Лео Брюс - Дело для трех детективов Страница 25

Викарий побледнел:

— Мистер Таунсенд — здравомыслящий молодой человек, поэтому мог увидеть некоторые свидетельства, которые не заметил я.

Несомненно: в его взгляде сквозило негодование. Я понял, что моя роль помощника детективов приносит мне одни шишки. Я уже нажил по меньшей мере двух врагов.

— Свидетельства чего? — спокойно спросил лорд Саймон.

— Свидетельства… некоего скандала. До меня дошли слухи.

Впервые за время моего краткого личного знакомства с лордом Саймоном он выказывал несомненный гнев:

— И вы посчитали своим долгом расследовать, насколько эти слухи правдивы?

— Да.

— То есть, войти в дом — в который вы были приглашены как гость! — и расспрашивать другого гостя?

— Да. — А затем очень спокойно и почти кротко он добавил, — Разве вы никогда не чувствовали, что задавать подобные вопросы — это ваш долг?

Лорд Саймон не снизошёл до ответа. А почему бы он должен был отвечать? Его вопросы были вызваны желанием узнать правду о преступлении, а интерес викария — простым любопытством, вынюхиванием, если не хуже.

— И что это были за слухи?

— Едва ли мне следует их сейчас повторять. О мёртвых… знаете ли.

— Мистер Райдер, я не думаю, что сейчас подходящий момент, чтобы выгораживать другого человека, даже если он мёртв. Что за слухи?

— В деревне говорили, и это достигло моих ушей, что имеет место своего рода понимание… между миссис Терстон и шофёром.

Думаю, все испытали огромное разочарование, которое обычно наступает, когда многообещающий, bonne-bouche[55] скандал оказывается в конечном счёте устаревшей новостью. По крайней мере я надеялся, что мистер Райдер расскажет что-то новенькое.

— А сами вы видели какие-нибудь доказательства этому?

— По существу нет.

Лорд Саймон говорил и смотрел так, как будто ощущал неприятный запах. Было совершенно очевидно, что викарий ему не нравится.

— И то, что вы услышали, не помешало вам принять приглашение на обед к Терстонам вчера вечером?

— Я посчитал своим долгом...

— Ах да. Я забыл про ваш долг. Вы, случайно, не знали, что у миссис Терстон была привычка ложиться спать в одиннадцать часов?

Викарий молча посмотрел на лорда Саймона.

— Нет, — наконец произнёс он.

— Вы же часто обедали здесь... кстати, как часто?

— О, много раз, много раз.

— Вы никогда не оставались, чтобы поболтать с доктором Терстоном, после того как миссис Терстон удалялась?

— Иногда.

— И вы никогда не слышали, как она отпускает реплику, что одиннадцать часов — это её время ложиться спать?

— Теперь, когда вы об этом сказали, я действительно вспоминаю что-то в этом роде.

— Во сколько вы покинули дом?

— Думаю, приблизительно без двадцати одиннадцать.

— Итак, вы знали, когда уходили, что миссис Терстон скоро пойдёт ложиться спать?

— Я мог об этом вспомнить, если бы подумал.

— О чём вы с ней говорили? Вы с ней в течение некоторого времени вместе сидели на диване.

— О, в основном, проблемы прихода. Она сказала мне, помню, что этот Столл, дворецкий, который поёт у меня в хоре, собирается скоро её покинуть.

— Она выражала сожаление?

— О да. Она была вполне им довольна.

— А вы?

— У него хороший бас.

Лорд Саймон откинулся на стуле. Я отвёл глаза от бледного дёргающегося лица викария и всмотрелся в его следователя. Возможно потому, что настало время переходить к самым важным вопросам, лорд Саймон, казалось, отбросил все проявления гнева или отвращения и стал самим собой — тянущим слова и внешне слабым.

— Ну, мистер Райдер, вы, кажется, любите сыграть в этакого следователя. Замечаете поступки людей и всё такое. Поэтому вы можете оценить трудности коллеги-сыщика и поможете ему выбраться из ямы, неужели нет? Факт, что вы могли бы нам помочь значительно продвинуться вперёд. Надеюсь, что вы приложите все усилия, чтобы ответить ещё на несколько моих глупейших вопросов. Вот, например, когда вы покинули дом, куда в точности вы пошли?

Я вдруг понял, что именно этого вопроса так боялся викарий. Он сглотнул, как делает человек, когда у него воспалено горло.

— Я… я решил пройти домой через сад.

— Давайте посмотрим. Это вон в той стороне от дома, не так ли? Туда не выходит ни одно из окон?

— Правильно. Там есть пешеходная дорожка, которая приводит прямо в сад дома викария.

— И вы пошли по ней?

— Да.

— Пошли домой?

