Энтони Беркли - Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник) Страница 22

Они расстались, условившись, что встретятся вновь в самом ближайшем будущем.

И только спускаясь по лестнице, мистер Тодхантер вспомнил о заблуждении, жертвой которого оставалась его хозяйка. Что-то там было сказано о том, что в следующий раз мисс Норвуд навестит его в Ричмонде. Она-то рассчитывает увидеть дворец, а увидит… не хижину, нет, но викторианский особняк на две квартиры, на вид довольно непривлекательный. Нечестно было оставлять ее с впечатлением, что он богат. Не то чтобы это имело какое-нибудь значение для такой широкой натуры, как мисс Норвуд, но… в общем, друзей обманывать стыдно.

Мистер Тодхантер повернулся и вызвал лифт.

Это спорный вопрос, могла бы мисс Норвуд сохранить свою жизнь, не будь он столь щепетилен. Сделай он свое признание в письме или даже по телефону, мисс Норвуд рассталась бы с ним без всякого шума, Николас Фарроуэй в любом случае вернулся бы в свой Йоркшир, поскольку, исчерпав всю свою наличность, в Лондоне не имел применения и никого не интересовал, а сам мистер Тодхантер в отмеренный срок должным образом скончался бы от своей аневризмы. Но этот неприхотливый ход событий нарушило ответственное отношение мистера Тодхантера к дружбе.

Ибо вышло так, что дверь в квартиру мисс Норвуд в момент возвращения мистера Тодхантера оказалась слегка приоткрыта. Там был поломан замок, который обещали починить еще утром, но слесарь подвел, не явился, тем самым вбив гвоздь в гроб мисс Норвуд так же натурально, как если бы и впрямь орудовал молотком. Таким образом, мистеру Тодхантеру выпал случай отчетливо услышать несколько фраз мисс Норвуд, которые та через открытую дверь спальни адресовала горничной, надо полагать, прибиравшейся в гостиной, причем тон хозяйки разительным образом отличался от того, каким только что она обращалась к нему.

– Мари, ради Бога, стакан бренди, и побыстрей! Это актерство за сценой в сто раз утомительней, чем настоящее!

– Да, мадам, – послышался дерзкий голосок горничной. – Мне показалось, сегодня вы превзошли себя самоё, мадам.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?

– О, ничего, мадам. Прошу прощения.

– Бренди давай!

– Слушаюсь, мадам.

Рука мистера Тодхантера, протянутая было к звонку, упала сама собой. Получилось, что он невольно подслушивает, и он помедлил в растерянности, не зная, звонить ли. Тем временем из-за двери вновь донесся голос мисс Норвуд:

– И еще, Мари!

– Да, мадам?

– Отныне для мистера Фарроуэя меня нет дома, благодарение Богу! По крайней мере в Ричмонде. Здесь я его приму, но…

– Значит, съезжать с этой квартиры все-таки не придется, мадам?

– Думаю, нет, Мари. Думаю, нет.

Даже неискушенному мистеру Тодхантеру голос мисс Норвуд показался сытым и самодовольным до неприличия.

– По-моему, вы очень мило расположили его к себе, мадам. Если не ошибаюсь, он из тех, кто будет платить за жилье и даже не попросит себе ключа, верно?

– Черт возьми, Мари, с кем ты, по-твоему, говоришь? – Мисс Норвуд, похоже, разъярилась, поскольку подняла голос до визга. – Ты забыла свое место? В таком случае я тебе напомню, дорогая моя. Я плачу тебе – и плачу за то, чтобы ты прислуживала, а не сплетничала о моих личных делах.

– Прошу извинить меня, мадам, – проговорила горничная с той интонацией, с какой говорят что-то сто раз на дню.

Тут мистер Тодхантер ушел восвояси. Опыта ему недоставало, но простофилей он не был. И находился он в этот момент в состоянии такого негодования, что просто чудо, как его аневризма это перенесла.

4

Пуще всего прочего его ранила вульгарность той сценки, которую он невольно подслушал. Дело в том, что мистера Тодхантера можно было назвать своего рода снобом. Однако снобизм его был не того неприятного пошиба, который состоит в элементарном нежелании знаться с представителями низших сословий. Он считал, что у каждого класса, в том числе и у знати, есть свои обязательства и что леди отличается от обычной женщины тем, что не берет в наперсницы горничных. Мистер Тодхантер по ошибке принял мисс Норвуд за леди и теперь был разбит тем, как ужасно его провели. Так уж курьезно он был устроен, мистер Тодхантер, что это расстроило его даже больше, чем та открывшаяся ему истина, что мисс Норвуд считает, что он уже пленен ее чарами, и готова передоверить ему обязанности Фарроуэя по оплате ее роскошной квартиры.

