Дороти Сэйерс - Возвращение в Оксфорд Страница 25

— Думаю, — сказала Гарриет, — я и в самом деле к вам приеду. По правде говоря, я не лучший помощник в таком деле, но приеду все равно. При встрече я вам все объясню.

— Это будет очень любезно с вашей стороны. Уверена, вы найдете какое-нибудь решение. Я так понимаю, вы захотите посмотреть улики. Да? Хорошо. Каждую бумажку будем беречь у сердца. Наверное, стоит брать их пинцетом, чтобы не оставлять отпечатков пальцев?

Гарриет усомнилась, что отпечатки пальцев здесь помогут, но посоветовала все же принять меры предосторожности, просто из принципа. Затем попрощалась под несмолкающие благодарности на том конце провода и так и застыла с трубкой в руках. Есть ли ей с кем посоветоваться? Есть, но ей вовсе не хотелось обсуждать с ним подметные письма, тем паче — то, что творится за стенами университетских башен. Она решительно повесила трубку и отодвинула телефонный аппарат.

Но на следующее утро она проснулась в другом настроении. Иногда личные чувства и мотивы надо отбросить ради общего блага. Так она сказала — значит, отбросит. Уимзи может быть полезен колледжу — и она попросит его о помощи. Приятно ей или нет, хочется или нет ей услышать «я же вам говорил» — она спрячет свою гордость в карман и обратится к нему за советом. Она приняла ванну и оделась, окрыленная сознанием своей бескорыстной преданности благому делу. Затем прошла в гостиную и с удовольствием позавтракала, все еще лучась самодовольством. Она уже доедала тосты с джемом, когда пришла секретарша и принесла утреннюю почту. Среди писем была записка от Питера, сочиненная явно наспех и посланная накануне с вокзала Виктория.

Срочно вызвали, еду за границу. Сначала в Париж, потом в Рим. Куда потом — одному богу известно. Если буду Вам нужен — per impossibile[94], — со мной можно связаться через посольства, или же пишите на Пикадилли, мне перешлют. В любом случае первого апреля ждите письма.

Post occasio calva.[95] Не будешь же закидывать посольства рассказами о череде смутных и непонятных мелких происшествий в одном оксфордском колледже, тем паче если адресат твой занят собственными расследованиями и колесит по Европе. Судя по всему, его вызвали по очень срочному делу — записка была написана в спешке и довольно коряво, словно бы нацарапана в последний момент, уже в такси. Гарриет позволила себе развлечься, гадая, что же произошло: может, застрелили принца Руритании,[96] или вновь объявился Великий Мошенник, или цивилизации угрожает международный заговор и на нее хотят направить Смертельный Луч — в той литературе, к которой она и сама была причастна, такое случается на каждом шагу. Но что бы ни произошло, одно было ясно: помощи ждать не от кого, надо действовать самой и утешаться сознанием своей независимости.

Глава V

Девичество есть картина изящная, как ее называет Бонавентура, благостная сама в себе и, если угодно поверить паписту, похвальная. И хотя иное неудобство, раздражение, одиночество и т. д. и присущи таковым особам… все же сии беды легко выносимы и не более чем игрушки по сравнению с известными нередкими обременениями супружества… И мне порою думается, что неплохо было бы среди многочисленных богатых Холостяков найтись такому благотворителю, кто построил бы монашескую Коллегию для старых, обветшалых, неказистых или ропотливых девиц, дабы поселить в ней тех, кто утратил свои первые любови, или встретился с иным несчастьем, или по любой другой причине хочет вести жизнь одинокую. Остальное же, говорю я, суть игрушки в сравнении, которые довольно вознаграждаются бесчисленными радостями и несравненными преимуществами Девичества.[97]

Гарриет подъезжала к Оксфорду под ледяным ливнем, который умудрялся просочиться даже через швы откидного верха и заставлял дворник работать в полную силу. Уже это одно делало поездку совсем не похожей на ту, июньскую, но главная перемена была в ее чувствах. Тогда Гарриет ехала в колледж неохотно, с тяжелым сердцем: блудная дочь, она хоть и не опустилась до мрачной романтики свиных рожков, но и не надеялась на откормленного тельца.[98] Теперь колледж сам узнал, что значит пятно на репутации, и обратился к ней за помощью, не слишком заботясь о морали, но уповая на ее профессиональные навыки. Не то чтобы Гарриет так уж волновала эта загадка и не то чтобы она рассчитывала ее разгадать, но теперь на нее можно было смотреть просто как на работу, которую предстоит сделать. В июне каждый указатель заставлял ее думать: «Еще не скоро — еще тридцать миль можно не волноваться — еще двадцать миль едем спокойно — еще десять миль, это не скоро». Теперь, напротив, она торопилась добраться в Оксфорд как можно быстрее — вероятно, отчасти виной тому была погода. Она съехала по Хедингтонскому холму, думая только о том, как бы машину не занесло, пересекла Модлин-бридж, ограничившись лишь едким замечанием в адрес стайки велосипедистов, пробормотала «слава богу», добравшись до ворот на Сент-Кросс-роуд, и радушно поздоровалась с привратником Паджеттом.

