Семён Клебанов - Настроение на завтра Страница 29

Старбеев помнил рассказ Балихина, как в сорок втором за успешное выполнение особо важного военного задания вручали правительственные награды Захарке Червонному и еще трем паренькам.

Февральским днем, в обеденный перерыв, собрались заводчане в заснеженном дворе. У стены литейного цеха поставили столик, возле которого по-солдатски строго застыл седовласый рабочий, держа знамя завода.

Из двери механического цеха вышли четверо подростков и двинулись по людскому коридору. Давно не стриженные, в замасленных ватниках, со впалыми щеками и синевой под глазами, они взволнованно поглядывали на своих товарищей.

Когда они приблизились к столу, рослый полковник по-отцовски улыбнулся, взял коробочки с наградами и, пожимая шершавые руки ребят, отрывисто говорил каждому: «Спасибо… за труд твой… Спасибо, малыш… Спасибо за труд твой…»

Они вернулись в цех и, радостно обнимая друг друга, прикрепили к рабочим курткам медали «За трудовую доблесть».

Как давно это было, думал Старбеев, вспоминая другое, послевоенное, время… Шел сорок седьмой, когда он с Валентиной и Маринкой переехал в Трехозерск. Им тогда дали комнатку в заводском общежитии, влажную, со скрипучими половицами. Было трудно — днем работать с большой отдачей, вечерами учиться в институте.

Однажды в общежитие пришел Червонный с молодежной бригадой, и стали они по выходным дням ремонтировать рабочее жилье.

И тогда Старбеев познакомился с Захаром, которого уже часто называли Захаром Денисовичем, почитали за трудовую прилежность. Нет, не стоял Червонный на отшибе от горячих дел, мало думал о себе, больше о других, по-доброму помогал новичкам. Только вот на учебу времени не выкраивал, думал — успеется, еще выучусь, наверстаю. Да вот не наверстал, так и остался с шестью классами.

Ошибся Червонный в своих расчетах. Бездумно понадеялся на свои руки, уверовал, что на всю жизнь хватит мастерства.

И вот теперь перед Старбеевым сидел совсем другой человек, сутулый, мрачный, с отчаяньем и страхом в поблекших глазах и болью в сердце.

Это не был Червонный, а сидел тот самый Вредов, которого презирал Старбеев и не мог простить ему совершенной подлости.

И все же в запале гнева Старбеев вдруг уловил, что допускает ошибку, упрощая ход своих раздумий: ведь пришел к нему именно Червонный. И это Червонный явился повиниться за свои грешные дни и беды, а не за поступки чужака Бредова, с которым все яснее и легче.

«Не слушал ты меня, Червонный, — с обидой не только на него, но больше отчего-то на себя, размышлял Старбеев. — Звал тебя учиться, просил, требовал, но ты откладывал на другое время. Тебе уже сорок три года. Да, ты ни перед кем не склонил головы. Жил как хотел. И мастерство свое использовал как щит вседозволенности, хрупкое прикрытие важности своей персоны, к услугам которой вынуждены были обращаться в трудные дни заводских будней. Ослепленный верой в свою незаменимость, ты не заметил, как время обгоняло тебя, взращивая новых прекрасных мастеров. Горько, что все прощали тебе. Журили, гладя по головке».

Червонный словно подслушал мысли Старбеева, распрямился и сказал:

— Помнишь, Петрович, трудный был на заводе год. Позапрошлый, кажется. План годовой рушился. Я тогда хворал, на бюллетене был. — Он махнул рукой. — Чего вспоминать? Зачем? — Он выпятил указательный палец. — Вот этим гаденышем я сдвинул ручку коррекции, бляха медная.

Старбеев не забыл, не мог забыть тот декабрь. Восемь дней оставалось до Нового года, а план завода был под угрозой срыва. Плохо сработал тогда литейный цех, поставил много негодных заготовок. А новые начали поступать в механический цех лишь в начале второй недели. Наверстать упущенное время было трудно. Работали в три смены, и все же отставание угрожало сборочному цеху. Усложнило обстановку отсутствие Червонного. Он обрабатывал сложную деталь, требующую опыта, сноровки.

Червонный бюллетенил. После очередной выпивки, возвращаясь домой, поскользнулся у подъезда и вывихнул ногу.

И тогда Лоскутов упросил Червонного встать к станку. Договорились, что директорская машина будет привозить и увозить его с работы.

Червонный не упрямился. Машина, каждое утро ожидавшая его у дома, очень даже льстила его самолюбию.

И сейчас, услышав слова Червонного про тот декабрь, Старбеев подумал, что, пожалуй, с той директорской «Волги» ускорилось неотвратимое крушение Червонного.

