Ноэль Рандон - Черная пелерина Страница 24

— Кто нужен? — коротко спросила старушка.

— Мсье Пуассиньяк.

— По какому делу? — допытывалась она.

— По личному.

— Сын занят.

— В таком случае я зайду попозже, — не сдавался Торнтон.

— Позже он тоже будет занят.

— Тогда я приду еще позже, — американец рассмеялся, показывая красивые зубы и массу обаяния.

Наверное, ему удалось тронуть сердце старушки, потому что она произнесла своим бесцветным голосом:

— Ладно, подождите, я спрошу, — и, оставив режиссера у калитки, мелкими шажками направилась к дому.

Возвратилась она минут через пять и без слов открыла калитку. Овчарка повернула голову в другую сторону и с интересом рассматривала гостя.

— Она ужасно злая, — остерегла старушка, в то время как собака приветливо махала хвостом.

Они вошли в темную прихожую, а следом в небольшую комнату, тоже темную, потому что жалюзи были опущены.

— Садитесь, — не слишком приветливо сказала мадам Пуассиньяк, — Сейчас он придет.

И вышла из комнаты.

Маккинсли осмотрелся. Мебели было немного: квадратный стол из красного дерева, четыре обычных стула, диванчик — все было похоже на салон, содержавшийся аскетом. На стене над диваном висело большое полотно, писанное маслом, представляющее жестокий бой на баррикадах. И хотя это не было полотно мастера, вроде Делакруа, автору все-таки удалось четко выразить свое отношение к сражающимся с левой и с правой стороны баррикады.

— Чем могу быть полезен?

Маккинсли вздрогнул. Пуассиньяк бесшумно подошел сзади.

— Я вижу, вы испугались, — глухо заметил советник.

— Да, вы слишком тихо вошли, — признался режиссер. — Удивительно выразительная батальная сцена.

— Плохое определение, — возразил Пуассиньяк. — Батальные сцены обычно связывают с понятием войны. А здесь мы видим освободительное движение угнетенного народа. Полотно представляет не битву, но акт отчаяния и геройства с одной стороны и дьявольскую силу с другой.

Маккинсли никогда еще не слышал, чтобы мсье Пуассиньяк говорил сразу столько слов.

— Хотелось бы снять фильм об этой эпохе, — Торнтон пытался найти что-то общее с хозяином дома.

— Эпоха, эпоха! Речь идет не об эпохе, а о позиции.

— Вы опасаетесь, что я буду на стороне монархии? — пошутил американец.

Пуассиньяк с сожалением покачал головой.

— Это слишком упрощенное толкование. Ладно, когда это делают американцы, это еще можно понять, но когда сами французы на каждом шагу показывают такую несознательность, такое невежество, то руки опускаются. — Советник на мгновенье замолчал, а потом сказал:

— Но, надеюсь, мы с этим справимся!

В этот момент неплотно прикрытая Пуассиньяком дверь отворилась, и в комнату вбежал маленький песик, визжа от переполнявших его чувств.

— Гастон! — не задумываясь, воскликнул Торнтон.

В двери показалась Селестина Лепер. Под мышкой она держала тяжелую книгу в черном полотняном переплете.

— Противная псина! — она подбежала к щенку и отвесила ему увесистую оплеуху.

Заметив Маккинсли, она нахмурилась, но кивнула достаточно вежливо.

— Я уже пойду, мсье Пуассиньяк. Гастону не терпится.

— Мадемуазель Селестина, — воскликнул Торнтон. — Что я вижу: вы уже выздоровели!

— Разумеется, выздоровела. — Далее она обращалась только к Пуассиньяку. — Я взяла дневники Жозе Фуше. Подшивку положила на место.

— Я бы хотел, чтобы ты немного подождала, — брякнул Пуассиньяк.

Маккинсли подхватил:

— Ну да, конечно. Мадемуазель Селестина посидит во дворе. Мы пойдем вместе. У меня для нее есть важное известие. Ведь мы не виделись целую неделю.

Она пожала плечами и вышла, взяв Гастона в другую руку. Дверь она захлопнула ногой.

— Не беспокойтесь, она подождет, — сказал Маккинсли, обращаясь к советнику. — Забавная особа. Итак, чтобы не забирать у вас времени, я сразу говорю о своей просьбе. Я слышал, у вас очень интересная библиотека. Библиотека, достойная самого просвещенного гражданина От-Мюрей.

— У Дюмоленов тоже есть библиотека к вашим услугам, — жестко ответил Пуассиньяк.

— Вы шутите. Дюмолен собирал детективную литературу и вещи, так сказать, вспомогательные. В течение недели я познакомился со всем, что было достойно внимания. Вы ведь знаете, я сижу здесь так долго потому, что мне необходимо собрать материал для фильма. Фильм о Франции — нелегкое дело для американца. Мсье Пуассиньяк, вы мне не откажете в помощи! Я очень вас прошу, дайте мне серьезную и нужную для меня литературу! — Последнее предложение Маккинсли произнес с некоторым пафосом.

— Прошу за мной, — гробовым голосом произнес Пуассиньяк.

