Элизабет Джордж - Картина без Иосифа Страница 22

— Я думаю, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы не задавать подобных вопросов.

Он встал, влез в халат и около минуты собирал одежду, которую торопливо стаскивал с себя накануне вечером в половине двенадцатого.

— А еще я думаю, что в душе ты более честна с собой, чем в данный момент со мной.

— Это уже обвинение. Мне оно не нравится. Не нравится мне и сквозящий в нем оттенок эгоцентризма.

— Твоего или моего?

— Томми, ты знаешь, что я имею в виду.

Он пересек комнату и раздвинул шторы. Снаружи стоял блеклый день. Порывистый ветер гнал по небу с востока на запад тяжелые тучи; тонкая корочка мороза лежала подобно свежей глазури на лужайке и на розовых кустах, росших за домом. Один из соседских котов сидел на кирпичной стене, к нему тянулся тяжелый паслен. Он сгорбился, ситцевая шерсть струилась рябью, а морда казалась закрытой наглухо, демонстрируя уникальное кошачье свойство быть одновременно властным и недосягаемым. Линли позавидовал ему — хотел бы он сказать то же самое о себе.

Он повернулся от окна и обнаружил, что Хелен в зеркале наблюдает за ним. Он подошел и встал позади нее.

— Я мог бы довести себя до исступления мыслями о мужчинах, которые были твоими любовниками, — сказал он. — А затем, спасаясь от безумия, стал бы обвинять тебя, что ты использовала их в своих эгоистических целях, тешила свое эго, повышала самооценку. Но мое безумие все равно присутствовало бы там постоянно, независимо от силы моих обвинений. Я бы просто отводил его в другое русло, отрицал, сосредоточив все свое внимание — не говоря уже о силе моего праведного гнева — на тебе.

— Умно, — сказала она, пристально глядя на него.

— Что?

— Такой способ уклонения от главной темы.

— Какой?

— Что я не хочу быть.

— Моей женой.

— Нет. Маленькой птичкой лорда Ашертона. Новой крутой штучкой инспектора Линли. Поводом для подмигивания и ухмылок между тобой и Дейтоном, когда он накрывает тебе завтрак или приносит чай.

— Прекрасно. Понятно. Тогда выходи за меня замуж. Я хотел этого последние двенадцать месяцев, хочу и сейчас. Согласись узаконить эту связь традиционным образом — что я предлагал с самого начала, и тебе это известно, — и тогда тебе вряд ли придется опасаться праздных сплетен и потенциальных унижений.

— Все не так просто. Дело даже не в праздных сплетнях.

— Ты меня не любишь?

— Разумеется, люблю. И ты это знаешь.

— Тогда что?

— Я не хочу превратиться в объект, в вещь. Не хочу.

Он медленно покачал головой.

— И ты в эти два последних месяца ощущаешь себя объектом? Когда мы вместе? Имея в виду и минувшую ночь?

В ее глазах мелькнула растерянность. Пальцы крепче сжали щетку.

— Нет. Конечно нет.

— Тогда нынешнее утро? Она заморгала.

— Господи, терпеть не могу спорить с тобой.

— Мы не спорим, Хелен.

— Ты пытаешься загнать меня в угол.

— Я пытаюсь взглянуть правде в глаза. — Ему хотелось провести кончиками пальцев по ее волосам, повернуть к себе, обхватить ладонями ее лицо.

Но он не решился и положил руки ей на плечи. — Что бы ты ни говорила, если мы не сможем примириться с прошлым, у нас не будет будущего. Я могу смириться с твоим прошлым: Сент-Джеймс, Кусик, Рис Дэвис-Джонс и кто там еще, с кем ты провела одну ночь или год. Вопрос в том: сможешь ли ты принять мое прошлое? Ведь все дело в этом. И мое отношение к женщинам тут ни при чем.

— Оно всегда при чем.

В ее тоне он уловил горечь, она была написана и на ее лице.

— О Господи, Хелен, — вздохнул он, поворачивая ее к себе. — У меня никогда не было другой женщины. И я не хотел ни одну из них.

— Знаю, — сказала она и уткнулась лбом в его плечо. — Но разве мне от этого легче?

Прочитав, сержант Барбара Хейверс смяла вторую страницу пространного меморандума, прибывшего от старшего суперинтенданта Дэвида Хильера, скатала ее в комок и бросила в противоположный конец кабинета инспектора Линли в мусорную корзинку, где она присоединилась к предыдущей странице. Корзинку Барбара специально поставила у двери, ради небольшого упражнения на меткость броска. Она зевнула, яростно почесала голову, положила ее на кулак и продолжила чтение. В буфете Макферсон назвал этот меморандум sotto voce «Энциклика папы Дэви о том, что нужно пользоваться носовым платком».

