Жорж Сименон - «Дело Фершо» Страница 22

— Сколько ей сандвичей?

— Одного достаточно. Она не очень хорошо чувствует себя сегодня.

Когда они уселись друг против друга под портретом покойного хозяина буксира, в воздухе повис слабый пыльный луч солнца, который они увидели впервые за много дней. Но на дворе было холодно: недаром рабочий на кране хлопал себя по бокам, чтобы согреться.

Вдыхая запахи, от которых у него раздувались ноздри, Моде не упускал ни одной подробности их завтрака, ни одного запаха, ни одной приметы окружающей жизни. И смутился, заметив, что Фершо наблюдает за ним.

Что думал о нем Фершо? Он не мог не видеть его нетерпения, алчности, толкавшей его вперед. Не испытывал ли он в свои шестьдесят с лишком лет известную ревность?

— У вас хватит смелости снова пуститься в путешествие?

— Разве мы уезжаем?

— Нет… Тихо!.. Я хочу дать вам поручение. Поговорим позднее.

Моде отнес Лине завтрак.

— Я, кажется, уеду, — объявил он ей.

— Один?

— Еще не знаю.

Он думал, что жена станет протестовать, скажет, что побаивается Фершо, но этого не случилось. Ее заботило только одно — что она снова лишится едва обретенного покоя.

— Мне вставать?

— Не думаю. Не сейчас. Мы с твоим отцом должны поговорить.

— Ах да! Я совсем забыла, что надо называть его папой.

Спустя несколько минут Мишель и Фершо тихо брели по широким пли гам причала, спотыкаясь о натянутые Канаты и причальные кнехты.

— Так вот, Мишель…

Фершо остановился.

— Надо привыкнуть называть вас так, а вашу жену — Липой, раз я выдаю себя за ее отца. Так вот… Нам надо установить контакт с мэтром Обеном. Звонить отсюда опасно. Он тоже не должен знать, где мы. Лучше всего съездить в Бельгию — в Брюгге или Гент и оттуда связаться с Парижем. К тому же это успокоит брата, который убедиться, что я пересек границу.

Подчас лицо его кривилось. Ему было больно стоять на новой ноге, к которой он еще не привык.

На втором этаже дома г-жи Снук открылось окно, и Липа высунулась глотнуть свежего воздуха. Он показался ей таким холодным, что она сразу захлопнула створки, и теперь можно было различить лишь белое пятно, которое двигалось взад и вперед за занавеской.

8

— Как вы думаете, кто я такой?

Он склонился к маленькой лампе под розовым абажуром, чтобы лучше осветить лицо, которое лучезарная улыбка — а такой улыбкой должен быть наделен человек, подобный Фершо, — делала еще более трепетным и загадочным.

Сдвиг, в результате которого действительность стала выглядеть до предела напряженной, а чувства обрели предельную остроту, сходную с той, когда прикасаешься кончиком языка к больному зубу, возник задолго до того, как он вошел в «Мерри Грилл».

У женщины были роскошные волосы цвета красного дерева и круглые глаза. Веки были сильно накрашены зеленым. Зрачки ее подрагивали от любопытства, а длинные ресницы, когда она щурилась от сигаретного дыма, немного склеились от туши.

— Как ты думаешь, кто я такой?

Став внезапно серьезной и наморщив лоб, та ответила:

— Подожди. Не подсказывай.

Воздух погруженного в полумрак кабаре был насыщен смешанным запахом духов, от которого ноздри Мишеля трепетали.

— Даешь три попытки? Так вот… Ты можешь быть студентом. Например, студентом-юристом.

Хотела ли она ему польстить? Разумеется, он мог бы продолжать учебу. Родители оплатили бы ее. Но ему не хватало для этого характера, и он затаил глухую злобу на всех студентов.

— Не то.

Продолжая игру, она делала вид, что принимает его светлый костюм, купленный накануне на площади Брукера, за настоящую роскошь.

— Ты ведь француз? Молчи… Я догадалась. Ты француз с севера, из Лилля или Рубе, судя по акценту.

Держу пари, ты работаешь в текстильной промышленности.

Осушив бокал с шампанским, он постарался придать себе еще более таинственный вид.

— Я занимаю куда более важное положение, малышка. Тебе никогда не отгадать. Погляди на входную дверь.

— Ну и что?

У шторы темно-синего бархата расположился посыльный в ливрее.

— Видишь типа, сидящего рядом с портьерой? Убежден, что ты его никогда прежде здесь не видела.

— Что верно, то верно.

Начав догадываться, она стала нервничать. И на какой-то момент забыла придать своему взгляду нежную игривость, а зрачкам — томную слащавость. Если бы он взглянул на нее в эту минуту, то увидел бы ее без прикрас, такой, какой она выглядела по утрам в постели, когда рядом никого не было и когда ее голос с музыкальным брюссельским акцентом становился более отчетливым и ясным.

