Грант Аллен - Дело врача Страница 26

— Вы спохватились поразительно быстро!

— Быстро? Да-да. Слава богу, я все схватываю и анализирую быстро. Иначе… — Она помрачнела. — Еще мгновение, и было бы слишком поздно. Он мог бы меня убить.

— Так вы думаете, что игла отравлена?

Хильда отрицательно покачала головой.

— Отравлена? О, нет. Он стал теперь благоразумнее. Пятнадцать лет назад он использовал яд. Но с тех пор наука сделала гигантские шаги вперед. Ныне он не станет без необходимости рисковать, что его объявят отравителем.

— Пятнадцать лет назад он использовал яд?

Она кивнула, явно зная, о чем говорит.

— Я не предполагаю. Я говорю то, что знаю. Когда-нибудь я все вам объясню. Пока вам достаточно лишь знать, что я отвечаю за свои слова.

— Что же вы подозреваете на этот раз? — спросил я, чувствуя колдовскую силу ее обаяния все сильнее с каждой минутой.

Она снова взяла подозрительную иглу.

— Видите этот тонкий желобок? — спросила она, указав на него кончиком другой иглы.

Я подошел ближе к свету и повторно исследовал улику под лупой. Продольный желобок длиной с четверть дюйма сбегал к острию иглы. Его явно прочертили при помощи маленького шлифовального камня и корундового порошка. Это была, как мне показалось, любительская работа, хотя она и свидетельствовала о привычке к тонким манипуляциям под микроскопом: кромки под лупой оказались шероховатыми, как поверхность надфиля, только микроскопического, а не гладко отполированными, как у фабричных изделий. Я поделился своими наблюдениями с Хильдой.

— Вы совершенно правы, — ответила она. — Так и есть. Я уверена, что Себастьян сам это сделал. Он мог приобрести готовые иглы с желобками, их иногда используют для отбора проб лимфы или введения лекарств; но у нас в кладовой таких нет, и покупка означала бы создание улики против самого себя в случае разоблачения. Кроме того, зазубренные кромки лучше удержали бы вещество, которое он хотел ввести, и сильнее повредили бы ткани, но при этом совсем незаметно, и тем самым послужили бы достижению поставленной им цели.

— Какой же?

— Проверьте иглу и судите сами. Я предпочитаю, чтобы вы разобрались лично. Завтра мне расскажете.

— Однако до чего быстро вы сообразили! — продолжал удивляться я, все еще разглядывая странную иглу. — Различия почти незаметны.

— Да, верно. Однако у меня достаточно острое зрение. Кроме того, у меня были причины для опасений, и Себастьян сам натолкнул меня на догадку тем, что так долго выбирал себе инструмент. Свое изделие он положил вместе с остальными, но немножко отодвинул; и вот, когда он с оглядкой выбрал ее, я начала сомневаться. Когда же заметила голубой отблеск, сомнение немедленно превратилось в уверенность. Да и глаза его выдали — в них был такой победный блеск из-под ресниц… Я хорошо знаю это его выражение. Будь его намерения благими или бесчестными — если он торжествует, это видно по глазам.

— И все же, Хильда, мне так неприятно…

Она нетерпеливо взмахнула рукой и воскликнула повелительно:

— Не тратьте времени зря! Если вы случайно потрете эту иглу о ваш рукав, можете уничтожить доказательство. Унесите ее сразу же к себе, поместите в питательный раствор и держите при нужной температуре в таком месте, где Себастьян ее не найдет. А там посмотрим, что выйдет.

Я сделал все, как она просила. К этому времени я уже был отчасти подготовлен к предугаданному ею результату. Моя вера в Себастьяна упала до нуля и быстро понижалась до отрицательных значений.

В девять утра следующего дня я поместил каплю выращенной мною культуры под микроскоп. Чистая и прозрачная для невооруженного взгляда, при должном увеличении она кишела крошечными тварями самого подозрительного вида. Я был знаком с этими голодными тварями. И все-таки я не решился самостоятельно делать заключение в деле такой важности. Ставкой здесь был характер Себастьяна — человека, стоящего во главе нашей профессии. Я позвал Каллагана, который с утра наведался в наше отделение, и попросил заглянуть в окуляр. Он великолепно разбирался в высоких материях, а я установил увеличение в 300 раз.

— Как по-вашему, что это такое? — спросил я, едва дыша.

Он внимательно рассмотрел препарат опытным взглядом.

— Вас интересуют эти микробы? — ответил он. — Да чем же еще они могут быть, как не бациллами пиемии?

— Заражение крови! — пробормотал я, холодея от ужаса.

— Оно самое. Англичане называют это заражением крови.

