Гилберт Честертон - Исчезновение принца. Комната № 13 Страница 22

Возможно, масла в огонь подлило и то, что в ту минуту обычно вялый и бездеятельный Фишер вел себя непривычно оживленно. Обычно Марч представлял его себе бледным лысоватым джентльменом, полысевшим да и постаревшим преждевременно. Помнился он ему, в первую очередь, как человек, который языком бездельника высказывал суждения пессимиста. Даже сейчас Марч не был уверен, являлась ли перемена в его друге всего лишь попыткой изобразить безоблачное счастье, или виной тому стал эффект, присущий любому морскому курорту (когда цвета кажутся чище, а очертания четче), который как-то по-особенному выделился на фоне морской голубизны. Но в петлицу Фишера был вставлен цветок, и его друг мог поклясться, что тростью своей он помахивал с развязным видом задиры. В то время как над всей Англией сгущались самые мрачные тучи, этот пессимист, похоже, был единственным человеком, пребывающим в безоблачном настроении.

– Послушайте, – резко произнес Гарольд Марч, – вы всегда были бесконечно дороги мне как друг, и ничьей дружбой я так не гордился, как дружбой с вами, но мне просто необходимо облегчить душу. Чем больше я узнаю, тем труднее мне понять, как все это можете терпеть вы. Но, поверьте, я больше этого терпеть не намерен.

Хорн Фишер посмотрел на него серьезно и внимательно, но так, будто пытался рассмотреть что-то далекое.

– Вы знаете, что всегда нравились мне, – спокойно сказал он. – Но помимо этого я испытываю к вам уважение, что не всегда одно и то же. Вы, вероятно, догадываетесь, что мне нравится очень много людей, которых я не уважаю. Может быть, это моя трагедия, может быть, вина. Но вы на них совсем не похожи, и я вам обещаю: я никогда не стану сохранять с вами отношения, потому что вы мне нравитесь, если для этого потребуется пожертвовать моим к вам уважением.

– Мне известно ваше благородство, – немного помолчав, сказал Марч, – и все же, вы миритесь со всем неправедным и даже потворствуете ему. – Потом, еще помолчав, добавил: – Помните, как мы первый раз встретились, когда вы рыбачили на ручье? Перед той историей с мишенью? А помните, как вы сказали тогда, что большого зла не будет, если взорвать к чертовой матери весь этот клубок, именуемый обществом?

– Да, и что? – спросил Фишер.

– Ничего, просто я собираюсь это сделать, – сказал Гарольд Марч. – И я подумал, что стоит предупредить вас об этом. Я долго не верил, что все действительно так плохо, как вы говорили. Но я никогда не думал, что смог бы выдержать все это, если бы знал столько, сколько знаете вы, если вы, конечно, в самом деле столько знаете. Короче говоря, у меня тоже есть совесть, а теперь наконец у меня появился еще и шанс что-то сделать. Меня назначили руководителем крупной независимой газеты и дали карт-бланш. Мы собираемся ударить из всех пушек по коррупции.

– Это, надо полагать… Аттвуд, – подумав, сказал Фишер. – Лесопромышленник. Он хорошо знает Китай.

– Он хорошо знает Англию, – упрямым голосом произнес Марч. – А теперь и я кое-что знаю, и мы не станем больше ничего замалчивать. Наш народ имеет право знать, как этой страной правят… Вернее будет сказать, как ее губят. Наш лорд-канцлер живет подачками ростовщиков и вынужден плясать под их дудку, иначе ему пришлось бы признать себя банкротом, причем это банкротство самого нехорошего толка – карточные долги, актрисы и так далее. Премьер-министр сейчас отмывается от дела с бензиновыми контрактами и еще не скоро отмоется. Министр иностранных дел – законченный алкоголик и наркоман. Когда ты открыто говоришь это о человеке, который может послать тысячи англичан на бессмысленную смерть, тебя обвиняют в том, что ты переходишь на личности. Если же какой-нибудь несчастный машинист напивается и губит тридцать-сорок душ, а ты об этом расскажешь, тут никто ничего личного не увидит! Машинист – не личность.

– Я с вами полностью согласен, – сдержанно произнес Фишер. – Вы совершенно правы.

– Но если вы с нами согласны, почему же, черт возьми, вы не с нами?! – горячо вскричал его друг. – Если думаете, что это правильно, почему сами не поступаете правильно? Как страшно думать, что человек с вашими возможностями просто-напросто не дает свершиться переменам!

– Мы об этом не раз говорили, – тем же спокойным голосом произнес Фишер. – Премьер-министр дружит с моим отцом. Министр иностранных дел женат на моей сестре. Канцлер казначейства – мой двоюродный брат. Я упоминаю о своих родственных связях лишь по одной причине. Дело в том, что сейчас у меня необычно хорошее настроение. И дело не в море и не в солнце. Меня охватило совершенно незнакомое мне радостное чувство, ощущение счастья, которого я не испытывал никогда раньше.

