Энтони Беркли - Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник) Страница 25

Что ж, вот как эта чертова история началась.

С год назад я приехал в Лондон по делу и как-то раз вечерком зашел в «Соверен» к Фелисити. Думал, приглашу ее поужинать после спектакля. По чистой случайности в этот момент в гримерную заглянула Джин, и Фелисити нас познакомила. Иронично, не правда ли? Дочь знакомит отца с его будущей любовницей! Вас такие вещи не забавляют? О, на иронию у меня нюх! Жаль, мне редко удается воспользоваться. Широкой публике ирония не по вкусу… Итак, мы немного поболтали, потом мы с Фелисити ушли. Должен честно признаться: Джин не произвела на меня особого впечатления. Конечно, я понял, что она очень красива, но я уже сталкивался с женщинами такого типа, и в целом он мне не нравился. Словом, я сразу забыл о ней.

Затем, недели через две, я снова зашел в театр – на этот раз днем, после репетиции. Фелисити, однако, уже ушла, зато мне встретилась Джин. Она повела себя очень дружелюбно, завела разговор о моих книгах и так далее. И это были не пустые слова – она действительно читала их! Само собой, я был польщен. Так что когда она предложила мне зайти к ней на Брантон-стрит (в то время у нее была квартира на Брантон-стрит), выпить по коктейлю, я сказал, что буду в восторге. Я и вправду был очень доволен. Просидел час или два, мы стали друзьями. Она…

– Она предложила вам стать ее другом? – перебил мистер Тодхантер.

– Да, именно так. А в чем дело?

– Причем другом самым простым и обычным, без «докуки и недоразумений»? – живо выспрашивал мистер Тодхантер. – Говорила, что, похоже, вы именно тот человек, которого она всю жизнь ищет и уже отчаялась отыскать?

– Именно так все и было. Так в чем дело?

Мистер Тодхантер вдруг рассмеялся скрипуче, но потом, вспомнив про торжественность момента, оборвал себя и извинился:

– Да нет, пустяки. Прошу меня извинить. Продолжайте, пожалуйста.

Собравшись с мыслями, Фарроуэй продолжил свою сагу:

– Так это все и началось. Говоря «это», я имею в виду что-то вроде навязчивых видений. Ибо после этого дня, чем бы я ни занимался, перед глазами стояла она. Это было невероятно – я просто видел ее, и все! Ни влечения, ни страсти я не испытывал. И уж точно никакого желания. – Фарроуэй помолчал, в задумчивости гася окурок. – Но избавиться от витающего передо мной образа Джин я не мог. Он преследовал меня день за днем, пока я не забеспокоился. Промаявшись целую неделю, я позвонил ей и попросил разрешения прийти. Затем навестил ее еще и еще. Джин, похоже, не возражала. Я боялся наскучить, но она с радостью встречала меня. После третьего визита я понял, в чем дело: эту женщину я желал так, как ничего и никогда в жизни. Навязчивое желание видеть ее переросло в желание физически обладать ею – если хотите, самое заурядное.

Рискуя выглядеть в ваших глазах подлецом еще пущим, – неторопливо продолжал Фарроуэй, – все-таки скажу, что Джин нимало не возражала. Более того, рискуя выставить себя подлецом уж совсем беспримерным, добавлю, что прежде она подробно выспросила меня о моем финансовом положении, в то время вполне прочном. Что тут поделаешь! Мне известно, какова Джин, но она не изменится, даже если, описывая ее, я постараюсь сгладить некоторые несовершенства ее духовного облика. И знаете, это даже забавно – впервые рассказать о ней всю неприкрытую правду.

– Понимаю, – с неловкостью отозвался мистер Тодхантер. Беззаветный приверженец истины, он вдруг обнаружил в себе достаточно человеческого, чтобы смутиться, заслышав истину из чужих уст.

– Так началась наша связь, – продолжал Фарроуэй, не обращая внимания на молчание и смущение гостя. – «Связь»… Отличное, многозначное слово. Оно льстит мне. Прочие не подходят. Отношения с Джин Норвуд достойны такого названия или в крайнем случае какого-то галльского эвфемизма. «Отношения» вообще звучит как-то вяло.

Никаких мук совести я не испытывал. Нет лучше способа, сказал я себе, покончить с этим наваждением. Мало того, другого способа покончить с ним просто не существует. Так я себя уверял, понимая при этом, что лукавлю перед собой. Ибо если прежде я был жалким приспешником своего желания, то теперь воистину стал рабом его осуществления. Да, именно обладание этой женщиной поработило меня окончательно и бесповоротно. Вы усматриваете здесь психологическое противоречие? Поверьте мне, дорогой мой, в этом и состоит подлинная основа всех чувств, которые мужчина испытывает к женщине. Инстинкт, заставляющий искать обладания, – сугубо животный. Но чувства, овладевающие нами после обладания: любовь, страсть, называйте это как вам угодно, – вот что отличает нас от животных. И я животным завидую. Потому что нашему положению не позавидуешь. Отнюдь.