Я постарался напустить на себя безразличие.

— Я сам их вырастил, — заметил я, как будто речь шла об обыкновенных экспериментальных культурах, — но хотел, чтобы кто-то подтвердил мои выводы. Так вы вполне уверены относительно этих бацилл?

— Да разве я не разводил целые рои этих самых бактерий, не следил за ними день и ночь по заданию Себастьяна целых полтора месяца? Уж поверьте: я знаю их лучше, чем свою родную мать!

— Благодарю вас, — сказал я. — Этого достаточно!

И я отнес микроскоп, пробирки и бацилл в комнатку Хильды Уайд и вскричал:

— А теперь посмотрите сами!

Не дрогнув лицом, она поглядела в окуляр и сказала отрывисто:

— Я так и думала. Возбудитель пиемии. Притом самый вирулентный. Чего-то в этом роде я и ожидала.

— Вы предвидели результат?

— Без вариантов. Оцените: заражение крови развивается стремительно и убивает почти всегда. Пациент быстро впадает в бредовое состояние и не способен высказать свои подозрения. Кроме того, все выглядело бы так естественно! Люди скажут: «У нее была какая-то маленькая ранка, куда проникли микробы, когда она ухаживала за больными». Можете не сомневаться, что Себастьян все продумал. Он отлично умеет планировать.

— И что теперь делать? — растерянно спросил я. — Разоблачить его?

Она беспомощно развела руками:

— Бесполезно! Никто не поверит мне. Каково наше положение? Вы знаете, что игла, которую я вам дала, была та самая, которой намеревался воспользоваться Себастьян, но уронил, и я ее подобрала. Однако вы — мой друг и привыкли доверять мне. Но кто еще поверит? У меня есть только мое слово против его слова — безвестная медсестра против великого профессора. Люди скажут, что я — злокозненная истеричка. Истерия — это камень, который всегда легко бросить в оскорбленную женщину, просящую о справедливости. Объявят, что я выдумала всю историю, чтобы предотвратить увольнение. Кончится тем, что все над этим посмеются. Мы бессильны против него. Еще и потому, что с его стороны нет никакого очевидного мотива.

— И вы останетесь здесь и будете по-прежнему обслуживать человека, который покушался на вашу жизнь? — воскликнул я, в страхе за нее.

— Насчет этого пока ничего не скажу. Я должна все обдумать. Мне нужно было находиться в клинике Св. Натаниэля ради исполнения моего замысла. Поскольку я в нем покамест не преуспела, придется осмотреться и освоиться с новым положением вещей.

— Но здесь вам угрожает опасность! — настаивал я, горячась все больше. — Если Себастьян действительно хочет избавиться от вас, будучи настолько бессовестным, как вы полагаете, его колоссальный ум вскоре поможет ему достичь цели. Он осуществляет все, что задумывает. Вам и часу не следовало бы оставаться в пределах досягаемости профессора!

— Я сама об этом думала, — ответила Хильда с почти неземным спокойствием. — Но на любом пути передо мной встают трудности. В любом случае, я рада, что на этот раз он промахнулся. Если бы он убил меня сейчас, когда я еще не исполнила своего Замысла, — она нервно стиснула свои руки, — который для меня в тысячу раз дороже жизни!

— Дорогая моя леди! — глубоко вздохнув, отважился я на откровенность. — Я умоляю вас выслушать меня. В этих тяжелых обстоятельствах вам необходима помощь. Зачем вам сражаться в одиночку? Зачем отказываться от поддержки? Я так давно живу, восхищаясь вами, я так хочу вам помочь! Если только вы позволите мне назвать вас…

Глаза Хильды блеснули и увлажнились. Она тяжело дышала. Я мог не сомневаться — она не была ко мне равнодушна. Мне чудилось, что даже воздух вокруг нас дрожит от ожидания… Но девушка снова остановила меня движением руки.

— Не настаивайте, — сказала она очень тихо. — Дайте мне идти своим собственным путем. Моя задача и без того тяжела, не усугубляйте же эту тяжесть!.. Дорогой друг мой, вы не вполне понимаете, что происходит. В клинике Св. Натаниэля есть два человека, от которых я желаю уйти, потому что оба они стоят между мною и моим Замыслом. Каждый по-своему… — Она взяла меня за руку и добавила: — Однако обоих я должна избегать. Первый — это Себастьян. Другой… — Она отпустила мою руку и внезапно сорвалась.

— Дорогой Хьюберт, — плача, выкрикнула она, — я ничего не могу с этим поделать! Простите меня!

Впервые назвала Хильда меня по имени, и звучание его уже делало меня несказанно счастливым. И все же она оттолкнула меня.