Израэль Зангвилл - Тайна Биг Боу Страница 22

— Да. Но где вы его взяли? Это мой ключ от передней комнаты на втором этаже, и я уверена, что оставила его в двери.

— Вы знали мисс Даймонд?

— Да, это невеста мистера Мортлейка. Но я знала, что он никогда не женится на бедняжке (оживление в зале).

— Почему же?

— Дюже важной шишкой стал (изумление в зале).

— Стало быть, вы не знаете ничего конкретного?

— Ничего я не знаю. Она приходила в мой дом всего-то раз или два. Последний раз я ее видела где-то в октябре.

— И как она выглядела?

— Она выглядела очень несчастной, но она не подавала виду (смех в зале).

— Как обвиняемый вел себя после убийства?

— Он выглядел очень мрачным и опечаленным.

Перекрестный допрос:

— Обвиняемый ведь прежде занимал спальню мистера Константа, которую затем предоставил в его распоряжение; таким образом, мистер Констант смог занять обе комнаты на этаже.

— Да, но он не платил столько.

— Занимая эту спальню, обвиняемый никогда не терял ключа, не делал дубликата?

— Было дело, он ведь весьма рассеян.

— Вы знаете, о чем говорили обвиняемый и мистер Констант вечером третьего декабря?

— Нет, я не могла расслышать.

— Но тогда откуда вы знаете, что они ссорились?

— Они очень громко говорили.

Сэр Чарльз Браун-Харланд (резко):

— Но сейчас я громко говорю с вами. Вы считаете, что я с вами ссорюсь?

— Для ссоры нужны двое (смех в зале).

— Как по-вашему, обвиняемый из тех людей, что могут пойти на убийство?

— Нет, я бы никогда не подумала, что это он.

— Вы всегда считали его настоящим джентльменом?

— Нет, ваша светлость, я же знаю, что он был простым наборщиком.

— Вы сказали, что обвиняемый выглядел подавленным после убийства. Это не могло быть связано с исчезновением его невесты?

— Нет, он скорее был рад, что от нее отделался.

— В таком случае он не стал бы ревновать, если бы мистер Констант избавил его от этой обузы? (волнение в зале).

— Мужчины — что собаки на сене.

— Не думайте о мужчинах, миссис Драбдамп. Обвиняемый перестал ухаживать за мисс Даймонд?

— Не больно-то он думал о ней, ваша светлость. Когда он получал письмо, написанное ее почерком, он обычно откладывал его в сторону, а сперва открывал другие.

Браун-Харланд (с триумфом в голосе):

— Спасибо, миссис Драбдамп. Вы можете занять свое место.

Спигет, королевский прокурор:

— Минуточку, миссис Драбдамп. Вы сказали, что обвиняемый перестал ухаживать за мисс Даймонд. Не могло ли это быть следствием его подозрений, что она имела какие-то отношения с мистером Константом?

Судья:

— Это недопустимый вопрос.

Спигет:

— Что ж, спасибо вам, миссис Драбдамп.

Браун-Харланд:

— Нет, еще один вопрос, миссис Драбдамп. Замечали ли вы что-либо — скажем, когда мисс Даймонд приходила в ваш дом,— что позволило бы заподозрить наличие отношений между мистером Константом и невестой подсудимого?

— Как-то раз она встретила его, когда мистера Мортлейка не было дома (волнение в зале).

— Где это произошло?

— В коридоре. Он собирался уходить, она постучала, и он открыл дверь (изумление в зале).

— Вы не слышали, о чем они говорили?

— Я не шпионка. Они дружески говорили о чем-то и ушли вместе.

Вызванный следующим мистер Джордж Гродман повторил свои показания, данные во время дознания. На перекрестном допросе он свидетельствовал о теплой дружбе между мистером Константом и обвиняемым. Гродман совсем мало знал мисс Даймонд и даже едва ли когда-либо ее видел. Обвиняемый никогда особенно не рассказывал о ней. У него нет оснований считать, что она занимала важное место в его мыслях. Естественно, обвиняемый был глубоко опечален смертью своего друга. Кроме того, он был перегружен работой. Свидетель очень высокого мнения о личности Мортлейка. Ему представляется невероятным предположение, что у Константа были какие-нибудь неподобающие взаимоотношения с нареченной его друга. Показания Гродмана произвели благоприятное впечатление на присяжных; обвиняемый с благодарностью взглянул на своего благодетеля; обвинение же сожалело о том, что вызвать этого свидетеля было необходимо.