Мысленно перебирая события того дня в тихой гавани своей библиотеки, мистер Тодхантер пришел к выводу, что для него не составит труда принять решение больше не иметь дел с мисс Норвуд, Фарроуэем и прочими участниками этой гнусной трагикомедии; однако оставались еще вопросы, ответа на которые он не знал. Зачем, к примеру, мисс Норвуд требуется, чтобы кто-то платил за ее жилье? Как актриса и администратор с длинным списком успехов, неужели она не зарабатывает достаточно, чтобы самой оплачивать свои расходы? И разве ее поведение не идет вразрез с тем, как предписано держаться серьезным актрисам? В общественном мнении так ведут себя скорее опереточные хористки, нежели полные достоинства благородные героини.

Отсюда был уже только шаг до того, чтобы задаться вопросом, правильно ли он истолковал услышанное, а к тому времени как принесли чай (в четверть пятого с точностью до секунды), мистер Тодхантер уже маялся вовсю, сомневаясь, что услышал именно то, что слышал, и ел себя поедом за то, что придал устрашающий смысл совершенно невинному разговору. Короче говоря, он был в совершенном замешательстве.

И тут, наливая себе вторую чашку чаю, мистер Тодхантер вспомнил про Джозефа Плейдела, театрального критика «Лондонского обозрения», известного не только как тончайший во всем Лондоне ценитель по части драматургии и актерского мастерства, но и как человек, как никто знающий всех и вся в театральном мире. Мистер Тодхантер так обрадовался, что вскочил, успев наполнить чашку только наполовину, тут же позвонил Плейделу по телефону и впервые в жизни пригласил человека на ужин сегодня же вечером, не потратив хотя бы двадцати минут, чтобы озабоченно обсудить с миссис Гринхилл меню и расходы. Пожалуй, ему повезло, что мистер Плейдел, по обязанности посещающий все премьеры (мистер Тодхантер совсем упустил это из виду), не смог принять приглашение. В процессе настойчивых уговоров, впрочем, выяснилось, что Плейдел живет в Патни, всего в полумиле от дома мистера Тодхантера, и потому вполне сможет зайти к нему на полчаса после спектакля.

Это была удача. В беседе, которая состоялась около полуночи, мистер Тодхантер узнал все, что хотел знать.

Джин Норвуд, пояснил мистер Плейдел, отвечая на расспросы хозяина дома, – прелюбопытный типаж. Редкая скупость и невероятная алчность сочетаются в ней с почти болезненной жаждой восхищения. Артистизм у нее есть, но дарование невелико, и то, чего ей недостает, она с лихвой восполняет чутьем; ибо в театре Джин Норвуд занимает то же примерно место, что определенного рода популярный писатель – в литературе.

– Посредственность, страстно взывающая к посредственности – вот как это называется, – сухо заметил мистер Плейдел, – и это себя оправдывает. Джин Норвуд – посредственность во плоти. Она точно знает, что ждут от пьесы жители предместий, и играет именно так, как им нравится. Вы же знаете, она похваляется тем, что не знает провалов.

– Стало быть, она очень богата? – предположил мистер Тодхантер.

– Отнюдь.

– Но по крайней мере у нее есть средства?

– О да.

– Значит, она расточительна?

– Напротив, говорю же вам, скупа донельзя. Никогда не платит сама, если может найти мужчину, готового заплатить за нее; причем, побуждая его к этому, она не стесняется в средствах.

– Боже, Боже! – причитал мистер Тодхантер. – Ничего не понимаю!

Мистер Плейдел пригубил свое виски с содовой и пригладил аккуратную заостренную бородку.

– Так тут и зарыта собака. Кабы не это ее свойство, Джин Норвуд была бы вполне обыкновенная дамочка, а так она из ряда вон, во всяком случае, на английской сцене. Разгадка этой мудреной натуры кроется в ее страсти к аплодисментам. Именно ради аплодисментов Джин Норвуд готова до последней возможности ужать свои личные расходы и даже, без обиняков говоря, стать содержанкой всякого, кто состоятелен и не болтлив, поскольку публике, конечно же, знать об этом не следует. Сдается мне, она искренне верит в то, что таким образом жертвует собой ради зрителей.

– Но каким же образом?.. Боюсь, я все-таки ничего не понял.

– Ну как же, она тратит на себя лишь минимум того, что зарабатывает в театре, только то, что необходимо, чтобы не ронять статус и одеваться. Из доходов она прежде всего откладывает некую сумму на финансирование следующей постановки, поскольку всегда сама финансирует их, и деловая хватка у нее, надо сказать, крепкая. Остальное идет обратно на сцену. Иначе говоря, она тратит почти все, что зарабатывает – а это немало, – на то, чтобы ее пьесы держались на сцене еще долго после того, как они перестали приносить прибыль. Ради этого она жертвует всем. Уверен, надо было бы – села бы на хлеб и на воду.