Агата Кристи - После похорон Страница 27

— Вовсе нет, — равнодушно отозвался Джордж.

— Орден Сердца девы Марии, — продолжал Пуаро. — К счастью, благодаря доброте неизвестного благодетеля мы смогли предложить несколько более высокую цену. — Теперь он прямо обратился к мисс Джилкрист:

— Вы, кажется, не любите монахинь?

— О, право же, мсье Понталье, вы не должны… То есть я хочу сказать, что лично ничего против них не имею. Но мне всегда казалось, что ни к чему вот так удаляться от мира. Хотя, я уверена, они очень бескорыстны и делают много добра.

— Меня удивляет, — вставил Джордж, — это их стремление одеваться в какие-то средневековые балахоны. Неужели они считают, что богу приятнее смотреть на них, если они таскают на себе эти неуклюжие и антисанитарные одеяния?

— К тому же в них все они так похожи друг на друга, — подхватила мисс Джилкрист. — Глупо, но я прямо обомлела, когда я была у миссис Эбернети и к двери подошла монахиня, собиравшая пожертвования. Хотите — смейтесь, хотите — нет, но мне показалось, будто это та же самая, что приходила в наш коттедж в день следствия по поводу смерти бедной миссис Ланскене. У меня, знаете ли, было такое впечатление, словно она меня преследует. Но это никак не могла быть одна и та же монахиня, потому что первая собирала на орган для церкви святого Варравы, а. вторая на что-то связанное с детьми.

— Может быть, они походили друг на друга лицом? — поинтересовался Пуаро.

Мисс Джилкрист, польщенная вниманием к своему рассказу, повернулась к гостю:

— Пожалуй, что так. Верхняя губа… словно там у нее были усики. Наверное, это меня и встревожило, да я вообще нервничала тогда. Знаете, эти рассказы из военного времени о монашках, которые на самом деле были вражескими шпионами, мужчинами и выбрасывались на парашютах. Наверное, мне это припомнилось и… Потом-то я поняла, что это просто глупо.

— Монашеское платье — неплохая маскировка, — задумчиво проговорила Сьюзен. — Оно скрывает ноги.

— По правде говоря, — присоединился к беседе

Джордж, — люди редко смотрят друг на друга по-настоящему внимательно. Поэтому в суде так часто разные свидетели по-разному описывают одного и того же человека: высокий — низкий, толстый — худой, блондин — брюнет, ну и так далее.

— А то еще бывает, — увлеченно продолжала Сьюзен, — вдруг взглянешь на себя в зеркало и не сразу сообразишь, кто это. Лицо в зеркале кажется смутно знакомым, и пройдет какое-то время, пока опомнишься и скажешь себе: «Господи, да ведь это я сама!»

Джордж вмешался:

— Было бы еще труднее, если бы люди могли видеть действительно себя, а не зеркальное отражение.

— Как это? — с озадаченным видом спросила Розамунд.

— Понимаешь, человек всегда видит себя иначе, чем другие. Он знает только свое отражение в зеркале.

— А какая разница?

— Разница есть, — быстро вставила Сьюзен. — Ведь лица у людей несимметричны. Линии бровей разные, и носы не совсем прямые. Вот я тебе сейчас покажу. Есть у кого-нибудь карандаш?

Появился карандаш, и все весело начали экспериментировать с ним, прикладывая его к носу с разных сторон и замечая забавные отклонения от прямой линии. Грозовая атмосфера разрядилась. Все пребывали в наилучшем расположении духа. Теперь это были уже не наследники Ричарда Эбернети, собравшиеся для дележа имущества, а компания вполне нормальных, добродушно настроенных людей, собравшихся за городом, чтобы приятно провести уик-энд.

Эркюль Пуаро поднялся со вздохом и вежливо пожелал хозяйке спокойной ночи.

— Пожалуй, мадам, заодно я распрощаюсь совсем. Мой поезд отходит завтра 6 девять часов утра. Это очень рано. Так что позвольте поблагодарить вас за гостеприимство. Дату передачи дома мы согласуем с превосходнейшим мистером Энтуислом.

— Это можно будет сделать в любой момент, мсье Понталье. Я… я закончила все свои дела здесь.

— Вы возвращаетесь на свою виллу, на Кипр?

— Да. — На губах Элен мелькнула легкая улыбка.

— Я вижу, вы рады этому. Расставание с этим домом и Англией не печалит вас?

— О нет. С прошлым надо расставаться без оглядки.

— Да, если это возможно. — Пуаро с несколько виноватой улыбкой обвел взглядом все эти вежливые лица вокруг. — Но иногда прошлое не позволяет забыть о себе. Оно стоит рядом, у локтя, и шепчет: «Со мною еще не покончено».

— Вы хотите сказать, — спросил Майкл, — что ваши беженцы, перебравшись сюда, не смогут полностью оставить позади свои прежние страдания?

— Я не имею в виду моих беженцев.

— Он имеет в виду нас, милый, — сказала Розамунд. — Он имеет в виду дядю Ричарда, тетю Кору, топор и все остальное. — Она обернулась к Пуаро:

— Ведь это правда?

Пуаро посмотрел на нее бесстрастным взглядом, потом спросил:

— Почему вы так думаете, мадам?

— Да ведь вы детектив и поэтому приехали сюда. АНАРКО, или как ее там, это просто чушь и бред собачий.

Глава двадцатая

За этим последовал момент поистине драматический. Пуаро почувствовал это, хотя сам не отводил глаз от прелестного безмятежного личика Розамунд.

Он слегка поклонился ей:

— Вы очень проницательны, мадам.

— Вовсе нет. Просто мне вас однажды показали в ресторане, и я запомнила ваше лицо.

— Но до сих пор молчали?

— Да. Мне казалось, так будет забавнее.

Майкл произнес не совсем твердым голосом:

— Но… дорогая моя девочка…

Пуаро перевел взгляд на него. Майкл был явно охвачен гневом и еще каким-то чувством, может быть, чувством страха? Пуаро быстро оглядел всех остальных. Рассерженная и настороженная Сьюзен. Как всегда, замкнутый Грег. Мисс Джилкрист с открытым от изумления ртом, что придает ей глуповатый вид. Джордж, весь начеку. Выведенная на этот раз из равновесия Элен. Выражение всех этих лиц было нормальным при данных обстоятельствах. Жаль, что он не смотрел на них долей секунды раньше, когда с губ Розамунд сорвалось слово «детектив». Сейчас момент упущен.

Расправив плечи, Пуаро поклонился снова, теперь уже всем присутствующим. Иностранный акцент в его речи сразу стал менее заметен.

— Да, я детектив, и мне поручено выяснить обстоятельства смерти Ричарда Эбернети.

— Кем поручено? — Голос Джорджа Кроссфилда не сулил ничего хорошего.

— Пока этот вопрос не должен вас беспокоить. Но было бы хорошо, не так ли, если бы все вы могли полностью увериться в том, что Ричард Эбернети умер естественной смертью?

— Разумеется, он умер естественной смертью. Разве кто-нибудь утверждал обратное?

— Кора Ланскене утверждала. И Кора Ланскене тоже мертва.

— Да, она говорила это как раз здесь, — нерешительно промолвила Сьюзен, — но я не думаю, чтобы на самом деле…

— Не думаешь, Сьюзен? — Сардонический взгляд Джорджа обратился на нее. — К чему притворяться? Тебе не удастся обвести мсье Понталье вокруг пальца.

— Все мы думали, что тетя Кора сказала правду, — вставила Розамунд. — И его зовут не Понталье, а какой-то Эркюль.

— Эркюль Пуаро к вашим услугам. — Пуаро отвесил новый поклон. На присутствующих, однако, его имя явно не произвело никакого впечатления.

— Могу я спросить, к каким выводам вы пришли? — поинтересовался Джордж.

— Он тебе не скажет, дорогой, — ответила вместо Пуаро Розамунд. — А если и скажет, то соврет.

Из всех участников этой сцены только она одна, по-видимому, искренне забавлялась происходящим. Пуаро задумчиво смотрел на нее.

В эту ночь Пуаро спал плохо. Обрывки речей, чьи-то взгляды, чьи-то странные жесты сплелись в ткань пестрых и беспокойных сновидений. То и дело какая-нибудь терзающая усталый мозг мысль вырывала его из непрочного забытья. Краска — Тимоти и краска. Запах масляной краски, как-то связанный с мистером Энтуислом. Рисунки Коры, художественные почтовые открытки… Что-то сказанное Лэнскомбом… Монахиня, явившаяся в дом в день кончины Ричарда Эбернети… Монахиня с усиками. Монахиня в Стэнсфилд-Грейндже… и в Литчетт Сент-Мэри. Не слишком ли много монахинь? Розамунд, заявляющая, что он детектив, и изумление на лицах всех остальных, безмолвно уставившихся на нее. Так, должно быть, они смотрели и на Кору, когда она произнесла свою знаменитую фразу. В тот момент Элен Эбернети показалось «что-то неладное». Что именно? Элен, без сожалений расстающаяся с прошлым… Элен, которая уронила восковые цветы, когда он сказал… Что же он тогда сказал?

Пуаро вновь забылся, и ему приснился сон.

Ему снился зеленый малахитовый стол и на нем букет восковых цветов под стеклянным колпаком. Только весь колпак был покрыт слоем яркой масляной краски цвета крови. Он чувствовал запах этой краски, а Тимоти стонал и говорил: «И умираю, умираю… это конец». Мод стояла рядом, высокая и суровая, с большим ножом в руках и вторила ему: «Да, это конец». Конец — смертное ложе, свечи и молящаяся монахиня. Ах, если бы он мог увидеть лицо монахини, тогда он узнал бы правду.

Эркюль Пуаро пробудился — и правда со всей непреложностью вдруг предстала перед ним.