— Хочешь сказать, что он из полиции?

— Может быть.

— Это не ответ.

— Скажем, он может быть полицейским, а может и не быть. Во всяком случае, он следит за мной, и старается услышать, о чем я говорю.

— Бутылку, Артюр! — небрежно бросила она официанту, который бродил возле них.

Мишель не стал возражать. Он хотел в удовольствие прожить эти часы, не останавливаясь перед тем, что за это придется дорого заплатить, отметая всякую торговлю и мелочные расчеты.

— Подумала, что я жулик? Признайся!

Нет, она не думала, что он жулик, как не думала, что он студент. Скорее всего он походил на банковского или торгового служащего, взявшего без спроса деньги в кассе. Она сразу догадалась, что костюм он купил только что, причем именно такой, какой приобрел бы мелкий служащий, едва у него завелись карманные деньги.

Но Мишель об этом не знал. В зеркале напротив он видел элегантного и раскованного молодого мужчину.

— И не пытайся отгадать. Представь себе, внимание полиции привлекают не только жулики. Впрочем, со дня на день ты сможешь увидеть мой портрет в газетах.

Еще не легче! Не хватает только давать показания в суде — адвокаты не очень-то церемонятся со свидетелями подобного рода. Но она наверняка и не такое видела!

— Твой портрет в газетах?

— Может быть.

— Но ты ведь не занимаешься политикой?

— Почти… Уже горячо…

Мог ли он объяснить ей, кто он такой? И что чувствует в этот вечер? Разве теперь миллионы, сотни миллионов Фершо не были в известной мере в его руках? Разве не стал он важнейшим винтиком всего дела, которое внезапно так растормошило массу людей, вызвав столько волнений в банковских и колониальных кругах?

— Представь себе, есть люди, которых не отличишь в толпе, на которых никто не обращает внимания, но у которых больше власти, чем у депутатов и министров…

Она знала, что теперь надо обождать, пока он сам все выложит, и принялась грызть жареный миндаль, оглядывая зал и оркестр, первая скрипка которого не спускал с нее глаз.

» — Чего он так смотрит на тебя?

Пожав плечами, она тоже решила продолжать играть свою роль:

— И так каждый вечер. Он влюблен. Ревнует. Я с ним даже ни разу не разговаривала. Но уверена, он на все способен.

Музыкант был в стареньком смокинге, волосы напомажены, лицо того мучнистого цвета, который присущ людям, не спящим по ночам и вынужденным подрабатывать еще и днем. Он был беден, озабочен. Вероятно, обременен больной женой, детьми. И смотрел в сторону «такси-герлс», потому что надо было куда-то смотреть.

Но так как юпитеры были направлены на оркестр, он вряд ли ее видел.

С каким высокомерным презрением поглядывал Мишель на это ничтожное существо!

— Не смотри на него.

— Я хочу ему показать, как мало он меня интересует.

Еще подумает, что я боюсь его.

Мишель много пил, испытывая потребность пить все больше, чтобы сохранить возбуждение, в котором находился. Еще на границе, у Фюрна, он выпил две рюмки можжевеловой водки.

Ему было дано важное поручение. Перед отъездом Фершо вручил ему две тысячи франков, а затем, с явным сожалением, добавил еще тысячу:

— На всякий случай.

Даже в дюнкеркском пристанище жадность не покидала его, и он лишь вздохнул, видя, как Мишель запихивает деньги в бумажник.

— Можете ехать вторым классом, но в дорогих отелях лучше не останавливайтесь — такие отели находятся под особым наблюдением.

И все равно Мишель снял номер в «Паласе», напротив Северного вокзала. Он знал, что это уже само по себе определит все дальнейшее, все грядущие осложнения.

В баре, настоящем американском баре со стойкой из красного дерева и кожаными креслами, сидя в которых международные финансисты покуривали роскошные сигары, он выпил виски с рассеянным видом человека, не пьющего ничего другого.

Позвонить он решил из Брюсселя — сначала мэтру Морелю, затем мэтру Обену в Париж и в заключение — Эмилю Фершо.

Ему посоветовали воспользоваться общественными телефонными кабинами, но, увидев, как лысый толстят потребовал из своего кресла, чтобы его соединили с Римом, Мишель передумал.

— Бармен, соедините меня с Каном, номер восемнадцать четырнадцать.

— Слушаюсь, мсье.

На столе лежала брошенная кем-то бельгийская газета. И пока он ждал второй порции виски, он, сам не зная зачем, стал пробегать объявления. Неожиданно глаза его остановились на следующем: