Филлис Джеймс - Черная башня Страница 24

Однако даже если Дэлглиш и перемудрил с этими умопостроениями и отец Бэддли получил анонимку на самом деле, Адам не сомневался: все равно Майкл вызвал его по иной причине. Отцу Бэддли хватило бы опыта найти виновника и разобраться с ним. Старый священник был слегка не от мира сего, но уж никак не наивен. В отличие от Дэлглиша он скорее всего достаточно редко сталкивался с наиболее впечатляющими грехами, да только это не значило, что он не мог их понять или им посочувствовать. Как и любой другой приходский священник, он наверняка вдоволь насмотрелся на мелочных, злобных и противных грешников во всем их прискорбном и ограниченном разнообразии. Он нашел бы, как им ответить — мягко, сострадательно и все же непреклонно. В этом Дэлглиш нисколько не сомневался. Нет, когда отец Бэддли писал, что хочет получить профессиональный совет, он имел в виду именно это: совет полицейского по делу, с которым сам священник справиться не в состоянии. Едва ли сюда подходило расследование злой, но даже не слишком гнусной анонимки, автор которой принадлежал к узкому кругу лиц, знакомых святому отцу.

Перспектива докапываться до истины повергала Дэлглиша в глубокое уныние. Ведь он приехал в Тойнтон как частное лицо. У него не было ни полномочий, ни даже необходимого оборудования. Сортировку книг отца Бэддли можно растянуть на неделю, ну, чуть дольше. А потом? Под каким предлогом ему оставаться здесь? А если он не найдет с чем обратиться в местную полицию? Что значат все эти смутные подозрения, мрачные предчувствия? Старый священник умирает от очередного, на сей раз ставшего роковым сердечного приступа. Умирает тихо и мирно, у себя дома, успев в последний момент зачем-то надеть облачение, — должно быть, не понимая, зачем он это делает. Вероятно, из символизма, из неосознанного стремления последний раз утвердить так свой сан и свою веру. Тут можно придумать с дюжину самых различных объяснений, простых и понятных. И уж куда более правдоподобных, чем тайный визит убийцы, попросившего об исповеди, чтобы получить предлог для посещения жертвы. Пропавший дневник… А кто докажет, что отец Бэддли самолично не уничтожил его перед тем, как попал в больницу? Взломанное бюро… Оттуда не исчезло ничего, кроме дневника, да и вообще из коттеджа не пропало ничего ценного. В отсутствие других улик можно ли начинать официальное расследование только на основании потерянного ключа и взломанного замка?

И все же отец Бэддли посылал за ним. Его что-то тревожило. И если Дэлглиш способен за семь — десять дней выяснить, что именно, не слишком грубо вмешиваясь в чужую жизнь, то он намеревался приложить к тому все усилия. Уж хоть это-то он обязан сделать для отца Бэддли. Но не более. Завтра он заглянет в полицию и к поверенному преподобного. Если всплывет что-то подозрительное, пусть с этим разбирается полиция. А он, Дэлглиш, с расследованиями закончил — хоть профессиональными, хоть любительскими, — и смерти старого священника недостаточно, чтобы это решение изменить.

V

Когда вскоре после полуночи они вернулись в Тойнтон-Грэйнж, Генри Каруардин отрывисто произнес:

— Боюсь, они рассчитывают, что вы поможете мне лечь. Деннис Лернер обычно отвозит меня в Тойнтон-коттедж, а потом забирает оттуда, но раз уж вы здесь… Как верно заметил Джулиус, мы тут мастера всех использовать. И я тому лучший пример. Завтра утром у Денниса выходной, а Филби я просто не выношу… Моя комната на втором этаже. Поедем на лифте.

Генри знал, что сказанное звучит невежливо, однако полагал, что для его молчаливого спутника неучтивость будет приятнее смиренной униженности или саможаления. Хотя наверняка Каруардина поразило, что Дэлглиш выглядит так, словно ему и самому требуется помощь, — должно быть, коммандер болел куда серьезнее, чем они думали. И все же Адам спокойно ответил:

— Еще полбутылки — и, подозреваю, помощь понадобилась бы нам обоим. Впрочем, я постараюсь. Отнесите мою неловкость на счет неопытности и кларета.

Коммандер оказался удивительно ловок и бережен. Раздел Генри, помог ему добраться до туалета, а потом привез в душ. Потратил несколько минут на то, чтобы хорошенько разглядеть подъемник и другое оборудование, и после отлично сумел всем воспользоваться. Когда не знал, что делать, спрашивал. За исключением этих коротких и вызванных чистой необходимостью вопросов и ответов, оба молчали. Генри подумал, что его редко укладывали в постель так бережно и аккуратно. Правда, мельком успев разглядеть в зеркале над умывальником осунувшееся, сосредоточенное лицо своего спутника, черные угрюмые глаза, ввалившиеся от усталости, он внезапно пожалел, что попросил о помощи. Лучше было бы свалиться на кровать одетым и без душа, чем терпеть унижающие прикосновения этих сноровистых рук. Он чувствовал, что за маской дисциплинированного спокойствия скрыта суровая истина: каждый контакт с его обнаженным телом был для Дэлглиша исполнением неприятного долга. И вопреки всякой логике для самого Генри каждое прикосновение этих холодных рук стало прикосновением страха. Ему хотелось крикнуть: «Что вы здесь делаете? Уезжайте! Не вмешивайтесь, оставьте нас в покое».

Искушение было столь сильно и остро, что ему казалось, будто он и в самом деле произнес эти слова вслух. И когда наконец больной оказался в кровати, а его временный помощник коротко пожелал ему спокойной ночи и тут же вышел, Генри понял: Дэлглиш поступил так потому, что не вынес бы даже самых небрежных, самых невежливых слов благодарности.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

СМЕРТЕЛЬНЫЙ БЕРЕГ

I

Дэлглиш проснулся около семи утра, чувствуя себя разбитым и вялым. Разбудили его неприятно знакомые звуки: навязчивый шум воды в ванной, металлический лязг аппаратов, скрип колес, внезапные торопливые шаги и нарочито бодрые голоса. Сказав себе, что пока ванные комнаты нужны для пациентов, он закрыл глаза, отгораживаясь от этой унылой, безликой комнаты, и попытался снова заснуть. А когда через час вырвался из прерывистой дремоты, в пристройке царила тишина. Кто-то — ему смутно вспомнилась фигура в коричневой сутане — поставил на столик у кровати кружку чая. Тот уже остыл, сероватая поверхность подернулась тусклыми молочными разводами. Адам накинул халат и отправился на поиски ванной.

Завтракали в Тойнтон-Грэйнж, как он и думал, в той же общей столовой. Однако половина девятого оказалась для большинства обитателей усадьбы часом то ли слишком ранним, то ли слишком поздним. Когда Дэлглиш вошел в столовую, там сидела одна Урсула Холлис. Она застенчиво поздоровалась с гостем и снова уткнулась глазами в библиотечную книгу, рискованно прислоненную к кувшинчику с медом. Гость обнаружил, что завтрак скромен, зато вполне адекватен: печеные яблоки; мюсли домашнего изготовления, состоящие из овсяных хлопьев, отрубей и нарезанных ломтиками яблок; ржаной хлеб с маргарином и ряд вареных яиц в индивидуально подписанных подставках. Два оставшихся уже успели остыть. Судя по всему, их варили с самого утра, а те, кто хотел съесть свое еще теплым, старались не опоздать. Дэлглиш взял яйцо, подписанное его именем. Оно оказалось мягким сверху и совсем твердым внизу — результат, который наверняка требовал своеобразного кулинарного мастерства.

После завтрака он отправился на поиски Энсти — поблагодарить за гостеприимство и спросить, не надо ли тому чего-нибудь в Уорхэме. Стоило часть дня посвятить закупкам, чтобы с большим удобством расположиться в коттедже Майкла. В результате недолгих поисков в словно бы обезлюдевшем доме коммандер обнаружил Уилфреда в кабинете. Вместе с ним сидела Дот Моксон, а на столе лежала раскрытая бухгалтерская книга. Когда Дэлглиш, постучав, вошел в комнату, оба уставились на него с видом чуть ли не виновато-заговорщическим. Казалось, им потребовалось несколько секунд на то, чтобы понять, кто это. Когда же Энсти улыбнулся, лицо у него стало таким же приторно-умильным, как обычно, лишь в глазах затаилась напряженность. Дэлглиш почувствовал, что Энсти совсем не пожалел бы, услышав вдруг, что гость уезжает. Возможно, Уилфред воображал себя этаким средневековым аббатом, встречающим путников хлебом и элем, однако на самом деле ему хотелось получать благодарность за гостеприимство без неудобств, связанных с необходимостью принимать гостей. Он сказал, что из Уорхэма ничего не нужно, а потом поинтересовался: сколько Дэлглиш рассчитывает жить в коттедже? Конечно, торопиться некуда. Гостю вовсе ни к чему как-то себя стеснять. Правда, когда Дэлглиш ответил, что останется только для разборки библиотеки отца Бэддли, владелец дома с трудом скрыл облегчение и предложил отрядить в «Надежду» Филби с несколькими ящиками. Дороти Моксон молчала, но все время разговора смотрела на Дэлглиша в упор, точно не желала скрывать раздражения и мечтала как можно скорее вернуться к бухгалтерии.

Приятно было снова очутиться в «Надежде», ощутить знакомый, чуть церковный запах и предвкушать долгую прогулку по скалам перед поездкой в Уорхэм. Дэлглиш успел распаковать саквояж и переодеться в крепкие башмаки для ходьбы, когда услышал, как перед окном останавливается автобус для пациентов. Подойдя к окну, коммандер увидел, что Филби выгружает первый из обещанных ящиков. Взвалив ящик на плечо, работник поднялся на крыльцо, пинком открыл дверь, внеся с собой в комнату застоявшийся запах пота, и швырнул ящик к ногам Дэлглиша с отрывистым заявлением: