Джеймс Хилтон - Это - убийство? Страница 30

Впрочем, и сам отъезд Эллингтонов по-своему подозрителен. Зачем покидать Оукингтон так поспешно? Разве не выглядит это так, будто Эллингтон хочет оказаться скорее и как можно дальше от места своих преступлений?

Затем Ривелл невольно подумал о предстоящем концерте — ведь там они, возможно, будут вместе в последний раз… Концерт состоится в Мемориале, а выступать будут школяры, местные музыканты из Оукингтона и гастролеры из Лондона, о которых никогда нельзя сказать заранее, имеет ли смысл их слушать. Ривелл не был почитателем доморощенных исполнителей, и если бы не приглашение миссис Эллингтон, он ни за что бы не пошел. Но ради нее он даже был готов вытерпеть рапсодию Листа в исполнении оукингтонского старшеклассника, на уши которого наступило по меньшей мере пять медведей.

Розамунда встретила его перед началом концерта и поблагодарила за место в пятом ряду. Она пришла без мужа, и это было совершенно естественно, ибо Том Эллингтон музыки не знал и не любил. Во время первого отделения Ривелл обменялся с ней лишь парой фраз, но в антракте они разговорились.

— Твой муж не смог или не захотел прийти?

— Он уехал в Истгемптон по делам и вернется только с последним поездом.

Во втором отделении приглашенные из Лондона пианист и скрипач исполнили Крейцерову сонату. Ривелл, ощущая рядом с собой миссис Эллингтон и наслаждаясь любимым произведением, расчувствовался едва ли не до слез. Когда смолкли последние аккорды, он долго молчал и смог заговорить лишь после того, как они вышли из толпы зрителей, но слов хватило лишь на то, чтобы предложить ей прогуляться.

Они привычно пошли по круговой аллее. Стояла безлунная ночь, но звезды сияли так ярко, что хорошо была видна ломаная линия горизонта. Оукингтон уже укладывался спать, пробило десять, и окна школьных спален гасли одно за другим… В воздухе стоял свежий запах деревьев и мокрой травы. Где-то в чернильной темноте леса ухала сова.

Он наконец решил высказаться, чему способствовали все еще звучавшие в голове пассажи Крейцеровой сонаты:

— Знаешь, Розамунда, я чувствую себя очень глупо. Я… думаю, что я в тебя влюблен…

— Правда? — В ее голосе не слышалось особого удивления, но вопрос прозвучал еле слышно.

— Боюсь, что так. Тебе неприятно это слышать?

— Почему мне должно быть неприятно такое… такое… — Она не могла подыскать слова и вдруг заговорила громче и решительнее: — Не знаю, Колин, о чем мы говорим. Да ты и сам не знаешь. Нет, мне это не неприятно, то, что ты сказал. Я тоже… взволнована. Но ведь ты понимаешь, что все это ни к чему не ведет?

— Да, но… — Он попытался возразить, но с изумлением почувствовал, что ее губы прижались к его щеке.

— Колин, милый… Только раз, и все… И мы расстанемся навсегда… — шептала она.

Он поцеловал ее и потерял чувство реальности. Быстро, не стесняясь, он стал говорить ей о ее муже. Говорил как о чужом человеке, которого она просто не могла ни любить, ни уважать.

— Зачем ты вышла за него замуж, Розамунда? Зачем? Я никогда не мог этого понять. Он — полная твоя противоположность. Все это видят. Розамунда, ты ведь его не любишь, правда? Неужели тебе не противна мысль прожить всю жизнь с таким человеком? Ты просто не сможешь! Ни в Кении, ни здесь… Нет, Розамунда, так не может продолжаться!

— Может. Я смогу. Я должна.

— Ты должна его оставить.

— Я не могу его бросить.

— Почему?

Перед мысленным взором Ривелла мгновенно пронеслась картина их будущего: вот они снимают маленькую уютную квартирку в Челси, вот он пишет толстые умные романы, а Розамунда рисует свои футуристические картины, или лепит терракотовые скульптурки, или составляет гороскопы, или, к примеру, держит шляпный магазин… И он тотчас нарисовал ей эту картину. Его четыре-пять фунтов в неделю плюс немного ее денег — вот и хватит на идиллическое существование в маленьком раю, обставленном любовью, искусством, джином с тоником и копчеными сардинами… Восхитительная перспектива! Готов ли он сам к этому? Он уже убедил себя в том, что готов, и старался убедить ее.

— Ты такой милый, — сказала она, когда он замолк. — Я думаю, что могла бы обрести с тобой счастье. Но ведь ты наверняка сам в такое не веришь. Это все Крейцерова соната, она еще звучит у тебя внутри… Жаль, что я не из хватких женщин, а то бы поймала тебя на слове!