Не успел я опомниться, как Джин стала смыслом моего существования. Это ходячая фраза, но так оно и есть. Так и было. Все остальные: моя семья, все без исключения – отодвинулись на обочину. Ей были нужны деньги, чтобы спектакль продержался на сцене неделей больше и тем самым побил рекорд (если помните, это был «Амулет»). Я дал ей денег. Мимоходом она восхитилась автомобилем в витрине. Я купил ей автомобиль. Потом она нашла ту квартиру. Я снял ее на свое имя – для Джин. Я отдавал себе отчет в том, что разоряю себя. Понимал, что обираю семью. Мне было все равно. Работать, чтобы возместить деньги, которые тратил на нее, я был не в состоянии. Но и это меня не волновало.

Фарроуэй снова закурил сигарету – не торопясь, словно собираясь с мыслями.

– Знаете, в драматургии есть такой избитый сюжет: девушка хочет замуж за молодого человека. Ее мать из лучших побуждений заявляет, что скорее умрет, чем позволит ей выйти именно за него. Однако девушка все-таки становится его женой, и все ей симпатизируют, хотя ее мать в самом деле умирает с разбитым сердцем. Почему же? А потому что любовь – плотская любовь – превыше всех чувств. Это общая истина. Но по какой-то причине люди не применяют ее, эту истину, к той любви, которая возникает у человека уже женатого. В этом случае ход мысли совсем иной. Люди говорят: «О нет, ему следовало задушить в себе этот порыв». Они говорят так потому, что сами через такое не проходили. Что, если задушить этот порыв человек просто не в состоянии? Нет, об этом никто не думает. А вот если бы люди пережили подобное сами, они знали бы, что любовь – ну, или вожделение, страсть, одержимость, увлечение, совершенно не важно, как именно это назвать… – если она вспыхнула ярко, задушить невозможно. Есть меж людей такие особи, принадлежащие к фатальному типу, ничего не попишешь. Если вам посчастливилось никогда с ними не сталкиваться, ваша жизнь пройдет тихо и благородно. В противном случае она разобьется вдребезги. Вам конец.

Фарроуэй излагал эти сентенции бесстрастно и монотонно. Мистер Тодхантер мог только кивать. Ни разу в жизни не встретив фатальной для себя женщины, он мог лишь с уважением отнестись к страданиям человека, который сейчас изливал перед ним душу, пусть даже его собственная душа таких эмоциональных глубин не изведала.

– Поначалу, – продолжил Фарроуэй все тем же унылым тоном, – я боролся с собой. Как же без этого? Я называл себя слабаком. Говорил себе, что это оскорбительно, смехотворно; отчего такая напасть случилась именно со мной? Винил себя в том, что оказался не лучше тех, кого сам презирал когда-то за необоримую страсть к женщине. А потом понял, что представления о силе и слабости в данном случае не годятся: они не имели никакого отношения к состоянию, в котором я находился. Как бы мне это описать? Предположим, принимая ванну, вы решили просидеть под водой десять минут. И разве вы слабак, если задохнулись и вынырнули после первой минуты? Нет. У вас кончился кислород. Вы ничего не могли поделать. При чем здесь сила или слабость? Так было и в моем случае.

Конечно, я прекрасно понимал, что все это означает для моей семьи. И я ведь не злой человек, я родным очень сочувствовал. Но что я мог поделать? Расстаться с Джин было немыслимо – так же невозможно, как даже самому лучшему пловцу пробыть под водой более нескольких минут. Разумеется, я принес им несчастье. Я понимал это и презирал себя. Но и мне жилось нелегко. Отчасти потому, что я им сочувствовал, отчасти потому, что ревновал. Прежде я даже не догадывался, что способен на ревность… никогда никого не ревновал… но с Джин превратился в Отелло. Я понимал, что это глупо и отвратительно, но опять-таки был бессилен. Панически боялся, что меня лишат того самого кислорода, которым я дышу.

А Джин поводов для ревности давала сколько угодно. Потому что даже если сейчас она мне верна, то скоро не будет. Она ведь тоже над собой не властна, бедняжка. Ее влечет к мужчинам… правда, не к мужчинам как таковым, а чтобы испытать на них свою власть. И влечет к деньгам. Короче говоря, я на ее счет не обольщаюсь. Она уже… как бы это сказать?.. поощряла вас в определенном направлении?

– Да, – сказал мистер Тодхантер.

Фарроуэй кивнул:

– Конечно, она ведь знает, что я выжат досуха. Бедняжка! Что и говорить, Джин попросту аморальна, сколько бы она ни прикрывалась высокопарным вздором о себе и своем искусстве. О любви там и речи нет. Джин никогда никого не любила, потому что любит только себя. Себя она обожает. Вот в чем состоит ее мания. Думаю, ей и в голову не приходит сделать что-нибудь для других, потому что она просто не осознает, что вокруг нее тоже люди.