Я думал, что ни один вопрос, который задавали этим вечером, не вызывал ещё такой выжидающей тишины. Пальцы викария сплетались и расплетались, а глаза смотрели в пол. Его ответ мы едва могли расслышать.

— Нет, — сказал он.

— Не пошли? Тогда куда же вы пошли?

— Никуда. Я остался в саду.

— Наверное, собирали фрукты?

— Нет. Нет. Не следует понимать меня неправильно. Я остался в том саду из-за душевных мук. Я шагал вперёд-назад, влево-вправо и мучился.

— Интересно, по какому поводу? Сели на муравьиную кучу, или что-то ещё?

— Лорд Саймон, это не шутка. Я был в большом отчаянии. Когда я сказал вам сейчас, что я и миссис Терстон обсуждали вопросы прихода, это была только половина правды. Мы также говорили и о шофёре. Миссис Терстон призналась, что увлечена им. Правда, она утверждала, что её привязанность — скорее привязанность матери к сыну. Но я знал, я чувствовал, что было иначе.

— «Позор тому, кто подумает об этом дурно»[56], — процитировал Лорд Саймон. — Итак, вы шагали взад-вперёд по саду… как долго?

— Я был в саду, когда раздались те душераздирающие крики.

— O, вы были там. Тогда, должно быть, вы вышагивали около получаса.

— Полагаю, да. Я потерял счёт времени. А затем я не мог решить, что делать. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я собрал всю свою храбрость, чтобы возвратиться в дом. Но наконец я так и сделал. Я подошёл к парадной двери и позвонил. Дверь мне открыл Столл. Я спросил его, чем были вызваны те звуки, и он сказал: «Миссис Терстон… в своей комнате. Её убили, сэр». Я сразу спросил доктора Терстона, чувствуя, что моё место рядом с ним. Столл предоставил мне искать его самому, поскольку должен был возвратиться к горничной, у которой случилась истерика. Поэтому я поспешил в спальню и обнаружил жалкий, ужасный труп бедной женщины. Я сделал то, что мог: встал на колени около неё и стал молиться. В этот момент вы нашли меня.

Договорив, мистер Райдер сделал нечто, очень смутившее всех нас. Он закрыл лицо руками и зарыдал. В притихшей комнате мы слышали звуки этих рыданий вполне отчётливо. И вновь — верю своей интуиции — я не думал, что плачет он именно о Мэри Терстон.

Его прервал голос отца Смита:

— Где вы служили прежде, чем приехали сюда, мистер Райдер?

Я подумал, что он хочет отвлечь беднягу, побуждая его таким нейтральным вопросом рассказать о себе. Не могло быть никакого другого объяснения этому столь не относящемуся к делу вопросу.

— Я был викарием в лондонском приходе.

— И оттуда вы прибыли прямо в эту деревню?

— Нет. У меня был… нервный срыв. Эта работа в Лондоне… какое-то время я был болен.

— Вы не против рассказать нам природу своей болезни?

Викарий уставился на него, разинув рот.

— Это … это не было ничем очень серьёзным. У меня была мания. Фактически, — голос его стал очень торжественным, — я вообразил себя королевой Викторией. В течение нескольких месяцев я говорил о себе исключительно во множественном числе и имел привычку драпировать шарфом голову в форме вдовьего чепца. Но я рад сказать, что всё закончилось. Я полностью выздоровел семь лет назад без всяких рецидивов.

Конечно, если учесть, что мы рассчитывали на неожиданность, мистер Райдер нас не разочаровал. Но, однако, нужен был человек со способностью проникновения в суть и с воображением отца Смита, чтобы обнаружить в викарии нечто большее, чем просто эксцентричность. Хотя теперь, когда я смотрел на его бледные, залитые слезами щёки и глаза, в которых отражалась пустота, я подумал, что должен был догадаться давным-давно.

Месье Пико, который, казалось, во время истерики Райдера несколько растерялся, вновь возвратился к насущным делам.

— Когда вы были в саду, месье, — вежливо произнёс он, — вы видели окна дома?

— Нет.

— Совсем? За всё время, что вы там были?

— Нет.

— А вы не могли бы сказать, было ли освещено хоть какое-нибудь окно по фасаду?

— Нет.

Я желал, чтобы месье Пико оставил, наконец, преподобного в покое. Я был уверен, что бедняга снова собирается погрузиться в неприятные для меня рыдания.

— Где précisément[57] вы были когда услышали крик?

Я оказался прав. Вместо ответа викарий вновь закрыл лицо руками.

— О, оставьте меня, наконец, в покое, — простонал он. — Я поступил плохо. Но кто без греха? Кто из нас невинен? И у греха, что на моей совести, нет ничего общего с вашим делом. Абсолютно ничего. Нет, я не могу сказать вам больше ничего, что помогло бы найти убийцу. Так оставьте меня в покое...