Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока Страница 23

Между тем господин Дюбуа снова вызвал меня в свой кабинет, и, чтобы устранить все подозрения, меня повели с другими заключенными, как будто на допрос. Я вошел первым; генеральный комиссар сказал мне, что из Лиона только что прибыли в Париж несколько очень искусных воров, тем более опасных, что они снабжены документами и могут спокойно дожидаться случая для совершения какого-нибудь преступления, а потом исчезнуть бесследно. Имена, под которыми они были мне означены, показались мне совершенно незнакомыми; я уведомил об этом Дюбуа, прибавив, что они, вероятно, фальшивые. Он решил немедленно выпустить меня на волю, чтобы я мог найти этих личностей и понять, не случалось ли мне видеть их прежде. Но я на это возразил, что такое неожиданное освобождение может скомпрометировать меня перед заключенными. Это соображение нашли справедливым, и было условлено, что отыщут средство завтра выпустить меня, не возбуждая подозрений. Нёве, находившийся в числе заключенных, подвергнутых допросу, был введен после меня в кабинет генерального комиссара. Через несколько минут он вышел оттуда красный и чем-то сильно взволнованный. Я спросил его, что случилось.

«Поверишь ли, — ответил он, — любопытный (комиссар) спросил меня, не хочу ли я скухторить (продать) друзей!.. Не дождутся!» — «Я не думал, что ты такой олух, — ответил я, быстро сообразив, что могу извлечь выгоду из этого обстоятельства. — Вот я так обещал скухторить «приятелей» и накинуть на них аркан». — «Как, неужели ты захочешь сделаться поваром (шпионом)? Да и к тому же где тебе их узнать!» — «Ничего, меня отпустят гопать (бродить) по улицам, и я найду случай дать стрекача, а ты будешь здесь киснуть».

Нёве, казалось, был поражен этой мыслью; он изъявил сильное сожаление, что отклонил предложение генерального комиссара, и поскольку я не мог обойтись без него, отправляясь на поиски, то стал настойчиво просить его изменить свое первоначальное решение. Он согласился, и Дюбуа, которого я предупредил, приказал отвести нас в один из вечеров на площадь, потом к театру Селестен, где Нёве указал мне всех субъектов. Затем мы снова удалились под эскортом полицейских агентов, не покидавших нас ни на минуту. Для успешного выполнения моего плана надо было сделать попытку, которая подтвердила бы по крайней мере надежду, которую я подал моему товарищу. Проходя по улице Мереьер, мы быстро юркнули в проход, захлопнув за собой дверь, и пока агенты побежали к другому выходу, мы спокойно вышли оттуда, куда вошли. Когда они вернулись, пристыженные своей неловкостью, мы были уже далеко.

Два дня спустя Нёве, который был уже не нужен полиции и который не мог подозревать меня, был арестован снова. Что касается меня, то, зная в лицо всех воров, которых хотели арестовать, я выдал их полицейским агентам в церкви Сен-Низьер, где они собрались в одно прекрасное утро в надежде на поживу при выходе прихожан. Полиция больше во мне не нуждалась, и я отправился из Лиона в Париж, куда предполагал добраться беспрепятственно благодаря Дюбуа.

Я отправился в дилижансе по Бургундской дороге; в то время путешествовали только днем. В Люсиле-Буа, где я переночевал с остальными путешественниками, меня позабыли в минуту отъезда, и, когда я проснулся, экипаж уже отправился в путь. Я надеялся настигнуть его, но, приближаясь к Сен-Брису, убедился, что дилижанс ушел слишком далеко вперед, поэтому замедлил шаг. Какой-то человек, который Шел по той же дороге, увидев, что я выбился из сил и обливаюсь потом, стал внимательно вглядываться в меня и спросил, не иду ли я из Люсиле-Буа. Я ответил, что действительно оттуда, и разговор на этом окончился. Мой спутник остановился в Сен-Брисе, а я добрался до Оксерра. Измученный и усталый, я вошел в постоялый двор и, пообедав, поспешил лечь спать.

Я проспал уже несколько часов, как вдруг меня разбудил страшный шум у моих дверей. Стучали сильно; я вскочил полуодетый и отворил дверь. Мои заспанные и слипающиеся глаза смутно различили трехцветные шарфы, желтые панталоны с красными лампасами. Это был полицейский комиссар в сопровождении вахмистра и двух жандармов. «Вот видите, как он побледнел, — услышал я чей-то голос. — Без всякого сомнения, это он…» Я поднял глаза и увидел того самого человека, который говорил со мной в Сен-Брисе.

«Будем рассматривать последовательно, — сказал комиссар. — Пять футов пять дюймов… верно; волосы белокурые… брови и борода таковые же… лоб обыкновенный… глаза серые… нос обыкновенный, рот средний… подбородок круглый… лицо полное… цвет лица румяный… телосложение крепкое». — «Это он, — вставил, в свою очередь, комиссар. — Синий сюртук, серые камлотовые штаны, белый жилет, черный галстук».

