Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером Страница 25

«Лучше ошибиться, чем не попытаться!»

— Не нужно… Ну пожалуйста… — ее голос прозвучал как через подушку, сдавленный, тихий.

— Таня, это я, Николай!

В комнате что-то упало. Быстрые шаги босых ног. Занавеска отлетела в сторону, и он, отступив на шаг, увидел за стеклом ее бледное лицо.

— Открой мне… — сказал Ник. — Дверь корпуса заперта, я не могу войти. Почему ты еще не уехала?

— Потому что дура!

Занавеска опустилась, и через пару минут щелкнул замок на двери, ведущей внутрь корпуса. Дверь приоткрылась, девочка поманила рукой.

— Иди…

Ник последовал за ней по длинному сводчатому коридору, вошел в комнату и встал у окна. Все-таки он разглядел луну. Из этого окна был виден жирный белый кружок в низкой черноте. Ему совсем не хотелось разговаривать с девочкой, он пожалел, что сорвался с постели и пришел сюда.

— Они были здесь! — сказала она. — Ты не мог раньше прийти?

— Нет, не мог.

— Я завтра уеду.

Он видел ее отражение в стекле. Горела настольная лампочка. Девочка стояла посреди комнаты.

— Ты собрала чемодан?

— Да! Ты посадишь меня утром на автобус?

— Да!

— Ты меня любишь?

— Что? — он с трудом заставил себя не повернуться. Он рассматривал ее личико, отраженное в стекле.

— Я спросила, ты меня любишь?

— Глупо!

— Если хочешь, ты можешь со мной переспать… — она беспомощно разводила руками, она очень боялась, что он сейчас уйдет.

Представив себе спящую Ли, Ник нашел глазами окошко своей кельи и спросил:

— Что, прямо сейчас?

— Поцелуй меня, пожалуйста!

Она закрыла глаза, и руки ее сжались в кулачки.

«Еще одну преданную любовь мне не потянуть», — подумал Ник, и эта мысль показалась ему тоскливой. Все-таки он опустил занавеску.

Плечики Тани дрожали под его рукой. Ник поискал губы девочки, он делал это сосредоточенно, закрыв глаза, пытаясь включиться. Он воспринимал это действие как насущную необходимость, как обязанность. Он взял на себя ответственность за это дурацкое создание, и что с того, что переспали с ней другие, теперь и он должен это сделать. Губы Тани оказались мокрыми и очень холодными.

— Ты что? — спросил Ник, когда кулачок с силой уперся в грудь и нажал.

— Не надо, — всхлипнула она. — Не надо!

— Чего не надо-то?

— Я не хочу!

— Чего ты не хочешь?

— Этого! Этого не хочу…

Его щеку обожгло, и только потом Ник понял, что получил пощечину.

Девочка с размаху кинулась лицом на свою постель и зарыдала. Она била ладошкой в пружинящий матрас.

— Коленька, посади меня на автобус… Посади… Посади… — причитала она. — Коленька, не уходи, пожалуйста… — Она повернула к нему мокрое от слез лицо. — Прошу тебя, не уходи, прости меня!

— Я не уйду! — пообещал Ник, ему стало смешно. — Куда я денусь?

— Я потом, потом с тобой пересплю, честное слово… Я сейчас просто не могу… Ты же знаешь, меня изнасиловали, у меня стресс. Меня, знаешь, тошнит немножко. Я, наверное, заболела… Хочешь, я тебе расписку напишу?

— Какую расписку?

— Что обязуюсь… Ну, это сделать с собой, с тобой… Потом!

— Потом так потом. Только, пожалуйста, не нужно писать расписку. Извини меня, я просто тебя не понял.

Он подвинул стул и присел напротив кровати, он следил за изменениями ее лица. Он чуть отодвинулся, так чтобы рука Татьяны не могла в одно движение достать до него.

13

Она что-то говорила, говорила шепотом через подушку, всхлипывала. Шум моря за стенами не уловить, хотя очень хотелось. В здании тоже полная тишина. Таня пыталась разорвать простыню, кусала губы, пила воду из графина. Настольная лампа расплылась, и Ник, не меняя своего положения на стуле, заснул. Он заснул специально. Иногда это получалось вот так сразу по желанию. Он хотел доказать девочке свое безразличие.

Он проспал минут десять.

Лампочка не исчезла, а продолжала светить — неприятная желтая дрянь. Кто-то подошел сзади, Ник слышал только дыхание, ни шагов, ни шороха одежды. В ухо прошептали несколько слов по-грузински (слов он не запомнил, губы были мягкими и большими), и тут же на лицо его накинули черную ткань.

Только на долю секунды рванулся в глаза белой граненой трубой звенящий школьный коридор. Рука ухватилась за мокрую, свисающую со стены веревку, ладонь прорезало болью…

Он подвинул рукой черную ткань и увидел глаза Тамары совсем рядом, ее прикрытые губы.

