Уилки Коллинз - Закон и женщина Страница 28

«Покойная миссис Макаллан была моя племянница, единственная дочь моей покойной сестры. После смерти матери она жила у меня. Я противилась ее браку, имея на то причины, в которых другие ее друзья видели одно воображение и сентиментальность. Мне очень тяжело говорить об этом публично, но, если это нужно для целей правосудия, я готова покориться.

Подсудимый в то время, о котором я говорю, гостил в моем доме. Однажды во время верховой езды он случайно повредил себе ногу, и так как эта нога была уже ранена прежде во время его службы в индийской армии, то ушиб имел серьезные последствия. Он принужден был провести несколько недель в полулежачем положении на диване. Дамы, гостившие в моем доме, решили ходить к нему поочередно, чтобы чтением и разговорами сокращать для него тяжелое время болезни. Моя племянница была самой усердной из этих добровольных сиделок. Она играла очень хорошо на фортепьяно, а больной, к несчастью, был любителем музыки.

Последствия этих невинных свиданий были прискорбны для моей племянницы. Она страстно влюбилась в мистера Юстаса Макаллана, не пробудив в нем взаимной любви.

Я всеми силами старалась вмешаться, пока вмешательство еще могло быть полезно, но племянница, к несчастью, не хотела довериться мне. Она упорно отрицала, что ее чувство к мистеру Макаллану было сильнее простого дружеского участия. Вследствие этого я не могла удалить ее от него, не рискуя повредить ее репутации. Мой муж был еще жив в то время, и единственное, что я могла сделать, было то, что я сделала. Я поручила ему объясниться тайно с мистером Макалланом и попросить его, обратившись к его чести, вывести нас из затруднения, не компрометируя нашу племянницу.

Мистер Макаллан поступил превосходно. Он все еще не мог ходить, но через два дня после беседы с моим мужем он покинул нас и объяснил свой отъезд таким предлогом, что не возбудил никаких подозрений. Но это не принесло пользы. Беда была уже непоправима. Моя племянница начала хворать, и ни медицинская помощь, ни перемена климата и обстановки не помогали ей. Некоторое время спустя, когда мистер Макаллан уже выздоровел, я случайно открыла, что она вела с ним при содействии своей горничной тайную переписку. Его письма, надо отдать ему справедливость, были очень осторожны и сдержанны. Тем не менее я сочла своей обязанностью прекратить переписку.

Мое вмешательство — могла ли я не вмешаться? — довело положение дел до кризиса. Однажды во время завтрака оказалось, что племянница моя исчезла из дома. На следующий день мы узнали, что несчастная отправилась на лондонскую квартиру мистера Макаллана и что несколько человек из его холостых друзей видели ее спрятанной в его спальне.

Мистер Макаллан был совершенно неповинен в этом несчастье. Услышав шаги и желая спасти ее репутацию, он успел только довести ее до соседней комнаты, которая была его спальней. Этот случай дал, конечно, повод к разным сплетням и был перетолкован в самую дурную сторону. Мой муж имел опять секретное объяснение с мистером Макалланом, и мистер Макаллан поступил как истинный джентльмен. Он объявил, что моя племянница была у него как его невеста. Две недели спустя он положил конец сплетням единственным способом, которым можно было это сделать, — он женился на ней.

Я одна противилась этому браку, считая его роковой ошибкой, чем он и оказался впоследствии.

Мистер Макаллан не только не чувствовал к моей племяннице ни малейшей любви, он сам в то время был жертвой несчастной привязанности к женщине, помолвленной с другим. Я знаю, что он из сожаления к своей невесте отвергал это и что из сожаления же он притворялся влюбленным в мою племянницу, когда был ее женихом, но его безнадежная привязанность к другой была фактом, известным его друзьям. Следует прибавить, что ее брак предшествовал его браку. Он женился, когда женщина, которую он действительно любил, была потеряна для него безвозвратно, когда у него не осталось в жизни никаких надежд и стремлений.

В заключение я могу прибавить, что для моей племянницы этот брак был величайшим несчастьем, какое только могло случиться с ней в жизни. Я уверена, что никогда два более несходных существа, чем подсудимый и его покойная жена, не соединялись узами брака».

Показания этой свидетельницы произвели сильное впечатление на публику и имели заметное влияние на мнение присяжных. Перекрестный допрос заставил леди Брайдуэн смягчить некоторые из ее показаний и сознаться, что безнадежная привязанность подсудимого к другой женщине была известна ей только по слухам. Но рассказанные ею факты остались неопровергнутыми, и вследствие этих фактов преступление, в котором обвинялся подсудимый, стало казаться вероятным, чего до сих пор не было.

