? Вдруг видит: стоит у дороги крытый мережею[66] шалаш, в шалаше сидит без рубахи хмельной старик да орет: «Ой, жарконько мне, ой, моченьки нет!» Изумленный староста слез с телеги, чтоб урезонить пьяного, и, подойдя, узнал вожака: «Да это ж ты, Масафеич!» — «Я, Трифон Петрович». — «Что делаешь тут?» — «Надумал тетеревов ловить. Раскинул сетку. Только жара одолела». — «В мереженном шалаше-то? Да ты с ума спятил. В пору шубу надевать, а ты и рубаху снял». — «Право слово, Трифон Петрович, взопрел. Ты думаешь, что это мережа, так и не греет. Мережа-то она мережа, да не простая…» — «Какая же, Масафеич?» — «Делал ее лет двести назад дед моего прадеда в земле Кордемон-миндель-диян из белого буремпутера под самым солнышком. А трава буремпутер такого рода…» — «Ты, Масафеич, и в самом деле рехнулся?» — «А вот войди-ка сам, так увидишь», — сказал вожак. Он пропустил в шалаш старосту, а сам выскочил и обмотал шалаш в другой ряд свободным концом мережи. «Ну, как, — спрашивает, — не холодно, Трифон Петрович?» — «Да все равно что на улице». — «Ну, посиди-ка тут день-другой, ты согреешься». — «Смеешься, что ль, Масафеич?» — «Как не смеяться над дураком! Вишь поверил, что под мережой жарко!» — «Ах ты подлец! Да я тебя!» — рванулся было староста… Однако! Цыган забил колья глубоко, мережевые стены-то не порвешь — они крепче тесовых. «Пусти, дьявол!» — кричит староста. «Посиди, ваше почтение», — отвечает хладнокровно тот. «Пусти!» — «А ты помнишь заклад?» — посмеивается вожак. «Чтоб тебе сдохнуть, собака! Пусти, говорю!» Добрый час препирались, пока староста на кресте не поклялся простить цыгану проделку, отдал рубль, а вожак дал ему нерушимое слово ничего не рассказывать людям…

Гадалка отговорила, Анжей с бароном поулыбались. Барону стало полегче.

— К чему же ты, старая, клонишь? — спросил он.

— Сам думай, тебе нужно думать — не мне… Не напрягай цыган без нужды, и так хватает сумятицы.

— Что ж мне, блатным поклониться?

— Он для тебя не блатной. Твоя кровь. С ним по-другому надо.

— Не торопись, морэ, — поддержал Анжей. — Позволь, сведу тебя с человеком, поговори с ним. Он — наром, но о цыганах давно пишет книги и многое знает о нас: Россию объехал, бывал за границей, у тамошних ромалэ, дружит с русскими рома, с кэлдэрашами, с рычарами, с сэрво. Историю нашу пишет.

— Ученый, что ли?

— Писатель, — ответил Анжей. — Старинные цыганские гилы собирает, песни сам сочиняет. Женат был на городской цыганухе.

— Лады, — подумав, сказал барон. — На городской, говоришь, был женат? Ну, сведи.

Артур приехал как по тревоге.

Увидел барона, сидевшего за столом, а на столе бутылка и водка в стакане. Тикали часы на старом комоде.

— Лачо бэвэль! — сказал Артур.

Барон поднял голову и молча посмотрел.

— Добра и света вам, ромалэ, — сказал Артур.

— Проходи, морэ, присядь, — пригласил Анжей.

Артур подошел к столу.

— Ты, говорят, цыганами интересуешься? — вяло спросил барон. — С какой стати?

— Как объяснишь? Было давно: повстречал цыгануху, пошел за ней.

— Слышал я, — остановил барон. — Мне говорили.

— А как ее не стало, пишу о цыганах, вроде бы в память о ней.

— Понимаю, — сказал барон. — Значит, пишешь о нас… А что знаешь?

— Разное знаю. Слышал и о тебе. Попали мне в руки как-то — одна старуха дала — записки одной цыганки о таборе, где ты был вожаком. О вашей жизни.

— То была моя цыгануха! — воскликнул барон, подняв голову.

— Я написал об этой истории, — сказал Артур.

— Неси, прочитаю, — потребовал барон. — Зачем тебе наше прошлое?

— В нем много и моего, — возразил Артур. — Люди похожи.

— Извини, дорогой, я устал… — Барон тяжело поднялся и вышел.

— Давай, морэ, выпьем, помянем всех, кого нет, — сказал Анжей.

Выпили в тишине. Не допили, а, как полагается у цыган, выплеснули остатки на пол. Артур распрощался с Анжеем, вышел на улицу.

Моросил дождь. Прохожие, укрываясь зонтами, спешили под крыши. Близились холода. Артура томило предчувствие важных событий. Но ничего пока не происходило. Вспомнилось страшное: Раджо-цыган с ножом, Вика-Викунья, осевшая на асфальт, и белая «Волга», унесшаяся на Волхонку.

Глава 9

Артур

Раджо покинул инстинкт, предвещавший опасность. Он заблудился в каменных джунглях города. Он уже не понимал людей, он их в упор не видел. Он бродил по Москве, как слепой, с пистолетом ТТ и ножом, едва отмытым от крови.

В таком состоянии он был непредсказуем и, как говорят в детективных романах, очень опасен.

Поздним вечером в Кадашах он нос к носу столкнулся с Артуром. Остановился как вкопанный. Сразу узнал… Ощутил в руке нож, но опомнился и на шаг отступил. В глазах того, кто был тогда с Викой, он не увидел испуга.

Артур спросил тихо:

— Что она тебе сделала? Почему отнял жизнь?

Раджо ответил вопросом:

— Знал, что она моя? А ты кто?

— Не знал. Я ей — первый встречный. Выходит, ты покарал ее за измену…

Раджо расслабился.

— «Изменила», «покарал», — передразнил он. — Не лезь, чужак, на буфет, поломаешь закуски. Баба закон нарушила, понял?

— Не понял, — сказал Артур строго. — Она не по твоим законам жила. Не цыганка она.

— Бабе любого рода и племени волю давать нельзя. Баба — заложит, — сказал назидательно Раджо. — Как тебя звать-величать?

— Артур.

— А я — Раджо, не слышал?

— Откуда? — сказал Артур. — Вижу тебя второй раз.

— Не боишься?

— Нам делить нечего.

— Баба была с тобой, а я ее замочил…

— Судьба ее, значит, такая. Ее и твоя. — Артур глянул Раджо в глаза. — Она, по-моему, не хотела жить. Так мне почудилось, морэ.

Раджо как током ударило.

— Наш язык знаешь, морэ? Кто ты такой?

— Рат калы-калы, мэ чинав гилы[67]!

— Дэвлалэ!

— Пойдем, морэ где-нибудь посидим, — мягко сказал Артур, и Раджо молча двинулся вслед, как за старшим.

Артур и вправду был старше.

Они нырнули в переулок, ведущий к набережной, пошли к реке, каждый думая о своем.

Раджо курил на ходу, да и Артур зажег сигарету, мельком подумав, что сердце болит и болит, надо бросить курить и прекратить ночные авралы у письменного стола. А то ведь загнешься. Но рядом с ним этот мрачный цыган, убийца и вор. Конечно, он раньше слышал о нем, только не знал в лицо. Вот, познакомились. Значит, новая судьба открывается, новый сюжет, подброшенный жизнью. Так они вышли к Крымскому мосту, к новому скверу у нового Дома художника, перекрывшего пустыри.