Это был приблизительно мой костюм.

«Ну, не говорил ли я вам, что это один из воров!» — с видимым удовольствием заметил сержант.

Приметы вполне совпадали с моими, между тем я ничего не украл. Может, это была просто ошибка? Все присутствующее заволновались, вне себя от радости. «Эй вы, потише, — прикрикнул на них комиссар и продолжил читать приметы: — Большой палец его левой руки поврежден выстрелом». Я показал свою левую руку, которая оказалась в полном порядке. Все присутствующие переглянулись, в особенности сконфузился человек из Сен-Бриса; что касается меня, то я почувствовал, что с меня свалилось страшное бремя. Комиссар, которого я расспросил в свою очередь, сообщил, что предыдущей ночью в Сен-Брисе была совершена серьезная кража. Подозревали одного субъекта, одетого в платье, похожее на мое, и, кроме того, у нас с ним были совершенно одинаковые приметы. Передо мной рассыпались в извинениях, на которые я ответил благосклонно, а в душе был счастлив, что мне удалось так легко отделаться. Однако, опасаясь новых неприятностей, я в тот же вечер сел в повозку, которая довезла меня до Парижа, откуда я поспешно направился в Аррас.

Глава четырнадцатая

По понятным причинам я не мог прямо отправиться в дом своих родителей и остановился у одной из своих теток, которая сообщила мне о смерти отца. Это печальное известие вскоре подтвердила и моя мать, принявшая меня с нежностью, составлявшей резкий контраст с ужасным обращением, которому я подвергался последние два года. Она желала оставить меня при себе с условием, чтобы я как можно тщательнее скрывался. Я на это согласился и в течение трех месяцев даже не переступал порога дома. Наконец, я стал тяготиться этим затворничеством и осмелился выходить на улицу, переодеваясь в разные костюмы. Я уже думал, что меня никто не узнает, как вдруг распространился слух, что я нахожусь в городе; вся полиция была поставлена на ноги, ежеминутно мою мать беспокоили непрошеные гости, но им все никак не удавалось обнаружить мое убежище. Нельзя сказать, что мой тайник был особенно тесен: он был от шести до десяти футов в ширину, но я так удачно замаскировал вход в него, что один господин, купив впоследствии дом, прожил в нем несколько лет, не подозревая о существовали потайной комнаты; может быть, он и до сих пор не знал бы о ней, если бы я не навел его на это открытие.

Имея надежное убежище, я вскоре снова стал совершать свои обычные вылазки. В один прекрасный день я даже имел дерзость появиться на балу Сен-Жака, на котором собралось около двухсот человек. Я был в костюме маркиза; одна дама, в отношениях с которой я когда-то состоял, узнала меня и сообщила о своем открытии другой даме, имевшей причины жаловаться на меня, так что за какие-нибудь четверть часа все узнали, под какой личиной скрывается Видок. Слух дошел до ушей двух жандармов, Дельрю и Карпантье, приставленных для охраны порядка у дверей. Первый, приблизившись ко мне, шепнул, что желает сказать мне несколько слов наедине. Я вышел, поскольку устраивать скандал было опасно. Сойдя во двор, Дельрю спросил мое имя. Я назвал первое попавшееся, вежливо предложив снять маску, если он этого пожелает. «Я этого не требую, — сказал он, — однако не прочь был бы взглянуть на вас». — «В таком случае, — заявил я, — будьте так любезны, развяжите позади шнурки маски, они немного запутались». Дельрю принялся исполнять мою просьбу. В то же мгновение я повалил его на землю резким движением и ударом кулака сшиб с ног его товарища. Не успели они подняться на ноги, как я уже был далеко. Я направлялся к заставе, надеясь вскоре выбраться за город. Но, сделав несколько шагов, я попал в тупик — за то время, пока меня не было в Аррасе, улицу перегородили.

Пока я раздумывал о своей неудаче, топот сапог возвестил о приближении жандармов. Я был безоружен. Схватив большой ключ и делая вид, будто это пистолет, я прицелился в них, принуждая дать мне дорогу. «Проваливай живо, Франц», — сказал мне Карпантье изменившимся от испуга голосом. Через несколько минут я уже находился в своей келье. Это приключение наделало шума. Что было всего досаднее, так это то, что власти удвоили бдительность, и выходить я не имел больше никакой возможности. Я оставался в четырех стенах в продолжение двух месяцев. Наконец, выведенный из терпения, я решил покинуть Аррас. Меня снабдили кружевами на продажу, и в одну прекрасную ночь я удалился с паспортом, который одолжил мне один знакомый, некто Блондель. Его приметы мне не совсем подходили, но за неимением лучшего приходилось довольствоваться этим. Наконец, я прибыл в Париж, по дороге пытаясь сбыть свой товар, в то же время окольными путями хлопотал о том, как бы добиться нового рассмотрения моего дела. Я узнал, что для этого мне прежде всего следует снова сдаться властям, но никак не мог решиться на это.