Реймонд Постгейт - Вердикт двенадцати Страница 30

— Ни в чем я его не подозревала. Я им верила. Он сказал, что вино прокисло, я и сама попробовала на вкус — верно, кислятина. Я велела ему вылить и продать бутылки. Я и не знала, что он его пьет, пока инспектор не застукал его за этим делом, а потом уже мистер Гендерсон разобрался, что к чему.

Она с благодарностью взглянула на мистера Гендерсона, пытаясь загладить сказанное до этого.

— Вы приказали ему вылить вино, а он вместо этого его пил? Хм-м. И сколько это тянулось?

— Думаю, долго. Началось вскоре после смерти сэра Генри. Я, конечно, не знаю, сколько он пил и как часто.

Сэр Изамбард побарабанил двумя пальцами по подбородку, как делал всегда, когда пребывал в замешательстве, и решил поговорить о другом.

— А теперь мне бы хотелось узнать о ваших отношениях с Филиппом. Он вас не любил?

— Знаю, что о мертвых нельзя говорить плохо; но он был очень трудным ребенком. Все время…

Сэр Изамбард опять в упор посмотрел на нее. Она осеклась и спросила:

— Что именно вас интересует?

— Меня интересует, были ли конкретные случаи — подчеркиваю, конкретные случаи, а не общие рассуждения, — свидетельствующие о странностях в его поведении и в особенности о том, что он желал вам зла.

Миссис ван Бир растерялась, да и было от чего. Теперь-то среди всех мелких проступков Филиппа ей трудно было бы отыскать что-то действительно серьезное. Конечно, ребенок причинял массу хлопот, но она понимала, что сэру Изамбарду требовалось нечто большее, нежели простые детские обиды. Он попробовал поставить вопрос иначе:

— Не вспомните ли вы такого, чему были свидетели? Что видели Родды, либо учитель, либо Ада, либо доктор? Что-нибудь, говорящее о неустойчивой психике мальчика? Меня, поймите, интересует — не мог ли несчастный ребенок проникнуться к вам такой ненавистью, что пытался отравить и вас и себя? Если он питал такие намерения, посторонние могли заметить, что он не в себе. Попытайтесь припомнить.

Миссис ван Бир попыталась, и, видимо, ей наконец забрезжило.

— Вроде бы перед самым несчастьем было такое. Слуги видели, хотя эти вруны могут наплести все что угодно.

— Неважно. Рассказывайте.

— На кухне он бросился на меня с ножом и порезал мне щеку. Это из-за того, что доктор велел мне уничтожить грязного больного кролика, а я, конечно, не могла ослушаться доктора.

И миссис ван Бир принялась пространно излагать свою версию умерщвления Филиппова любимца. Сэр Изамбард ухмылялся с весьма довольным видом. Он получил доказательство умысла к убийству, причем доказательство, которое, скорее всего, будет подтверждено свидетельскими показаниями.

— Что еще вы можете рассказать о кролике? — спросил он.

— Большая злая зверюга. Вы тут спрашивали, бывал ли ребенок не в себе. Еще бы не бывал, вот вам готовый пример. И как это я раньше не вспомнила. Ученый человек — он разом все ухватит. Я-то все время знала, да ничего не соображала, а вы сразу увидели, как это важно. — Миссис ван Бир прямо-таки расцвела, к ней чуть ли вернулся былой апломб. — Он вроде как молился на этого своего кролика. Что-то там читал ему наизусть, а один раз так стал перед ним на колени и распевал, словно в церкви, — я сама видела. Тогда-то он и дал кролику это непонятное имя.

— Дети нередко обожают кроликов, — разочарованно заметил сэр Изамбард. — Кстати, что это за непонятное имя?

— Я уже и не помню, — ответила вконец измученная Розалия. — Что-то вроде Шредди Вассар.

— Что, что? — оживился сэр Изамбард.

— Сейчас вспомню. Я тогда еще подумала — какое странное имя. — Миссис ван Бир собралась с мыслями. — Средний Ваштар, вот как.

Сэр Изамбард задумался, однако ничего не сказал. Потом он встал.

— Благодарю вас, сударыня, — произнес он. — Вы очень, очень нам помогли. Вскорости мы снова вас навестим.

Он протянул ей руку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СУД И ВЕРДИКТ

Состав суда:

Судья: Его честь судья Стрингфеллоу (сэр Алан Герберт Лемезюрьер Стрингфеллоу)

Обвиняемая: Розалия ван Бир, вдовица

Главный обвинитель: Бертрам Джон Прауди, эсквайр, королевский адвокат

Старшина присяжных: А. Г. Поупсгров, эсквайр

Присяжные: мисс В. М. Аткинс, миссис Моррис, доктор П. Холмс, господа Д. А. Стэннард, Э. Брайн, Э. О. Джордж, Ф. А. X. Аллен, Д. Элистон Смит, А. У. Дрейк, Г. Парем Гроувз и Г. Уилсон

Секретарь суда: мистер П. Д. Ноубл

I

Мистер Прауди, естественно, сообщил далеко не все подробности жизни Розалии, с которыми мы только что ознакомились. Одних он и сам не знал, а другие казались ему несущественными. На ее происхождении и истории первого замужества он из милосердия не стал задерживаться, о несчастном браке с мистером ван Биром тоже сказал всего пару слов, так что в худшем случае у присяжных могло сложиться впечатление, что эта дама весьма и весьма честолюбива. Мисс Аткинс, в прошлом служанку на все руки, и мистера Поупсгрова, фессалийского беспризорника, — и он, и она проделали путь из нищеты к преуспеянию, подобная информация настроила скорее в пользу, нежели против обвиняемой. