Артур Конан Дойл - История жилички под вуалью Страница 3

Леонардо был умен и изобретателен. Это он все придумал. Не скажу, чтобы я его осуждала, ведь я готова была пройти с ним этот путь до конца. Но у меня никогда не хватило бы смекалки составить такой план. Мы сделали дубинку — ее смастерил Леонардо, в широкой свинцовой части он закрепил пять длинных стальных гвоздей остриями наружу, расставленных в точности как когти львиной лапы. Дубинка эта и должна была нанести моему мужу смертельный удар, а выглядело бы все так, словно его убил лев, когда вырвался на свободу.

В ту ночь, когда мы с мужем по обыкновению пошли кормить льва, тьма была хоть глаз выколи. Мы несли в цинковом ведре сырое мясо. Леонардо ждал за углом большого фургона, мимо которого нам надо было пройти к клетке. Он замешкался, и мы прошли дальше прежде, чем он успел ударить, но он тихонько прокрался следом, и я услышала удар, который раздробил мужу череп. Сердце мое радостно забилось, я бросилась вперед и откинула щеколду, на которую запиралась клетка льва.

И тут случилось страшное. Может быть, вы слышали, как чутки эти звери к запаху человеческой крови и как он их возбуждает. Изощренное чутье вмиг подсказало льву, что человек убит. Едва я отодвинула запоры, он выскочил и повалил меня. Леонардо мог меня спасти. Если бы он бросился вперед и ударил зверя той дубиной, он бы, наверно, его укротил. Но он струсил. Я слышала, он завопил от ужаса, и видела — он повернулся и кинулся бежать. И в этот миг зубы зверя впились мне в лицо. Под его обжигающим смрадным дыханьем я уже наполовину потеряла сознание и почти не чувствовала боли. Обеими руками я пыталась оттолкнуть огромную, пышущую жаром окровавленную пасть и звала на помощь. Я поняла, что весь лагерь всполошился, потом смутно помню, Леонардо, Григс и другие мужчины тащили меня из-под лап зверя. Это было последнее мое воспоминание на долгие, томительные месяцы, мистер Холмс. Когда я пришла в себя и погляделась в зеркало, я прокляла этого льва — о, как я его проклинала! — не за то, что он отнял мою красоту, но за то, что не отнял у меня жизнь. У меня осталось одно желание, мистер Холмс, и хватало денег, чтобы его исполнить. Желание скрыть мое несчастное лицо от всех взоров и жить там, где ни одна душа из тех, кто знал меня прежде, меня не найдет. Только это одно мне оставалось, так я и поступила. Жалкое раненое животное, которое заползло в свою нору умирать, — вот чем кончила Юджиния Рондер.

Когда несчастная женщина досказала свою повесть, все мы некоторое время молчали. Потом Холмс протянул длинную руку и с глубоким сочувствием, какое мне не часто случалось у него видеть, погладил руку миссис Рондер.

— Бедняжка, — сказал он, — бедняжка! Поистине пути Судьбы неисповедимы. Если она потом ничем не вознаграждает, тогда наша жизнь — жестокая шутка. Но что же этот Леонардо?

— Я никогда больше его не видела, и ни разу он не дал о себе знать. Быть может, я неправа, что думаю о нем с такой горечью. Любить то, что оставила от меня пасть льва, было бы все равно что полюбить какого-нибудь уродца, каких мы возили в цирке на потеху всей стране. Но женщине не так-то просто отбросить свою любовь. Он покинул меня под когтями зверя, предал в час, когда я в нем больше всего нуждалась, и однако не могла я послать его на виселицу. Что станет со мной, мне было все равно. Может ли быть что-нибудь ужаснее моей теперешней жизни? Но я стояла между Леонардо и его судьбой.

— А теперь он умер?

— Месяц назад он утонул, купаясь близ Маргейта. Я узнала о его смерти из газеты.

— А что он сделал с той дубинкой о пяти когтях? Это самая поразительная и хитроумная часть вашей истории.

— Не могу вам сказать, мистер Холмс. Возле того места, где останавливался тогда наш цирк, есть глубокая меловая шахта, на дне ее стоит зеленая от тины вода. Возможно, в глубине тех вод…

— Что ж, сейчас это уже не имеет значения. Дело закончено.

— Да, — сказала миссис Рондер, — дело закончено.

Мы встали, готовые уйти, но что-то в голосе женщины привлекло внимание Холмса. Он круто повернулся к ней.

— Ваша жизнь вам не принадлежит, — сказал он. — Не вздумайте наложить на себя руки.

— Кому нужна моя жизнь?

— Откуда вам знать? Пример терпеливого страдания сам по себе — драгоценнейший из уроков миру, не знающему терпения.

Ответ женщины был ужасен. Она подняла вуаль и выступила на свет.

— Хотела бы я знать, могли бы вы такое вынести?

Это было страшно. Никакими словами не описать руины лица, когда лица не осталось. Живые, прекрасные карие глаза скорбно смотрели с устрашающих останков, и от этого взора зрелище казалось еще невыносимей. Холмс поднял руку движеньем, полным жалости и протеста, и мы вышли.

Когда три дня спустя я навестил моего друга, он не без гордости показал мне синий флакончик, стоящий на каминной полке. Я взял пузырек в руки. Красная наклейка гласила: яд. Я откупорил его и вдохнул приятный запах миндаля.

— Синильная кислота? — сказал я.

— Совершенно верно. Я получил это по почте. В записке сказано: «Посылаю вам мое искушение. Последую вашему совету». Думаю, Уотсон, нетрудно угадать имя необыкновенной женщины, которая это прислала.