Все сходились на том, что у них есть более важные вещи и им некогда читать эпистолу Хильера о Серьезной Необходимости Сил Национальной Полиции Усматривать При Ведении Следствия Возможную Связь С Ирландской Республиканской Армией. Поскольку все понимали, что Хильер вдохновился освобождением Бирмингемской Шестерки — и поскольку мало кто из них испытывал симпатию к тем сотрудникам полиции из западной части Центральных графств, которые в результате стали объектом расследования Ее Величества, — факт оставался актом: все они слишком перегружены своими индивидуальными задачами, чтобы тратить время на смакование предписаний старшего суперинтенданта.

Правда, Барбара в данное время не барахталась среди полудюжины дел, как некоторые ее коллеги. Более того, стояла на пороге долгожданного двухнедельного отпуска. За время отпуска она планировала привести в порядок дом в Актоне, где прошло ее детство, чтобы передать его агенту по недвижимости и перебраться в крошечное ателье-вместе-с-коттеджем, которое она ухитрилась отыскать в Чок-Фарм, — оно спряталось за обширным эдвардианским домом в Итон-Вилесе. Сам дом был разделен на четыре квартиры и просторную жилую комнату в цокольном этаже; ограниченный бюджет Барбары ничего этого не позволял. А вот коттедж, притаившийся в конце сада под ложной акацией, был практически слишком мал для всех, только карлик мог бы там с комфортом разместиться. Барбара не была карлицей, но ее требования к жилью оказались весьма скромными: она не собиралась принимать гостей, не рассчитывала на замужество и семью, много времени проводила на работе, ей только нужно было преклонить на ночь усталую голову. Так что коттедж ее вполне устраивал Она подписала договор о найме не без волнения. С тех пор как она уехала из Актона, это был ее первый дом за последние двадцать лет из тридцати трех.

Она уже обдумывала, как украсит его, где купит мебель, какие фотографии и гравюры повесит на стенах. Она зашла в садовый центр и посмотрела на растения, отметив, какие хорошо растут в оконных ящиках, а каким требуется солнце. Измерила шагами длину коттеджа, потом ширину, осмотрела окна и дверь. В Актон она вернулась с головой, набитой планами и идеями, все из которых оказались нереальными и невыполнимыми, когда она столкнулась с тем объемом работы, который требовалось выполнить в родительском доме.

Покраска внутри, ремонт снаружи, замена обоев, столярные работы, прополка всего сада за домом от сорняков, чистка старых ковров… список оказался бесконечным. И, кроме того факта, что она была единственной персоной, пытавшейся выполнить ремонт дома, который стоял без ухода с тех пор, как она окончила школу — что само по себе удручало ее, — оставалось также смутное ощущение беспокойства, которое она испытывала всякий раз, когда какая-то из операций по благоустройству действительно завершалась.

Дело было в ее слабоумной матери. В последние два месяца она жила в приюте для престарелых в Гринфорде, неподалеку от Лондона. Она вполне могла бы привыкнуть к своей жизни в Хоторн-Лодже, но Барбара все еще раздумывала, стоит ли искушать судьбу, продавать старый дом в Актоне и поселиться в более приятном окружении, в симпатичном богемном маленьком коттедже, под лозунгом «новая жизнь — следуй надеждам и мечтам», где для ее матери в общем-то и не найдется в случае чего места. Но ведь она не просто продавала слишком просторный дом, чтобы хватило денег на содержание больной матери в Гринфорде. Разве не была сама идея продажи дома ширмой для ее собственного эгоизма?

У тебя собственная жизнь, Барбара, упорно твердила она себе по двадцать раз на день. И ты не совершаешь никакого преступления. И все же она чувствовала себя преступницей. Она размышляла над списками всего, что требовалось сделать, порой отчаивалась, со страхом ожидая дня, когда работа будет выполнена, дом продан и она наконец осуществит свою мечту.

В редкие моменты размышлений Барбара признавалась себе, что дом давал ей опору, был последней крупицей безопасности в мире, в котором у нее больше не было отношений, за которые она могла бы хоть немного зацепиться крючком эмоциональной привязанности. И не имело значения, что она не могла зацепиться крючком за родственные чувства или многолетнюю надежность — этому давно уже препятствовали затяжная болезнь отца и слабоумие матери, — жизнь в том же старом доме с одними и теми же соседями сама по себе несла черты надежности. Бросить все и ринуться сломя голову в неизвестность… Иногда Актон казался ей бесконечно предпочтительней.