— Анна знает, что ты ко мне пошел? — спросил Старбеев.

— Нет ее дома, — сразу потускнев, сказал Червонный.

— Поскандалили?

— В больнице она. Все разом навалилось. Хоть в петлю лезь.

— Что с ней? — невольно вырвалось у Старбеева, который внутренним чутьем догадался, что именно болезнь Анны подтолкнула Червонного прийти с покаянием.

— Плохо, Петрович, плохо ей.

— Толком ты можешь рассказать?

Со дня подлого поступка Червонный поздно возвращался домой. После работы бродил по улицам, заходил в пивную, подсаживался к приятелям и без интереса слушал разные байки. Брал он две кружки пива и пил маленькими глотками. На душе было муторно. Он даже не отвечал дружкам, когда приглашали к себе.

А вчера случилось жуткое. Придя поздно домой, Червонный увидел на столе записку племянницы: «Дядя Захар! Тетя Аня в больнице — увезли на «скорой помощи». Наташа».

Ранним утром Червонный поехал в больницу. Потоптался в приемном покое, в палату не пустили. Только узнал, что состояние Анны тяжелое.

И все-таки Червонный выпросил халат у гардеробщицы и прошел по боковой лестнице в отделение, где лежала Анна. Он вошел в кабинет заведующей и спросил, что с его Анной и когда будет операция.

«А мы не будем оперировать вашу жену», — ответила долговязая, со злыми глазами заведующая отделением. Червонный был потрясен. «Как не будете? Ее спасти надо!» И он услышал непонятное, леденящее: «Она у нас на столе останется. Нет, не будем», — подтвердила она, торопливо выходя из кабинета.

— Одна беда не ходит, все больше с подружками. Вот так. — Червонный спросил: — Что же делать, Петрович?.. Подскажи, светлая голова. — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Все, что хочешь, делай со мной. Можешь выгнать, бей по морде, суди… Об одном прошу, — Червонный бросился на колени, — не вспоминай про «зубра». Не говори. Сними этот грех. Я ведь сам пришел. Прости, Петрович.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Старбеев тихо затворил дверь палаты и медленно пошел по длинному больничному коридору. Четверть часа, которые он провел у постели Анны Червонной, были тяжкими.

В больнице время тягучее, долгое. И уже не бег секундной стрелки отсчитывает движение жизни, а тоска и печаль вопрошающих глаз, бледность осунувшегося лица, отрывистый разговор, сквозь едва разомкнутые губы.

— Очень хочется жить, — с усилием произнесла Анна.

Старбеев прикоснулся к ее руке и что-то сказал доброе, ободряющее, но вспомнить сейчас не смог, потому что был потрясен разговором с заведующей отделением Пчелкиной.

Старбеев нашел Пчелкину в ординаторской и с первого взгляда вспомнил слова Червонного про злые глаза. Да, они были такими, открыто отчужденными, сухими.

И он осторожно сказал, что если имеется хоть один процент надежды, то просит оперировать больную. На это дает-согласие ее муж, и показал письмо Червонного.

Пчелкина отрешенным голосом, с каким-то необъяснимым желанием поскорее закончить беседу, произнесла:

— Что вы! У нее резко упало давление. Плохие анализы… Она останется у нас на столе. Это невозможно.

— Почему? — воскликнул Старбеев. — Наверное, можно что-то сделать… Подготовить ее. Пусть через неделю. Я не знаю! Я не врач. Но почему такая жестокость? Я бы не хотел попасть в ваши руки.

Пчелкина сверкнула глазами, нервно застегнула пуговицу халата.

— Меня ждут в операционной. — И ушла.

Старбеев шумно задышал и растерянно посмотрел на белую дверь. Она показалась ему забрызганной черными пятнами.

В ординаторскую вошел хирург Ланской.

— Простите, вы кого ждете? — по-домашнему спросил он.

Старбеев рассказал о случившемся.

— Я лечащий врач Червонной, — представился он. — Ланской Михаил Иванович… Положение действительно трудное, но я намерен все же оперировать. Сегодня соберем консилиум, обсудим.

Старбеев уловил в словах хирурга не столь большую уверенность в исходе операции, его тронуло искреннее сочувствие. Ему хотелось спросить, почему же на Пчелкиной такой же белый халат, а она…

— Запишите мой домашний телефон и позвоните вечером, попозже. Я уйду из операционной часов в одиннадцать, — сказал Ланской.

Старбеев записал номер.

— Может, завтра, зачем беспокоить?

— Звоните. Я скажу вам окончательное решение. Надеюсь, оно не изменится.

Старбеев пожал его добрую, сильную руку и вышел во двор. Морозный воздух сразу отбил стойкие больничные запахи, навсегда пропитавшие стены этого дома.