Затем были вызваны две знакомые миссис Макаллан. Они не были согласны с мнением леди Брайдуэн о том, что брак подсудимого с ее племянницей был сам по себе несчастьем, но во всех внешних обстоятельствах они подтвердили ее показания и подкрепили впечатление, произведенное ими на всех присутствовавших в суде.

Следующим свидетельством, выставленным обвинительной властью, было предъявление писем и дневника, найденных в Гленинге.

В ответ на вопросы судей лорд-адвокат объяснил, что письма писаны друзьями подсудимого и друзьями его покойной жены и что некоторые места в них касаются прямо отношений, в которых жили муж и жена, что дневник еще важнее как свидетельство, что в нем находится ежедневный отчет подсудимого о домашних событиях и о мыслях и чувствах, которые они пробуждали в нем.

За этим объяснением последовала самая тяжелая сцена.

Много времени прошло после описываемых мною событий, но я все еще не в силах передать подробно все, что сказал и сделал мой несчастный муж в эту ужасную минуту. Он был глубоко потрясен показаниями леди Брайдуэн и с трудом удержался от возражений. Теперь же он потерял всякую власть над собой. Он протестовал с ожесточением против предполагавшегося разглашения его священных тайн и священных тайн его жены. «Повесьте меня невиновного, но избавьте меня от этого испытания!» — воскликнул он. Впечатление, произведенное на публику этой вспышкой, по свидетельству составителя отчета, непередаваемо. С некоторыми из присутствовавших женщин сделалась истерика. Судьи вмешались, но без всякой пользы. Тишина была восстановлена деканом факультета, которому удалось успокоить подсудимого и который вслед за тем обратился к судьям с трогательной и красноречивой просьбой о снисхождении к его клиенту. Его речь, прекрасный образец неподготовленного красноречия, заключилась учтивым, но сильным протестом против чтения документов, найденных в Гленинге.

Трое судей удалились для решения этого вопроса. Заседание было прервано более чем на полчаса.

Как обыкновенно бывает в таких случаях, волнение в суде сообщилось толпе, собравшейся на улице. Общее мнение толпы, направляемое, по-видимому, одним из незначительных лиц, участвовавших в судопроизводстве, высказывалось решительно против того, чтобы подсудимый мог надеяться на избавление от смертного приговора.

«Если письма и дневник будут прочитаны, — говорил грубый вождь толпы, — письма и дневник заставят повесить его».

По возвращении судей в зал заседания было объявлено, что они решили большинством двух голосов против одного допустить чтение документов. Заседание возобновилось. Началось чтение отрывков из писем и из дневника.

Первыми из прочтенных писем были письма, найденные в индийском бюро в спальне миссис Макаллан. Они были написаны тремя ее близкими подругами. Суд выбрал три отдельные отрывка из писем трех корреспонденток.

Первая корреспондентка:

«Я не в силах выразить Вам, милая моя Сара, как Ваше последнее письмо встревожило меня. Мне кажется, что Ваша слишком чувствительная натура преувеличивает или перетолковывает в ложную сторону, бессознательно для Вас самих, пренебрежение, которое Вы испытываете со стороны своего мужа. Я не скажу ничего об особенностях его характера, я не настолько знакома с ним, чтобы судить о них. Но, милая моя, я гораздо старше Вас и имею гораздо более Вас опыта супружеской жизни и, основываясь на этой опытности, сообщу Вам мои наблюдения. Молодые замужние женщины, беспредельно преданные своим мужьям, склонны впадать в очень серьезную ошибку. Они обыкновенно ожидают от своих мужей слишком многого. Мужчины, бедная моя Сара, не похожи на нас, и их любовь, даже вполне искренняя, не похожа на нашу любовь. Как бы мы горячо ни любили и ни уважали их, мы должны мириться с этой разницей между мужской и женской природой. Я нисколько не извиняю холодность Вашего мужа. Он не прав в том, например, что никогда не смотрит на Вас, когда говорит с Вами, и никогда не замечает Вашего старания угодить ему. Он более чем не прав, он жесток, если хотите, в том, что никогда не целует Вас, когда Вы целуете его. Но, друг мой, уверены ли Вы, что он холоден и жесток с Вами умышленно? Не бывает ли иногда его обращение следствием забот и тревог, которых Вы не можете разделить? Если Вы попробуете смотреть на его поведение с этой точки зрения, Вы поймете многое из того, что теперь удивляет и огорчает Вас. Будьте снисходительны к нему, дитя мое. Не жалуйтесь и никогда не приближайтесь к нему со своими ласками, когда ум его занят другим или когда он не в духе. Этот совет, может быть, трудно исполнить при Вашей страстной любви к нему. Но поверьте мне, что для нас, женщин, счастье часто возможно только при соблюдении такой сдержанности и такого самоотвержения, какие советует Вам Ваш старый друг. Подумайте, друг мой, над тем, что я высказала Вам, и напишите мне опять».