Жорж Сименон - Маленький человек из Архангельска Страница 22

— Подумайте, господин Мильк, — на прощание повторил Дево.

Иона думал, но не о том, что имел в виду комиссар.

Он не искал больше способов защиты, ответов на нелепые обвинения, которые ему предъявляли. Его занимал спор с самим собой, спор, несравненно более трагичный, чем история про женщину, разрезанную на куски. И вот что удивительно: они были правы, но не так, как предполагали, и Мильк внезапно почувствовал себя в самом деле виновным. Он не избавлялся от Джины, не выбрасывал ее труп в канал. Не был он и развратником — в том смысле, как они это понимали, не имел никаких отклонений в половой жизни. Он не разобрался еще в своем положении: откровение явилось ему совсем недавно, когда он меньше всего ожидал — в атмосфере безразличия, царящей в казенном кабинете.

— Подождите минутку, господин Иона.

Баскен все еще называл его, как обычно, но даже это не принесло Мильку радости. Этот этап уже позади. Он вошел в помещение, перегороженное черным деревянным барьером, где на скамейке ждали новые посетители, и притворился, что читает объявление о правилах продажи лошадей и рогатого скота в специально отведенных местах.

Не брату ли рассказала Джина в первую очередь о своем страхе? Не исключено. Это объясняло ожесточенное сопротивление Фредо их браку. Кому еще? Клеманс?

Лут? Иона попытался вспомнить фразу, которую повторил ему комиссар: «Этот человек когда-нибудь убьет меня». Почему? Потому что он реагировал не так, как она предполагала, на ее похождения с мужчинами? Потому что был слишком мягок, слишком терпелив? А может, она решила, что он играет роль и в один прекрасный день даст волю своим наклонностям? Он сказал ей, когда они говорили о женитьбе: «Я могу по крайней мере предложить вам спокойную жизнь». Так или похоже. Он говорил ей не о любви, не о счастье, а о спокойствии: он слишком скромен, чтобы воображать, будто может дать ей что-то другое. Она молода, крепка, а он на шестнадцать лет старше ее; он маленький букинист, пропыленный и одинокий, единственная страсть которого — марки.

Это было не совсем так. Такова была видимость, так думали люди. На самом деле в глубине души он жил сильной, богатой и разнообразной жизнью, жизнью всего Старого Рынка, всех кварталов, малейшие биения пульса которых были ему известны. Скрываясь за толстыми стеклами очков, придававшими ему безобидный вид, он, можно сказать, без ведома ближних похищал частички их жизни. Не это ли обнаружила Джина, войдя в его дом? Не потому ли она говорила о пороке и боялась Иону? Или негодовала, что он ее купил? О том, что он ее купил, знали и он, и она. Лучше всех знала Анджела, продавшая Джину; знал и Луиджи, не смевший протестовать из страха перед женой; знал и Фредо, которого это возмущало. Ее продали не за деньги; а за спокойствие. Иона прекрасно знал, что он первый употребил это слово — как приманку и искушение. С ним Джина приобрела маску респектабельности, все ее похождения оказались прикрыты. Она жила обеспеченно, и Анджела не дрожала больше перед перспективой увидеть дочь на панели.

Думали ли об этом соседи, приглашенные на свадьбу?

Искренни ли были их улыбки, поздравления, их удовлетворение — особенно в конце ужина? Не стыдились ли они этой сделки, скрепленной ими, так сказать, собственноручно? Аббат Гримо не осмелился отговаривать Иону в открытую. Он тоже, конечно, предпочитал, чтобы Джина вышла замуж. Но даже обращение Ионы встретил без энтузиазма.

— Я не спрашиваю, веруете ли вы, потому что мне не хотелось бы заставлять вас лгать.

Конечно, он знал, что Иона не верует. Догадался ли он, что тот принял католичество не только для того, чтобы жениться на Джине, и подумывал об этом задолго до знакомства с ней?

— Желаю вам быть с ней счастливым и дать счастье ей.

Аббат желал этого, но было видно, что он в это не верит. Он исполнил долг священника: соединил их так же, как раньше принял маленького человека из Архангельска в лоно Римско-католической церкви.

Каким образом Ионе за два года ни разу не пришла мысль, что Джина может его бояться? Сейчас глаза у него открылись, и на память стали приходить мелочи, которым он раньше не придавал значения. Наконец-таки Иона понял: он — одинокий чужак, человек, приехавший с другого конца света и паразитирующий на плоти Старого Рынка.

— Пойдемте…

Полицейские были готовы, уже в шляпах; Иона, на полголовы ниже попутчиков, шел между ними в направлении Верхней улицы; воздух был напоен солнцем и теплом.

— Все прошло хорошо? — поинтересовался Баскен, явно уже успевший перемолвиться со своим начальником.