Инспектору Хьюлетту и сержанту Раннимеду также пришлось повторить свои предыдущие показания. Доктор Робинсон, полицейский хирург, также повторил свои показания о характере раны и о предположительном времени смерти. Но на этот раз он был более скрупулезен и показал, что не может с точностью определить время смерти и способен лишь указать наиболее вероятный временной промежуток продолжительностью в один или два часа. Он считал, что смерть прошла за два или три часа до его прибытия; стало быть, убийство было совершено между семью и восемью часами. Под неявным давлением обвинения он показал, что смерть могла наступить и ранее, между шестью и семью часами. Тем не менее на перекрестном допросе он подтвердил свое впечатление о более позднем часе смерти.

Дополнительно допрошенные медицинские светила также дали неопределенные и неоднозначные показания; фактически, ничего не изменилось бы, допроси суд лишь доктора Робинсона. Все они сошлись во мнении, что определить точное время смерти затруднительно, так как оно зависит от многих переменных данных. Rigor mortis [36]и другие признаки слишком индивидуальны и могут значительно отличаться у разных людей. Все согласились, что смерть от такой раны должна быть практически мгновенной, и версия самоубийства была отброшена как несостоятельная. В целом медики свидетельствовали о том, что наиболее вероятное время смерти приходится на период между шестью часами и половиной девятого. Под давлением обвинения они отодвигали эти временные рамки и признавали, что самым ранним возможным временем совершения убийства можно считать половину шестого утра. Защита же направляла все свои усилия на то, чтобы признать верными показания экспертов, считавших, что смерть не могла наступить раньше семи часов. Очевидно, обвинение намеревалось отстаивать ту версию событий, согласно которой Мортлейк совершил преступление в интервале между отходом первого и второго поездов до Ливерпуля. Защита же сосредоточилась на построении алиби, основывавшемся на том, что обвиняемый покинул Юстонскую станцию со вторым поездом в четверть восьмого; таким образом, у него не оставалось времени на перемещения между Боу и Юстоном. Это был захватывающий поединок. Казалось, что силы стороны обвинения и стороны защиты были равны. Предоставлялись свидетельства, говорящие как в пользу обвиняемого, так и против него. Но все знали, что худшее еще впереди.

— Вызывается Эдвард Вимп.

Показания Эдварда Вимпа начинались с пересказа разжеванных и заученных всеми фактов, но, в конце концов, появились и новые сведения.

— Когда у вас появились подозрения, вы, изменив внешность, поселились в тех самых комнатах — комнатах покойного мистера Константа?

— Да, я сделал это в начале года. Мои подозрения постепенно сосредоточились на жильцах дома номер одиннадцать по Гловер-стрит, и я решил, что нужно подтвердить или опровергнуть эти подозрения раз и навсегда.

— Вы расскажите суду, что произошло потом?

— Когда обвиняемый не ночевал дома, я обыскивал его комнату. Я нашел ключ от спальни мистера Константа — он был спрятан глубоко в спинке кожаного дивана обвиняемого. Еще я нашел письмо, очевидно, то самое, полученное им третьего декабря, спрятанное между страницами «Брэдшоу» [37], лежавшего под тем же диваном. Также в нем находились две бритвы.

Мистер Спигет, прокурор:

— Ключ уже был опознан миссис Драбдамп. Письмо же я предлагаю сейчас зачитать.

Дата написания письма не указывалась, и оно содержало следующий текст:

Дорогой Том, я пишу, чтобы попрощаться с тобой. Так будет лучше для всех нас. Я собираюсь в долгий путь, любимый. Не пытайся разыскать меня, это бесполезно. Лучше думай обо мне, как об одной из поглощенных водами, и будь уверен — я отказываюсь от тебя и всех радостей жизни для того, чтобы избавить тебя от стыда и унижения в будущем. Дорогой, у меня нет другого выхода. Я чувствую, что ты никогда не женишься на мне. Я знаю это уже много месяцев. Дорогой Том, ты понимаешь, что я имею в виду. Мы должны взглянуть правде в глаза. Я надеюсь, что ты навсегда останешься другом мистеру Константу. Прощай, дорогой. Да благословит тебя Господь! Будь всегда счастлив и найди себе более достойную жену, чем я. Может быть, когда ты будешь великим, богатым, знаменитым, как ты того и заслуживаешь, ты иногда все же будешь по-доброму вспоминать ту, конечно, несовершенную и недостойную тебя, которая по крайней мере сможет любить тебя до конца своих дней. Твоя, пока смерть не разлучит нас