Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось Страница 28

Гордо подняв темноволосую головку, Эдит легко отворила тяжелую дверь трикотажного ателье. У столика приемщицы толпились женщины. Другие терпеливо ожидали очереди. Кто–то тревожно спрашивал: «Всем хватит? Стоит вставать?» Эдит прошла мимо них и стала разглядывать образцы за стеклом витрины.

– Что на душе, Эдит? – одна из работниц салона с готовностью приблизилась к ней.

Эдит безразлично взглянула на нее, только в глубине глаз зажглась веселая искорка.

– Я слышала, у вас появилась английская шерсть.

– Для вас найдем хоть среди ночи. Заходите, выберем цвет.

– После первого числа будет французское белье. Если хотите, скажите заранее – смогу помочь, – обронила Эдит, проходя в служебное помещение.

Когда она вышла из ателье, черная «Волга» вырвалась из переулка, круто повернула и затормозила в нескольких сантиметрах от стоявших «Жигули».

«Лихой ездок, – Эдит с любопытством взглянула на номер. – Ну, ясно. Машина казенная, и водитель – профессионал». В следующее мгновение она забыла о машине и, покачивая бедрами, продолжала путь.

И вдруг она бросилась в сторону и спряталась за афишной тумбой. Из машины выскочил молодой человек спортивного облика, в светлом костюме и быстро зашагал через сквер. «Не может быть!» У нее перехватило дыхание. И все же это был он – стеснительный теплотехник и художник в одном лице. Только где его стеснительность?

В каждом его движении чувствовалась уверенность. «Ну погоди, приятель! Я выясню, что ты за птица и что искал у меня дома!» – и Эдит последовала за ним.

Стабиньш инстинктивно почувствовал, что за ним наблюдают. Но вокруг было слишком много народа, чтобы определить, кто именно. В таких случаях надо выйти на тихую улицу или на площадь. Тогда можно увидеть наблюдающего, или еще лучше – встретиться с ним глазами. «Кто может интересоваться мной? – обеспокоенно думал он. – Кому я так сильно наступил на мозоль? Пока никому, к сожалению!»

Он перешел улицу и, не заметив ничего подозрительного, перестал думать о наблюдавшем за ним. Он хотел уточнить, из каких окон была видна машина Уступса и, следовательно, кто мог заметить, как он приезжал вечерами и уезжал поутру. Следовало составить список таких квартир.

Он остановился на месте, где тогда стоял грузовик, и стал как бы в рассеянности оглядывать улицу, дома, прохожих. Сейчас его можно было принять за отпрыска состоятельных родителей, бездельника, который, хорошо выспавшись, вышел из дому, чтобы как–то убить время, а может быть, встретить приятелей и с ними вместе составить план вечерних развлечений.

И снова ему показалось, что кто–то неотрывно смотрит на него. Улица была пуста, но за стеклами окон виднелись люди. Кто–нибудь из них?

Эдит следовала за Стабиньшем слишком осторожно, чтобы он мог заметить ее: держалась в стороне, сохраняла дистанцию. У нее было острое зрение. Когда Улдис свернул в переулок и там остановился, она вовремя юркнула в подъезд, поднялась на третий этаж и оттуда продолжала наблюдать через лестничное окно.

Стабиньш повернулся туда, сюда, провел взглядом по окнам близстоящих домов, раскрыл фотоаппарат и несколько раз нажал на затвор, потом принялся что–то записывать в блокноте.

Потом он вошел в один из подъездов и записал несколько номеров квартир. То же самое он повторил и в соседних домах.

Закончив работу, Стабиньш решил вознаградить себя чашечкой кофе. Вскоре он уже стоял в кафе, безмятежно поглядывая на посетителей. Маленькое помещение, как обычно, было заполнено почти до отказа. Две тетушки, уютно устроившись за столиком, оживленно болтали и не собирались освободить места для других посетителей. В углу у окна, тесно прижавшись друг к другу, решали мировые проблемы парень с девушкой. Для них окружающего не существовало. Неподалеку сидела элегантная женщина, лениво ковырявшая шарик мороженого. Наверное, коротала время, ожидая кого–то. Улдису она понравилась. Он внимательно оглядел греческий профиль, стройную фигуру… Что–то знакомое. Ну–ка, ну–ка…

Почувствовав его взгляд, женщина повернулась и, улыбнувшись глазами, пригласила его подойти. Теперь он узнал ее: жена инженера Лубенса, Эдит.

– Не люблю одиночества. Поговорим хотя бы о современной живописи. Хотите? – Она взглянула ему в лицо. Женщина знала силу своего взгляда.

Но Стабиньш не смутился. Он спокойно смотрел на Эдит, сохраняя на губах улыбку превосходства. Превращаться в стеснительного техника было поздно. Он принял вызов.

– А почему бы и нет? – держа чашку в руке, он подошел. – Надо быть последним дураком, чтобы отказать такому прелестному созданию.

В ее глазах сверкнула молния.

– Тогда у меня дома вы казались чуть более стеснительным.

