Дороти Сейерс - Срочно нужен гробовщик [Сборник] Страница 20

Лорд Питер повесил трубку и, весело насвистывая, звонком вызвал Бантера.

— Милорд?

— Бантер, как вы посоветуете одеться человеку, который вот-вот станет отцом?

— Сожалею, милорд, я не проводил рекогносцировку современных тенденций моды для будущих отцов. Но, как мне кажется, милорд, какой бы костюм вы ни выбрали, он должен внушать леди чувство покоя и радости.

— Увы, леди мне неизвестна. Она, к сожалению, только плод моего богатого воображения. Но все равно, я полагаю, костюм будущего отца должен выражать надежду, довольство собой и легкий оттенок тревоги за судьбу ребенка и леди.

— Всего лишь год, как женаты, так, милорд? Тогда я предложил бы пиджачную пару бледно-серого тона — цвета вербы, милорд. Галстук, носки и шляпа — в цвете тусклого аметиста, разные оттенки бледно-сиреневого. Мягкая шляпа, милорд, котелок я бы рекомендовать не стал. Как мне кажется, он выражает беспокойство и тревогу скорее финансового характера.

— Вы, безусловно, правы, Бантер. И еще я надену перчатки, которые вчера выпачкал в земле. Не могу же я следить за чистотой перчаток, когда у меня такое событие!

— Совершенно верно, милорд.

— Трость, наверное, брать не стоит?

— Судить вам, милорд, вы — человек сведущий, но, мне кажется, трость просто незаменима для выражения чувств, милорд.

— И опять вы правы, Бантер. Вызовите такси и прикажите отвезти меня в Тутинг.

Сестра Форбс долго и нудно извинялась, что не сможет принять приглашение мистера Симмза-Гейторпа. Очень хотелось бы его выручить, но принимать роды ей не приходилось, и работы акушерки она не знает. Кто мог дать мистеру Симмзу-Гейторпу такой неудачный совет обратиться к ней? Его, очевидно, неправильно информировали.

— Должен сказать, меня предупреждали, что вы можете отказаться, — сказал мистер Симмз-Гейторп, роняя трость и с обезоруживающей улыбкой наклоняясь за ней. — По-моему, про вас говорила мисс Мергатройд, да-да, мисс Мергатройд из Ли-хемптона, это через нее я узнал про вас (что соответствовало действительности), она говорила, что вы ужасно милая и симпатичная, простите, что говорю вам это в глаза, надеюсь, я вас не обидел? Так вот, она говорила, что вы жутко милая и симпатичная и все такое и что было бы просто прекрасно, если бы удалось вас уговорить. «Только, говорит, боюсь, что сестра Форбс не согласится — она, говорит, роды, кажется, не принимает». Это она так сказала. Но я все-таки решил попытать счастья, спрос, по-моему, не беда. Понимаете, я ужасно переживаю за жену — но вы-то, конечно, меня понимаете. Нам бы очень хотелось, чтобы в эту минуту рядом была молодая, жизнерадостная женщина — сами знаете, момент ответственный. Но почему-то все акушерки — заскорузлые старухи, вечно погружены в свои мысли, слова не скажут, не улыбнутся, простите, пожалуйста, я так боюсь вас чем-то обидеть. Жена, естественно, нервничает, первые роды и все такое, и ей, конечно, не хочется, чтобы вокруг нее, как слоны, топтались какие-то старухи, — вы меня понимаете.

Сестра Форбс, сухопарая женщина лет эдак около сорока, сказала, что вполне его понимает и очень сочувствует, но не занимается акушерской практикой и, к сожалению, не сможет принять его предложение.

— Очень мило со стороны мисс Мергатройд отрекомендовать меня вам, — сказала она. — А вы с ней, верно, близко знакомы? Замечательная женщина, правда же?

Будущий отец охотно с ней согласился.

— На мисс Мергатройд неизгладимое впечатление произвела ваша добросовестность и ласковое обращение с несчастной старой леди, мисс Досон. Кстати, она моя дальняя родственница, так, десятая вода на киселе, но все-таки родственница. Трудно было с ней, да? Не без странностей, как все в их семействе, но в целом очаровательная старая дама, правда же?

— Я очень к ней привязалась, — сказала сестра Форбс. — Она была милая и внимательная к другим людям, когда еще была в сознании и владела своими чувствами. Правда, ее днем и ночью мучили сильные боли, так что большую часть времени нам приходилось поддерживать ее уколами морфия.

— Да-да, намучилась бедная! Все-таки жаль, что нам не дозволено сокращать жизнь таким страдальцам и тем самым избавлять их от мучений в тех случаях, когда конец все равно неминуем. Да, сестра, вот какие мысли иногда приходят мне в голову. В конце концов, они и так уже все равно что мертвые, вы сами знаете. Зачем же продлевать их мучения?

Сестра Форбс ответила ему суровым взглядом.