— Поцелуешь меня, мальчик? — спросила Тамара.

— Зачем? — вместе со стулом он подвинулся назад. — Я заснул? Как ты сюда вошла? Эта дура тебе дверь открыла?

Девочки в комнате не было. Он комкал черный платок на собственном колене. Тамара, присев на кровати, там, где только что лежала, мучила подушку девочка, — он увидел даже краешек надорванной простыни, — медленно обеими руками подняла юбку. Блеснули, отражая лампочку, плоские застежки ее лифчика, кольца на красивых пальцах. Лифчик был шелковый, черный, а капрон, прихваченный маленькими металлическими зубками, туго сминался. Каблуки поползли в стороны и встали на полу. Его скорченная тень на полу вписывалась в высокий капроновый треугольник.

— Может быть, мы разденемся? — спросил он неумеренно.

— Нет времени!.. —  Тамара посмотрела куда-то за его спину, туда, где была дверь, постучала в пол левым каблуком.

— Где Татьяна?

Она не ответила. Между поцелуями он каждый раз, вспоминая какой-нибудь фрагмент, пытался сказать:

— Ты знаешь, что Александра убили…

— Знаю!

Они только целовались, больше ничего. Верхний свет продолжал гореть, а настольную лампочку ему удалось как-то погасить. Он стоял на коленях возле кровати и целовал опускающиеся сверху горячие губы.

— Я видел… — шептал он. — Я нырял у волнореза.

— Знаю.

— За что они вас убивают?

— Мы их тоже убиваем. Сегодня я сама убила двоих… Вот этой рукой… — Она поднесла к его лицу свои красивые длинные пальцы. — Поцелуй мою ладонь!

Он поцеловал. Он прикоснулся языком к середине ее ладони, провел по линии жизни, глубоко врезавшейся в шелковую мягкую кожу, и вдруг почувствовал, что линия жизни неожиданно оборвалась.

— Им было больно?

— По-разному. Один умер легко, я попала в сердце, даже на рубашке никакого следа, капелька вытекла. Другому было немного хуже, но тоже быстро.

— Ты перерезала ему горло?

— Как ты догадался?

Ник стоял на коленях и смотрел на ее лицо снизу вверх, выламывая шею.

— Я почувствовал!

Настольная лампочка все также горела. Он проснулся моментально, но не сразу осознал себя. Сон оказался таким сильным, переполненным запахом и плотью, что Ник почти перепутал его с реальностью.

Вместо лица Тамары перед ним было опять лицо девочки. На него смотрели напуганные глаза. Таня прижимала палец к губам.

— Что? — спросил шепотом Ник.

— На улице!

— Что на улице?

— Они пришли.

Он посмотрел на закрытую дверь.

— Прости, не понял.

— Они вошли в храм.

— Сколько их?

— Не знаю, я услышала, как сняли замок, потом хлопнула дверь. Хотела посмотреть, но сперва испугалась, а потом уже никого.

— Наверное, это сторож.

— Нет, мне показалось, я слышала женский голос.

— Тогда это не они.

— Не нужно! — она попыталась защититься, спрятать ключ, но Ник легко отнял ключ и открыл дверь.

— У меня есть одна мысль! — сказал он. — Если получится, будет немножко меньше проблем. Жди здесь, никуда не выходи.

Пересекая двор, он наступил на собачий хвост. Животное заворчало, сонно приподнялось, но опустилось на место. Дверь в здание храма чуть приоткрыта. Обычно здесь висел огромный замок. Зачем Тамаре понадобилось приходить сюда ночью? Что он ей скажет? Кружились в голове вопросы, принесенные из сна. Ник осторожно вошел в гулкую темноту.

Приподняв штору, Татьяна видела, как осторожно, без звука затворилась за ним дверь. Она всхлипнула, вытерла слезы. Посмотрела и увидела, что сжимает в руке кусок казенной простыни. На простыне была фиолетовая печать турбазы. Печать расплылась. В дверь постучали. Постучали громко два раза.

— Нет же! — сказала она хрипло и встала спиной к окну. — Я не хочу! — она помотала головой, рассчитывая избавиться от происходящего, как от кошмара, вырваться из него, как из неприятного сна. — Уходите! — она погрозила зажатым кулачком закрытой двери. — И сплю уже!

С медленным скрипом незапертая дверь отворилась, и в комнату вошли двое.

— Не спишь ты! Врёшь ты! — сказал смуглый парень, путая русские ударения. (Этого лица Таня еще не видела, может быть, прошлой ночью она не запомнила его.) У парня левая скула торчала сильнее правой, темное лицо казалось мокрым, оно было неприятно искажено улыбкой. — Ты даже не раздевалась!