Израэль Зангвилл - Тайна Биг Боу Страница 28

— Сэр, все зависит от того, как подходить к этому вопросу. Как по-вашему, сколько процентов показаний должны быть абсолютно простыми, неприкрашенными фактами, «правдой, только правдой и ничем, кроме правды»?

— Пятьдесят? — спросил министр, с проблеском юмора в голосе.

— Но не пять. Я даже не говорю о провалах в памяти и врожденных дефектах наблюдательных способностей. Впрочем, в сегодняшней юриспруденции самыми удивительными и странными являются подозрительно точные воспоминания на суде некоторых свидетелей о датах и событиях, произошедших много лет назад. Бросаю вам вызов, сэр: скажите, что вы ели на ужин в прошлый понедельник? О чем именно вы говорили, что вы делали в пять часов вечера в прошлый вторник? Никто (если он не машина) не может этого помнить. Разве что, конечно, события эти были чем-то примечательны, но это уже единичные случаи. Весомое препятствие для верного восприятия показаний — элемент предубежденности во всех видах. Вам никогда не приходило в голову, сэр, что мы никогда не знакомимся ни с кем больше одного раза? В первый раз встречаясь с человеком, мы можем представить его себе таким, какой он есть; вторая наша встреча окрашена и видоизменена воспоминаниями о первой. Воспринимаем ли мы наших друзей такими же, какими их воспринимают посторонние люди? Наши комнаты, мебель, прочие вещи  — видим ли мы все это таким же, каким их видит в первый раз посторонний человек? Может ли мать заметить уродство своего ребенка, или влюбленный — недостатки своей возлюбленной, даже если любому другому они бросаются в глаза? Можем ли мы видеть самих себя такими, какими нас видят другие? Нет — привычка и предвзятое отношение все меняют. Наше сознание, как правило, заставляет нас судить поверхностно. Глаза зачастую видят то, что хотят увидеть,— или же то, что они ожидают увидеть. Вы успеваете следить за моей мыслью, сэр?

Министр внутренних дел уже не так нетерпеливо кивнул ему. Его понемногу заинтересовывало то, что он слышал. Они почти не обращали внимания на шум снаружи.

— Могу привести вам конкретный пример. Мистер Вимп рассуждает о событиях, произошедших утром четвертого декабря. Он мыслит так: взломав дверь в комнату мистера Константа и увидев, что основная часть задвижки сломана, я сразу пришел к выводу, что ее сломал я сам. Теперь я признаю, что это было так, но в подобных вещах нельзя делать вывод, что мы двигаемся так же быстро, как нам видится или кажется. С другой стороны, когда вы видите огненное кольцо, создаваемое вращающейся горящей палкой, вы понимаете, что это иллюзия, и не верите в существование сплошного огненного кольца. Это не более чем ловкость рук фокусника. Увидеть — еще не значит поверить, что бы не говорили пословицы, но зачастую мы верим в то, что видим. Это не относится к маленькой догадке Вимпа в отношении двери, тут он был безнадежно неправ, как, впрочем, и абсолютно во всем остальном. Хотя дверь была надежно заперта на задвижку, я считаю, что заметил бы то, что сломал ее, выламывая дверь,— даже если она уже была бы сломана. Ни разу с четвертого декабря и до того момента, как хитроумный Вимп предположил такую возможность, это не приходило мне в голову. И если это произошло со мной, опытным сыщиком, который с наибольшей вероятностью обладает этим проявляемым человеческим разумом неискоренимым стремлением подмечать детали, то как этого можно ожидать от обычного свидетеля?

— Ближе к делу, ближе к делу,— поторопил его министр, нервно протягивая руку к колокольчику на письменном столе.

— Скажем, от такого свидетеля,— невозмутимо продолжал Гродман,— как миссис Драбдамп. Эта почтенная особа не смогла разбудить квартиранта, который намеревался рано встать, несмотря на то, что неоднократно стучалась к нему. Она встревожилась и побежала за помощью — за мной. Я взломал дверь — а как вы думаете, что она ожидала за ней увидеть?

— Мертвого мистера Константа, полагаю,— с удивлением пробормотал министр.

— Точно. Так она его и увидела. Но как вы думаете, в каком состоянии был Артур Констант, когда дверь поддалась моему натиску и распахнулась?

— Неужели он не был мертв? — ахнул министр, его сердце ускоренно забилось.

— Мертв? Такой молодой, здоровый парень! Когда дверь распахнулась, он спал сном праведника. Это был глубокий сон, конечно, очень глубокий, иначе стук в дверь уже давно разбудил бы его. Но за это время фантазия миссис Драбдамп разыгралась, и она представляла себе несчастного квартиранта заснувшего вечным сном, тогда как он спал сном самым обычным.

— Вы хотите сказать, когда вы обнаружили Артура Константа, он был жив?

— Так же жив, как вы сейчас.

Министр замолчал, пытаясь понять положение вещей. Толпа снаружи снова разразилась приветственными криками. Вероятно, это помогало людям скоротать время.

— Но когда же он был убит?

— Сразу же после этого.

— Кем?

— Это, уж простите меня, не слишком умный вопрос. Наука и здравый смысл тут заодно: в таких случаях следует использовать метод исключения. Это должна быть либо миссис Драбдамп, либо я сам.