— Нет-нет, я не могу согласиться с вами, — сказала она, — хотя, конечно, вы рассуждаете как человек, далекий от медицинских проблем. Доктор Карр, например, придерживался совершенно противоположной точки зрения, — добавила она с кислой миной.

— По-моему, вся эта мышиная возня, поднятая после смерти старой дамы, — просто позор, — мягко перевел разговор джентльмен. — Сколько ей пришлось вытерпеть! Так все еще мало. Я жене прямо так и сказал, что пора наконец оставить ее в покое. Резать вздумали, вы только подумайте! Ведь совершенно очевидно, что она умерла от рака. От рака! Жена всецело со мной согласна. Она тоже очень расстраивалась из-за мисс Досон. Ну, вы же меня понимаете.

— Конечно, вскрытие неприятно задело чувства близких к мисс Досон людей, — сказала сестра Форбс. — А меня так просто поставило в ужасно неловкое положение. Может, мне не следует говорить об этом, но вы, как-никак, член семьи покойной и, несомненно, меня поймете.

— Естественно. Послушайте, сестричка. — Мистер Симмз-Гейторп наклонился вперед, теребя в руках мягкую шляпу. Он заметно волновался. — А не показалось ли вам, что вся эта суета была специально затеяна для того, чтобы кое-что скрыть?

Сестра Форбс поджала губы.

— Случалось, знаете ли, — продолжал Симмз-Гейторп, — что врачи вынуждали своих пациенток составлять завещание в их пользу. Не было ли и тут чего-то в этом роде? Как вы думаете?

Сестра Форбс сквозь зубы обронила, что не ее дело думать об этом.

— Нет, ну конечно, нет. Но между нами, мужчинами, ха-ха! — мне вы можете излить свою душу, ваша откровенность для меня священна, не было ли тут какого-то… сопротивления, что ли, нежелания посылать за нотариусом, вам что-нибудь известно об этом? Кузина Мэри, я называю ее кузиной, хотя, как вы понимаете, по-настоящему мы вовсе не родственники, никаких кровных уз, ничего, но она ужасно милая девушка и все такое, я очень хорошо к ней отношусь, может, ей не слишком хотелось, чтобы тетя составила завещание? Ну что вы скажете?

— Ах, мистер Симмз-Гейторп, уверяю вас, вы ошибаетесь. Наоборот, мисс Уиттейкер сделала все, чтобы в любое время мисс Досон имела возможность составить завещание или послать за нотариусом. Вот что она мне однажды сказала: «Когда бы мисс Досон ни захотела послать за нотариусом, постарайтесь сделать все, чтобы без промедления выполнить ее пожелание». Я, конечно, так и сделала.

— Что вы говорите? Значит, вы посылали за нотариусом?

— Да, и он приходил. Никаких препятствий никто ему не чинил.

— Вот это да! Это ведь чрезвычайно показательно! А ведь какие пошли слухи! Ну уж эти сплетницы! Извините, может, я веду себя чересчур экспансивно, но, знаете ли, у меня ведь сложилось совершенно превратное мнение о приглашении нотариуса. Миссис Писгуд, по-моему, заявила определенно, что за нотариусом не посылали.

— Не знаю, что там говорила миссис Писгуд, откуда ей знать, был нотариус или не был! — фыркнула сестра Форбс. — Можно подумать, с ней станут советоваться, посылать за ним или не посылать.

— Конечно, нет, но вы же знаете, что такое слухи. Однако вот что я вам скажу: если завещание было составлено, то почему оно так и не появилось на свет?

— Я ничего не говорила о завещании, мистер Симмз-Гейторп. Адвокат действительно приходил, но он оформил документы опеки, чтобы мисс Уиттейкер могла подписывать чеки за мисс Досон и так далее. Вы же понимаете, в каком состоянии находилась больная.

— Должно быть, пребывала в глубоком маразме?

— Я бы не сказала. В сентябре, когда я приехала на смену сиделке Филлитер, она была, что называется, в здравом уме и твердой памяти, если не считать навязчивых мыслей об отравлении.

— Неужто она и в самом деле боялась, что ее отравят?

— Пару раз мисс Досон заявляла, что, мол, не собирается умирать только затем, чтобы кое-кого порадовать своей смертью. Знаете, она была очень откровенна со мной и всецело мне доверяла. По правде сказать, мистер Симмз-Гейторп, ей больше нравилось говорить со мной, чем с мисс Уиттейкер, так мне по крайней мере казалось. Но в октябре ее умственные способности снизились, появился бред. Бывало, проснется в холодном поту и говорит со страхом: «Сестричка, они уже проехали?» — или еще что-нибудь в этом роде. Я говорю, что, мол, никого не было, и она успокаивалась. Должно быть, вспоминала охоту. Знаете, под влиянием наркотиков больные часто вспоминают свою молодость. Они живут, как во сне, грезят наяву, говорят непонятно что.