Они вошли в комнату посветлей, заставленную полками до потолка. Посреди комнаты стоял стол, достойный главного редактора «Юманите».

— О-хо-хо… — удивился Торнтон. — Кабинет настоящего интеллектуала.

Пуассиньяк промолчал. Торнтон прохаживался вдоль книжных полок, время от времени вынимая какой-нибудь том. Он напал на длинный ряд брошюр Вильгельма Пуассиньяка — это были многочисленные экземпляры одного и того же произведения под многозначительным названием «Организационная система Карно — нашим недостижимым идеалам!». Торнтон дипломатично вынул одну из книжечек и отложил в сторону. Через минуту он напал на серию годовых подшивок.

— Но это же сокровища! — увлеченно воскликнул Маккинсли.

— Я читаю почти все журналы вот уже тридцать лет, — сообщил Пуассиньяк. — Некоторые куски выбрасываю, а то, что, по моему мнению, проникнуто духом прогресса, подшиваю для грядущих поколений.

Маккинсли остановился, казалось, он над чем-то задумался.

Наконец он спросил:

— Мсье Пуассиньяк, а «Голос юга» вы тоже собираете? — И быстро прибавил: — Видите ли, местная пресса для меня имеет исключительное значение.

Хозяин подошел к стеллажу, наклонился и вытащил толстую пачку газет еще не переплетенных, но уже аккуратно сшитых.

— Прошу, — удовлетворенно сказал он, — вот «Голос юга», с первого января по сегодняшний день. А здесь мы имеем более старые подшивки.

Торнтон взял из рук Пуассиньяка газеты и с интересом их рассматривал. В какой-то момент он сунул руку в карман, вынул пачку сигарет. Перед тем, как закурить, угостил хозяина дома. Пуассиньяк отрицательно покачал головой.

— Как, вы не курите? — удивился режиссер.

— Мне вредны сигареты, особенно американские.

— Неужели? — продолжал удивляться Торнтон.

Пуассиньяк, внешне похожий на стервятника, стал напоминать его еще больше.

— Да.

— Простите, что я допытываюсь, — сказал Маккинсли, — но, видите ли, я рассчитывал на вас еще в одном незначительном деле. Направляясь сюда, я рассчитывал добыть не только интересные книги, но также и узнать, где вы покупаете «Тобакко Рекорд». — Он снова вытащил мягкую пачку с красной надписью. — Я к ним привык, и любые другие мне не нравятся.

— Кто вам сказал, что я курю какие-то «Тобакко Рекорд»? — ужаснулся Пуассиньяк.

— Ох, это чистая случайность, может, и вообще ошибка. Да, наверняка ошибка. Представьте себе, я встретил рабочего, вот здесь, на вашей улице. Он разбивал каменную ограду вокруг газона и курил американскую сигарету именно этой фирмы. У меня кончаются привезенные запасы, поэтому я, естественно, поинтересовался. А он сказал, что сигареты ему дали вы. Такой приятный, веселый человек в синей блузе. Наверняка он подшутил надо мной!

— Мсье Маккинсли, — сказал Пуассиньяк странно высоким голосом. — Для чего вы сюда пришли?

— Для чего пришел? — повторил вопрос Торнтон. — Но вы же знаете, для чего я пришел.

Они смотрели друг другу в глаза. Первым отвернулся Пуассиньяк. Он шумно поднялся и неожиданно выдвинул из стола один из ящиков.

— Смотрите сюда! — крикнул он.

Маккинсли наклонился — ящик был наполнен до края сигаретными пачками. Пуассиньяк начал взбешенно разгребать цветные коробочки, наконец он бросил на стол пачку с надписью «Тобакко Рекорд». Порывисто брошенная, пачка упала на пол. Торнтон поднял ее.

— Зачем вам этот хлам? — спросил он.

— Хлам! Ничего себе! Зачем мне этот хлам! — взвизгнул Пуассиньяк. — Вы что же не видите: я коллекционирую сигаретные упаковки?! Вот, Индия, пожалуйста, Советский Союз, Китай, Бразилия, Колумбия, Чили, вот, второй Советский Союз, третий, четвертый! Это белые вороны. Пожалуйста, Албания! Вы наверняка даже не подозреваете, что существует Албания! — Он захлебывался от злости. — Что для меня какой-то там «Тобакко», у меня больше двадцати североамериканских вариантов. Мне эта дешевка не нужна, можете ее взять! — он тяжело рухнул в кресло, с трудом переводя дух.

Маккинсли вертел в руках пачку.

— Вы правы, это уже не товар. Кто-то оторвал кусочек бумаги вместе с серебряной подкладкой. — Он перекладывал сигареты из своей пачки в другую, испорченную. — Разрешите вручить вам достаточно все-таки редкий на французской земле экземпляр в отличном состоянии. Прошу приобщить это к ценной коллекции. — Торнтон положил перед Пуассиньяком пачку. — Мсье Пуассиньяк, вы поддались искушению и присвоили себе, то есть, я хотел сказать: взяли оставленную мной пачку на столе Шарля Дюмолена!