— Вы хотите сказать, что миссис Драбдамп…?!

— Бедная миссис Драбдамп! Она не заслуживает такого осуждения от министра внутренних дел! Как вы могли подумать такое о добропорядочной женщине!

— Так это были вы!

— Успокойтесь, мой дорогой министр. Нет причин для волнения. Это был всего лишь однократный эксперимент, и я намерен на этом остановиться.

Шум снаружи становился все громче.

— Троекратное ура мистеру Гродману! Гип-гип-ура! — доносилось до их ушей.

Мертвенно-бледный и крайне взволнованный министр коснулся звонка. Появился его секретарь. Он взглянул на лицо встревоженное лицо министра, подавляя удивление.

— Благодарю, что вызвали своего секретаря,— сказал Гродман.— Я как раз собирался попросить вас об этом, чтобы воспользоваться его услугами. Я полагаю, он может стенографировать.

Министр безмолвно кивнул.

— Очень хорошо. Я намерен сделать заявление, которое должно стать приложением к двадцать пятому — юбилейному, в некотором роде — изданию моей книги «Преступники, которых я поймал». Дензил Кантеркот, который согласно написанному мной сегодня завещанию станет моим литературным душеприказчиком, должен будет обработать его, придав ему литературные и драматические штрихи в том же стиле, в каком написаны прочие главы книги. Я совершенно уверен, что он сможет сделать это как должно — он так же хорош как литератор, насколько вы, сэр, хороши как юрист. Я уверен, что у него получится довести стиль других глав до совершенства.

— Темплтон,— шепнул министр,— этот человек безумен. Попытки разгадать Тайну Биг Боу, вероятно, повредили его мозг. Впрочем,— добавил он в полный голос,— застенографируйте его заявление.

— Спасибо, сэр,— сказал Гродман сердечно.— Готовы, мистер Темплтон? Тогда начнем. Моя карьера в бытности детективом в Скотленд-Ярде известна по всему миру. Я говорю не слишком быстро, мистер Темплтон? Немного? Хорошо, постараюсь помедленнее, а вы остановите меня, если я забуду об этом. Когда я вышел на пенсию, то обнаружил, что остался холостяком. Было слишком поздно, чтобы жениться. Мое время принадлежало только мне. Подготовка моей книги «Преступники, которых я поймал» заняла несколько месяцев. Когда она была опубликована, у меня не осталось никакого занятия, кроме размышлений. У меня было много денег, и они были надежно вложены; мне было незачем играть на бирже. Будущее не имело смысла для меня, и я сожалел, что не умер при исполнении своих обязанностей. Как многие неработающие старики, я жил прошлым. Я снова и снова вспоминал свои былые подвиги, перечитывая свою книгу. И я все размышлял, лишенный волнующего ощущения преследования преступника, и рассматривал факты с новой, более верной точки зрения. И чем больше я об этом думал, тем яснее мне становилось, что пойманные мной преступниками были скорее дураками, чем негодяями. Все раскрытые мною преступления были довольно ловко проделаны, но вместе с тем не составляло особого труда их раскрыть. Преступники оставляли за собой следы, отпечатки и «хвосты» — тут и там рваные края, неотшлифованные углы; в общем, небрежно выполненная работа, лишенная артистичной завершенности. Недалекому человеку мои победы могут казаться чем-то изумительным — среднестатистический человек не может понять, как вычислить букву «е» в простой криптограмме, но сам я считаю, что мои победы были столь же банальными, как и раскрытые мною преступления. И тут мне пришло в голову, что я, всю жизнь постигавший науку расследований, мог бы совершить не одно, а тысячу идеальных преступлений, которые было бы абсолютно невозможно раскрыть. Ведь преступники продолжают свои деяния, все еще идя по проторенной дорожке — никакой оригинальности, никакого прорыва, никакого озарения, никакого свежего замысла! Можно подумать, что все они обучались в одной Академии преступников, где было сорок тысяч учеников, и все до одного следуют по изученному пути! Постепенно, снова и снова размышляя об этом, я начал подумывать о том, чтобы совершить преступление, которое поставило бы всех в тупик. Я мог придумать сотни таких преступлений и позволял себе представлять, как я их совершаю. Но получится ли у меня совершить их в действительности? Очевидно, что в эксперименте надо участвовать самому и в одиночку; надо найти жертву или объект преступления. Должен быть вынесен вердикт «смерть в результате несчастного случая». Мне непреодолимо хотелось совершить убийство — сперва заняться самой трудной задачей; мне хотелось запутать, озадачить весь мир — особенно мир, частью которого я перестал быть. Внешне я оставался спокоен и говорил с окружающими как обычно — но внутри меня сжигал огонь горячего научного интереса. Я носился со своими любимыми теориями и мысленно примерял их на каждого, кого встречал. Я перебрал в мыслях всех друзей и знакомых, обдумывая, как их можно убить, не оставив ни единой улики. Среди моих друзей и знакомых нет никого, с кем бы я не расправился в своих фантазиях. Нет ни одного публичного человека — но вы не волнуйтесь, господин министр — я не планировал убивать тайно ото всех. Готов поклясться, на криминальной бирже мои акции дорого бы стоили — никаких избитых мотивов, никаких приевшихся замыслов, никаких банальных деталей с отсутствием артистизма и сдержанности.