— Надеюсь. Не знаю.

— Комиссар — человек незаурядного ума, он долго занимал в Париже важный пост, но не захотел жить с дочерью. В двадцать три года он был уже кандидатом права и начал работать в префектуре. В полицию он попал случайно. — Время от времени Баскен здоровался с прохожими, и те оглядывались на Иону, шедшего между полицейскими. — Четыре дня назад, на следующий день после того, как я к вам заходил, мы повсюду разослали приметы вашей жены. — Инспектор был удивлен, что Иона не реагирует, и искоса посматривал на него. — Правда, красивых девушек в красных платьях много.

Кроме того, она могла купить себе новое платье.

Проходя мимо ресторана. Иона заметил над занавеской лицо Пепито: тот смотрел на него. Пойдет ли он завтракать к нему? Дадут ли ему такую возможность? Была уже половина двенадцатого. Они, разумеется, перероют все сверху донизу; в доме было много всякого старья, потому что Иона ничего не выбрасывал. Кто знает, не собираются ли они теперь его арестовать?

Оставалось пройти мимо бара Ле Бука; Иона предпочел отвернуться — не из стыда, а чтобы избавить их от неловкости. Ведь, несмотря ни на что, все они испытывали неловкость. Каждый в отдельности, исключая Фредо, не осмелился бы так резко ополчиться против него. «Раз ты это говоришь, то и я тоже…» А почему бы и нет, раз он их обманул? Иона достал из кармана ключи и открыл дверь, под которой лежала желтая кинореклама.

— Входите, господа.

В лавке, куда весь день попадало солнце, было душно и жарко, как в печке. В воздухе лениво кружили две большие черные мухи.

— Думаю, вы предпочтете, чтобы я оставил дверь открытой?

Книгами пахло сильнее обычного, и чтобы устроить сквозняк, Иона отпер дверь во двор; там прыгал дрозд.

Иона знал его. Дрозд прилетал каждое утро и не боялся Ионы.

— Если я вам понадоблюсь, скажите.

— Мне хотелось бы сначала пройти в спальню. Это сюда? — спросил Баскен.

— Поднимайтесь, я за вами.

Ионе очень хотелось кофе, но он не осмелился попросить разрешения его приготовить, а сходить к Ле Буку — подавно.

В комнате было прибрано, на стеганом одеяле ни морщинки, туалет блестел. При входе взгляд Ионы упал на расческу Джины: она была грязной, между зубцами застряли волосы. Он так привык видеть ее на одном и том же месте, что в эти дни даже не обратил на нее внимания и не вымыл.

— В доме только одна спальня?

— Да.

— Вы оба спали в этой постели?

— Да.

Ионе показалось, что через раскрытое окно он слышит тихие шаги и шушуканье.

— Куда ведет эта дверь?

— В уборную.

— А эта?

Мильк толкнул дверь. Когда-то здесь была спальня с окном во двор, но в ней было так тесно, что влезть могла только кровать. Иона пустил помещение под кладовку. Там стояли ломаные стулья, старый сундук с оторванным замком, сохранившийся со времени отъезда из России, портновский манекен, купленный им для Джины, которым она никогда не пользовалась, треснувшая посуда, кучи книг, продать которые он потерял надежду, и даже ночной горшок. Здесь никогда не убирали. Слуховое окно не открывали: воздух был затхлый; на всем лежал слой серой пыли.

Полицейские взглянули друг на друга. Сюда явно давно не входили — следов никаких не было. Шляп они не сняли; Баскен докурил сигарету и бросил ее в уборную.

— Здесь одежда? — спросил он, указывая на зеркальный шкаф.

Иона открыл обе дверцы, и инспектор пробежал пальцами по платьям, пальто, потом по костюмам и пальто Ионы.

— У нее не было другого пальто?

— Нет.

На дне шкафа лежали три пары туфель Джины, тапочки и туфли Ионы — весь их гардероб.

— Это и есть та самая шкатулка?

Иона решил, что, пока он ждал в приемной, комиссар действительно говорил с инспектором.

— Откройте, пожалуйста.

Он снова достал ключи, поставил шкатулку на кровать и откинул крышку.

— Я думал, она пустая, — удивился Баскен.

— Я этого не говорил.

В шкатулке оставалось около полусотни прозрачных конвертов; в каждом была или марка, или открытка с маркой.

— Так что же она взяла?

— Примерно четверть того, что здесь было. Все они вместе с конвертами не влезли бы к ней в сумочку.

— Она взяла самые редкие?

— Да.

— Как она их отличила?

— Я ей показывал. Кроме того, они лежали сверху: я недавно их просматривал.

Двое мужчин обменялись взглядом за его спиной: они, видимо, считали его сумасшедшим.