— Поймай! — воскликнул Колин. — Я именно этого хочу!

Она засмеялась:

— Предположим, я так и сделаю. Когда же мы сможем отправиться на квартиру в Челси? Сегодня ночью? Последний поезд в Лондон уходит в одиннадцать. Или завтра утром у меня будет больше времени на сбор вещей, и я оставлю Тому пошлую прощальную записку на трюмо? Как мы поступим? Нет, я по твоим глазам вижу, что ты все это придумал под влиянием момента. Не обижайся, я так говорю не потому, что не согласна. Мне нравится твой романтизм и твоя решимость, но…

— Я говорю серьезно! — настаивал он. — В конце семестра мы…

— А зачем ждать до конца семестра?

— Ну… Не знаю… За это время мы сможем все подготовить… Избежим громкого скандала. Согласись, здесь уже было достаточно скандалов.

От этих слов оба заметно погрустнели.

— Да, — печально заметила она. — Для меня это были самые ужасные дни за последние годы. Наверно, единственная радость — когда приехал ты. Странно, ты совсем не такой человек, чтобы служить секретарем у директора. Почему ты оставил Лондон и приехал в нашу глушь?

— Решил сменить обстановку… — выдавил из себя Ривелл.

— Я так и подумала… — Она помолчала, а потом добавила: — Нет, Колин, если говорить о твоем предложении всерьез, то понимаю, что мне нельзя ехать с тобой. Видишь ли, ты вряд ли будешь относиться ко мне так, как мне хочется. Ты считаешь меня слишком легкомысленной, слишком необразованной, чтобы делиться со мной своими мыслями. Ты ведь мне не очень доверяешь, верно?

— Не доверяю? С чего ты решила?

— Тогда почему ты не говоришь мне, зачем приехал в Оукингтон? Неужели ты думаешь, что я могу поверить, будто тебе захотелось сменить обстановку? Ведь ты за целую неделю не делаешь той работы, какую секретарь делает за час… Нет, милый Колин, ты умный человек и играешь в какие-то свои умные игры, которых я не понимаю. И я не удивлюсь, если ты признаешься, что разыгрываешь влюбленность в каких-то своих целях…

— Розамунда, не говори так! — Ривелл был оскорблен такими предположениями. — Я могу тебя заверить, что…

— Что ты приехал из Лондона лишь за новыми впечатлениями? И что директор позволяет тебе здесь жить за красивые глаза? — Она неожиданно заплакала. — Извини, но я не могу сдержаться… На миг я тебе даже поверила… когда ты целовал меня, но сейчас…

— Нет-нет, я не обманываю тебя! — вскричал Ривелл. — Придет время, и я тебе все объясню…

— Не надо. Ты мне все равно не доверяешь…

— Пойми, я просто хочу уберечь тебя от новых потрясений. Ты их уже столько вытерпела!

— Новых? Как, разве еще не все позади? Я так на это надеялась!

— Боюсь, что… пока остается много вопросов…

— Скажи мне правду, Колин, какой бы ужасной она ни была! — попросила она тихим, проникновенным голосом.

Но именно этого Ривелл не мог сделать. Не мог объяснить, как и почему подозревал ее мужа в убийстве. Он решил сказать ей лишь то, что, по его мнению, убийцей был не Ламберн, а кто-то другой. Она была страшно взволнована сообщением.

— Как?! Не Ламберн? Но ведь он признался мне, Колин!

— Да, но он лгал.

— Зачем же ему было так лгать?

— Он хотел кого-то вывести из-под удара.

Она была в замешательстве. Но в конечном счете согласилась принять новую версию и по-женски конкретно спросила о самом главном:

— Колин, кто же тогда был убийцей?

— Пока я не все знаю. К сожалению, мои подозрения пока лишены достаточных оснований.

— А вдруг у тебя не наберется улик — что тогда?

— Наберется. К тому же преступники всегда сбегают, когда чувствуют за собой слежку.

Она вдруг приникла к его плечу со словами:

— Ох, милый, из всех несчастий, какие выпали на мою долю в Оукингтоне, эти убийства были самым тяжелым испытанием… Колин, пойдем по домам, а? Меня слишком взволновали наши разговоры… Да и Том скоро приедет.

По ее тону Ривелл понял, что ему не следует даже намекать, кого именно он подозревает в преступлениях, совершенных в Оукингтоне.

По пути назад они беседовали уже в другой, деловой тональности.

— Видишь ли, во всем мире только три человека знают о признании Ламберна в разговоре с тобой: я, сыщик Гатри и ты сама. Но только мы с тобой понимаем, что это признание было ложным.

— И только кто-то один знает — или догадывается, — кто был настоящим убийцей.

Он слегка улыбнулся:

— Возможно.

— А Гатри считает, что это был Ламберн?