Душегуб - Николай Вингертер Страница 26

не видели и не слышали. У него будут все основания упрекнуть их в том, что не смогли решить умно случай с Кишкелсом, а теперь, коль история получила огласку, пусть и отвечают. Крыть им будет нечем. Даже если скажут, что ему докладывали и он соглашался с ними, то ответит, что скрывать от учета травму указания не давал; кроме того, не он, а они должны были обеспечивать безопасные условия труда на рабочем месте лесоруба. В итоге травма будет учтена, Резник и Варкентин будут наказаны, и у него, как директора, появится законный повод забрать себе работу по договорам, чтобы главный инженер занимался своими прямыми обязанностями, а не отвлекался на ему несвойственные дела. Главное — все будет выглядеть со стороны очень естественно и разумно. Так поступали и поступают все начальники, сваливая вину на подчиненных, и чем больше таких подчиненных, тем проще, ведь главное — это показать в лучшем виде себя, руководителя, а выставить в дураках подчиненного.

5

Нексин вернулся к дому Кишкелсов. Возле дома уже не было никого, но слышалось, как разговаривали во дворе, отгороженном от улицы высоким забором. Нексин толкнул калитку и вошел во двор. Здесь были Сизова и пожилая женщина. Сизова ей сказала, что это директор лесхоза; она ответила, что знает. Нексин вспомнил ее, — это она некоторое время тому назад стояла среди старух. Он с нею познакомился, оказалось — она теща Кишкелса. Нексин сказал, что хотел бы поговорить с женой Кишкелса, ему ответили, что она уехала вместе с мужем в больницу. Возникла небольшая пауза. Нексин, собиравшийся поговорить с женой Кишкелса, соображал, как объяснить цель своего возвращения в этот дом, и сказал:

— Жаль… Очень жаль…

Теща Кишкелса тоже покачала сокрушенно головой, с ним соглашаясь, добавила:

— Если нужно что-то передать дочери, я передам.

— Мне самому хотелось бы поговорить с нею; наверное, есть какие-то трудности с лекарствами, необходима материальная помощь. Еще у нее хотел спросить вот о чем: может быть, больной имел какие-то просьбы?

— Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Вас интересует, как все произошло с Эдуардом. С моей дочерью об этом говорить бесполезно. Она только плачет. И потом, с Эдуардом долгое время сидела я. Конечно, Эдик мне сказал, как все было в лесу. При мне приходил Варкентин, приносил зарплату. Что тут непонятного? Эдик после травмы продолжал числиться на работе, думаю, до сих пор числится.

Она говорила сбивчиво, было заметно, как в ней нарастает волна возмущения по поводу несправедливости, которая имелась в отношении ее зятя, и которая царит во всем мире. Нексин, слушая ее, бросал время от времени беглый взгляд на стоявшую рядом Сизову, в её глазах читалось: «Нехорошо быть при чужом разговоре». Сначала Нексин пожалел, что вернулся к этому дому, но теперь, наоборот, отступать было нельзя, и, дождавшись, когда выговорится теща Кишкелса, сказал, что услышал от нее совершенно невероятные факты, но хотел бы более обстоятельно поговорить о них не здесь, а в конторе лесхоза. Теща Кишкелса удивленно на него посмотрела и ответила, что не может пойти в контору, поскольку с нею двое малолетних детей, ее внуков, но готова повторить, что сказала, даже написать на бумаге, правда не сильна в письменной грамоте. Она пригласила Нексина в дом. Сизова собралась уходить, но Нексин жестом остановил ее и сказал: «Вера, вас прошу остаться, вы можете нам понадобиться».

Все трое вошли в дом. Миновав крохотную прихожую, Нексин оказался в просторной гостиной, она же, судя по тому, что вдоль одной из стен был буфет с посудой, мойка и газовая плита, служила кухней. В помещении царили идеальная чистота и порядок, несколько тяжел был воздух, в котором сильно ощущался запах лекарств, используемых сердечниками или как успокоительное. За большим круглым столом, посредине столешницы которого стоял электрический самовар, сахарница и корзинка с печеньем, сидела лет трех-четырех девочка и рисовала в альбоме цветными карандашами. Светленькая, с двумя короткими косичками, в которые были вплетены красные ленты, она вежливо, но равнодушно поздоровалась и продолжила свое занятие, привыкшая, видимо, что из-за последних событий сюда приходило много взрослых и посторонних. Теща Кишкелса предложила Нексину с Сизовой присесть и выпить чаю. Нексин отказался, соврав, что только пообедал. Сизова сказала, что не может долго оставаться. В это время открылась одна из двух дверей, выходивших в другие комнаты, и на пороге появился мальчик постарше — лет семи. Он, как и сестра, был тоже белобрыс, аккуратно одет: на нем были темные брюки и свитер, резко контрастирующие с бело-розовой кожей круглого лица, выражение его было страдальческое, глаза мокрые, и под ними синие припухшие круги от частого вытирания слез. Он молчал, разглядывая пристально, как показалось Нексину, новых людей. Наконец, бабушка сказала ему, что скоро освободится, а пока пусть посидит у себя. Мальчик закрыл за собой дверь; теща Кишкелса сказала, что внук уже все понимает, к тому же сильно впечатлительный, поэтому ему не следует присутствовать при разговоре взрослых. Она стала рассказывать Нексину о том, что слышала от своего зятя в последние дни. Во многом повторяла из того, что уже успел от нее услышать Нексин, но с подробностями, которые, похоже, сама и выдумала; пару раз ее была даже вынуждена останавливать Сизова. Нексин слушал не перебивая. Когда теща Кишкелса закончила свой рассказ, Нексин попросил Сизову за нее изложить все на бумаге на его имя. Сизова попросила у девочки из альбома чистый лист и стала писать очень старательно, почерком крупным, как у школьницы, изредка поглядывая на Нексина настороженными глазами, в которых был и испуг оттого, что стала невольным свидетелем чужого разговора, и обычное житейское любопытство: что будет дальше?..

Теща Кишкелса все то время, пока писалось заявление, молча стояла за спиной Сизовой, внимательно всматриваясь в текст. На лице старухи было выражение удовлетворенности и даже торжества от происходящего.

Нексин не мешал им; ему в какой-то момент показалось, что такое уже происходило с ним, точно так же у кого-то в доме, при похожих обстоятельствах, однако не стал напрягаться памятью: где, когда? Знал, что так могло быть, потому что брал подобные заявления и у себя в кабинете обкома, и на производствах; и всегда его удивляла вера и наивность писавших о личном, наболевшем, ожидавших какую-то справедливость. Нексин в таких случаях подтверждал пишущим и заявителям, что приложит все усилия, чтобы разобраться в том или другом деле. Иной раз даже решал вопросы в пользу заявителей, но тогда не