– Дьявол, вы можете выражаться яснее?

– Я стал гордиться своей семьей, – сказал Хорн Фишер.

Гарольд Марч уставился на него округлившимися голубыми глазами и был, похоже, до того озадачен, что даже не нашелся, что сказать. Фишер, как обычно, лениво откинулся на спинку стула и с улыбкой продолжил:

– Дорогой друг, позвольте и мне в свою очередь задать вам вопрос. Вы намекаете на то, что все рассказываемое вами о моих несчастных родственниках мне известно. Это так. Но неужели вы предполагаете, что Аттвуд ничего этого не знал? Неужели считаете, что он не догадывался о том, что вы – именно тот человек, который начнет говорить об этих вещах, когда у него появится такая возможность? Почему Аттвуд, так сказать, снял с вас намордник именно сейчас, после стольких лет? Я знаю ответ на этот вопрос. Я много чего знаю, даже слишком много. Вот поэтому я наконец стал гордиться своей семьей, о чем уже имел честь заявить.

– Но почему? – как будто из последних сил повторил Марч.

– Канцлером я горжусь потому, что он проигрался в пух и прах, министром иностранных дел – потому что он пил, а премьером – оттого что он комиссионные за какой-то контракт положил себе в карман, – твердым голосом произнес Фишер. – Я ими горжусь, потому что они все это делали, и их можно в этом обвинить, и они знают, что их можно в этом обвинить, но продолжают твердо стоять на своем. Я снимаю перед ними шляпу, потому что они, не побоявшись шантажа, отказались погубить эту страну ради спасения себя. Я приветствую их, как приветствовал бы тех, кто идет в бой, зная, что не вернется.

Помолчав, он продолжил:

– И бой состоится. Это не метафора. Мы так долго играли по правилам иностранных финансистов, что теперь нас ждет либо война, либо крах. Даже люди, обычные селяне и горожане, и те уже начинают подозревать, что их ведут к гибели. Это и есть причина тех прискорбных событий, о которых пишут в газетах.

– Причина волны преступлений против выходцев с востока? – спросил Марч.

– Причина волны преступлений против выходцев с востока заключается в том, – сказал Фишер, – что финансисты целенаправленно ввели в эту страну китайскую рабочую силу для того, чтобы довести до голода и нищеты рабочих и крестьян. Наши несчастные политики слишком часто шли на уступки, и теперь от них требуют такой уступки, которая равносильна приказу поголовно истребить всех наших бедняков. Если мы не вступим в бой сейчас, мы уже никогда не поднимем голову. Им хватит недели, чтобы привести Англию к экономическому упадку. Но сейчас мы готовы вступить в бой. Я не удивлюсь, если через неделю последует ультиматум, а черед две – вторжение. Да, нам очень мешают наши обычные беды: коррупция и трусость. На западе страны неспокойно, на него нельзя полагаться даже в военном отношении. Ирландские полки, которые по новому соглашению должны поддерживать нас, близки к мятежу, поскольку, разумеется, и в Ирландии насаждается этот чертов азиатский капитализм. Но сейчас все это должно прекратиться. Если правительство успеет вовремя донести им послание о поддержке, им удастся собраться до того, как на наши берега высадится враг. Моя бедная семейка наконец-то возьмется за оружие. И вполне естественно, что если их полстолетия преподносили как модель совершенства, все их грехи им тут же вспомнятся, как только они поведут себя как мужчины первый раз в своей жизни. Поверьте, Марч, я знаю их вдоль и поперек, и я знаю, что все они – герои. Каждый из них заслуживает памятника с выбитыми на пьедестале словами, как те, что были сказаны благороднейшим из разбойников Французской революции: «Que mon nom soit fletri; que la France soit libre»[18].

– Боже правый! – вскричал Марч. – Будет когда-нибудь конец вашим противоречиям?!

Какое-то время Фишер молчал, глядя своему другу прямо в глаза, а потом заговорил снова, и голос его зазвучал чуть тише.

– Вы думали, что на душе у них нет ничего, кроме зла? – мягко произнес он. – Вы думали, я не нашел ничего, кроме грязи в глубинах тех морей, куда закинула меня судьба? Поверьте, чтобы узнать лучшие качества человека, нужно сперва узнать его худшие стороны. Невозможно понять странной души человека, если его представляют как безупречную восковую фигуру, которая ни разу не посмотрела вслед женщине или не знает значения слова «взятка». Даже во дворце можно жить правильно, даже в парламенте иногда можно жить, время от времени пытаясь жить правильно. Это так же верно для всех этих богатых дураков и негодяев, как и для любого разбойника или карманного воришки без гроша за душой. Одному Богу известно, как они старались быть правильными. Одному лишь Богу известно, что может вынести совесть и не зачерстветь, или как человек, потерявший честь, будет стараться сохранить душу.