— Доброе утро, мисс. Гадкая нынче погода. Декан распорядилась, мисс, поселить вас в гостевой комнате в Тюдоровском здании, сама она сейчас на встрече, но к чаю вернется. Вы знаете, где гостевая комната, мисс? Наверно, в ваше-то время ее не было. Так вот, это на Новом мосту, мисс, между Тюдоровским зданием и Северной пристройкой, где раньше был коттедж, только теперь-то его снесли, поднимаетесь по главной лестнице, идете мимо Западной аудитории, той, где раньше была студенческая гостиная, мисс, пока не сделали новый вход и не сдвинули лестницу, потом направо и по коридору примерно до середины. Как бы вы не заплутали, мисс. Это только скауты вам могут показать, да где ж их сейчас найти.

— Спасибо, Паджетт. Я не заплутаю. Сейчас только поставлю машину в гараж.

— Не беспокойтесь, мисс. Льет как из ведра. Я сам позже ее поставлю. Пусть постоит немножко так, кому она мешает. И чемодан ваш я отнесу, мисс, я б вас и проводил, да только вот не могу отлучиться, пока миссис Паджетт из буфета не вернется.

Гарриет вновь попросила его не беспокоиться.

— Если знать, мисс, тут пройти-то несложно. Но из-за всех этих перестановок — тут оттяпают, там надстроят, еще где-нибудь что-нибудь поменяют — наши прежние леди часто путаются.

— Я не запутаюсь, Паджетт.

И в самом деле, ей не составило труда отыскать таинственную гостевую комнату, ориентируясь по передвинутой лестнице и снесенному коттеджу. Из окон она могла обозревать Старый двор, а вот Новый двор не просматривался, и большая часть здания Библиотеки была скрыта за пристройкой Тюдоровского здания.

Выпив чаю у декана, Гарриет и заметить не успела, как оказалась в профессорской, где собралось внеплановое заседание под предводительством ректора. Ей предъявили материалы дела — сложенные в кучку горестные плоды чьей-то извращенной фантазии. Там было штук пятнадцать подметных писем — их специально хранили для исследования. Чуть меньше половины — картинки вроде той, что Гарриет в июне подобрала на газоне. Еще были записки, в самых неблаговидных выражениях извещавшие разных членов колледжа, что их грехи падут на их же голову, что в приличном обществе им не место и что если они не оставят в покое мужчин, пусть не ждут ничего хорошего. Некоторые из этих посланий пришли по почте, другие кто-то подбросил на подоконник или под дверь, и все они были составлены из букв, вырезанных из газет и наклеенных на дешевую писчую бумагу. Еще было две записки к студенткам: одна к старшекурснице, безобидной девушке с хорошими манерами, которая готовилась к выпускным экзаменам по классической филологии, другая — к мисс Флаксман, чрезвычайно одаренной второкурснице. Последняя записка была сформулирована яснее, чем все прочие, — в ней упоминалось реальное имя. «Не оставишь в покое Фаррингдона, …, — пеняй на себя». В середине стояло грязное ругательство.

Оставшиеся материалы были представлены, во-первых, брошюрой мисс Бартон «Положение женщин в современном государстве». Как-то воскресным утром библиотечный экземпляр этой книги обнаружили весело потрескивающим в камине в студенческой, которая располагалась в здании Берли. Во-вторых, к делу были приобщены гранки и рукопись «Просодии английского стиха» мисс Лидгейт. С ними произошла следующая история. Мисс Лидгейт наконец внесла в гранки все необходимые исправления и уничтожила ранние редакции своей работы. После этого она передала гранки вместе с рукописью предисловия мисс Гильярд, которая согласилась прочесть текст и проверить точность исторических ссылок. Мисс Гильярд утверждала, что получила текст в субботу утром и отнесла к себе в комнату (которая располагалась на той же лестнице, прямо над комнатой мисс Лидгейт). Затем она ходила с гранками в библиотеку (старую, в Тюдоровском здании, которую теперь должна была заменить новая) и там их читала, сверяясь со справочниками. В тот день, по ее словам, она была в библиотеке одна — только у дальних стеллажей она заметила кого-то незнакомого. Потом мисс Гильярд ушла в трапезную обедать, а бумаги оставила на столе. После обеда она повела группу первокурсниц на реку, проверить, насколько они искусны в парной гребле. Вернувшись наконец в библиотеку, она обнаружила, что бумаги со стола исчезли. Сначала она подумала, что это мисс Лидгейт, увидев свой труд на столе, решила его забрать и внести новые важнейшие исправления. Поэтому она пошла к мисс Лидгейт, но той не было в комнате. По ее собственным словам, мисс Гильярд удивило, что коллега забрала материалы, не оставив даже записки, но по-настоящему встревожилась она только перед ужином, когда, в очередной раз стучась в комнату к мисс Лидгейт, вдруг вспомнила, что та собиралась на пару дней уехать в Лондон. Разумеется, тут же начались поиски и расспросы, но успехом они не увенчались. И только в понедельник утром, после службы, гранки обнаружили в профессорской — они были разбросаны по столу и по полу. Нашла их мисс Пайк — она первая из донов зашла в комнату. Скаут, которая убирала в профессорской, уверяла, что до службы там ничего не валялось, а выглядели бумаги так, будто их подбросили в окно — что было нетрудно сделать. Однако никто не заметил под окнами ничего подозрительного, хотя допросили весь колледж, особенно тех, кто позже прочих пришел в часовню и у кого окна напротив профессорской.