– Фата–моргана. Но ошибку можно исправить, – он старался говорить как можно беззаботнее. – Сейчас у меня свободное время.

«Этот котик, даже падая с пятого этажа, встанет на лапы», – решила Эдит.

– Прекрасно! – игриво откликнулась она. – Мне тоже некуда торопиться. Договорились. Вы меня проводите, – она улыбнулась ему одной из своих наиболее очаровательных улыбок, взглянула, чтобы убедиться, что он понял, и направилась к двери.

Выйдя на улицу, они довольно долго молча шли рядом, стараясь найти нужное направление разговора.

Эдит взволновали необычность, азарт, который она не без оснований называла своим хобби. Страх был чужд ей. Кроме того, обычно ей везло, а если и нет – неудачи она переживала легко. Выбить Эдит из седла жизни было трудно, даже невозможно.

– Ну куда же мы, мой донжуан, в кино, театр, оперу, ресторан? Куда вы готовы пригласить меня? Наслаждаться уличной романтикой я не расположена, как–никак, мне уже не семнадцать, – она, насмешливо усмехнувшись, глянула на Улдиса.

– Вы приказали проводить. Охотно выполню желание дамы.

– Тогда идемте! – Эдит взяла его под руку. – Где я живу, вы, надеюсь, еще не забыли?

Она отперла дверь. Казалось, дома, как и в тот раз, не было никого.

– Ну вот, – она опустилась на мягкий диван. – Садитесь рядом. Поболтаем об искусстве. Согласны? – и она бросила взгляд, приглашавший приблизиться.

Улдис, не опуская глаз, выдержал взгляд с честью.

Эдит поднялась, вышла и вскоре вернулась, катя столик на колесах, на котором стояли импортные бутылки и сласти.

– Вы холостяк; видите, как я все знаю, – со смехом сказала она. – И правильно: умный не женится. Зачем распылять свою и так быстротечную жизнь? Семья, дети, заботы, невзгоды. И лишь ради того, чтобы мир не опустел. Демография – чушь. После меня хоть потоп. Кто это сказал?

Эдит откупорила бутылку французского коньяка, налила чуть–чуть себе, потом Улдису, потом себе дополна.

– Так делали при французском дворе, чтобы гость не боялся, что его отравят? – усмехнулся Улдис.

– Боитесь, что я хочу вас отравить? – Эдит склонилась к самому лицу Улдиса.

– Немного, – он поднял рюмку. – За что же пьем – за умниц, которые остаются холостяками? Но вы же замужем, и такой тост был бы бестактным с моей стороны.

– Не бойтесь, я не из тех, кого так легко можно обидеть, – она чокнулась, отпила и поставила рюмку на стол. – Настоящую женщину вообще обидеть нельзя. Правда, иногда мы изображаем обиду и разочарование, но это лишь для того, чтобы выглядеть правыми в ваших глазах – глазах мужчин. Куда удобнее грешить, если ответственность можно взвалить на другого. А если женщине удается еще и окольцевать мужчину, достигается вершина счастья и мечта всей жизни исполняется. Так что будьте осторожны.

«Пока она кормит меня довольно фривольной болтовней, но что у нее на уме в действительности? Не из чистого любопытства, не ради того, чтобы выяснить, кто я такой, она меня привела».

Улдис выпил свою рюмку, взял конфету и откинулся на спинку дивана.

– Америки мы не открыли, – ответил он в том же тоне. – Природа создала женщину, чтобы продолжать род человеческий. Зов естества, инстинкт.

Эдит скривилась.

– Фу, какое плебейство! Что же, по–вашему, мы, женщины, ничем не отличаемся от самок животных? Разве у нас нет никаких других требований к жизни? – Она выпила еще рюмку и негромко продолжала: – У меня с годами выработалась своя теория жизни. Молодежь спешит получить высшее образование. Им кажется, что тогда они достигнут самого лучшего и приятного, что есть в жизни. Они не понимают, что самое интересное в этом – сам путь: годы студенчества. То же и в любви. Многие считают, что вершина любви – брак. Что так достигается вечное счастье. Однако за каждой вершиной начинается обратный склон, который, каким бы он ни был гладким, все же ведет вниз. Возникает вопрос: стоит ли, поднимаясь в гору, любой ценой стараться достичь ее вершины? Прийти к легальной или, точнее, легализованной и освященной законом половой жизни и сожительству под одной крышей? А потом что? Исчезает самое лучшее – романтика, тайные встречи, скрытые взгляды, нежные прикосновения, когда влюбленные читают в глазах друг друга то, что непонятно и недоступно другим. Зачем стремиться к официальной вершине, чтобы потом свыкнуться, раскрыть отрицательные черты своего характера, надоесть и под конец опротиветь друг другу? Разве нельзя играть близ вершины, то поднимаясь повыше, то спрыгивая с камня вниз и снова взбираясь? В жизни нет ничего вечного, и вечная любовь – сказка. С годами женщина становится мужчине второй матерью, а он для нее вторым отцом. Мало ли приходилось слышать, как они называют друг друга папочкой и мамочкой? Эти слова меня когда–то бесили. А теперь – нет. Я поняла.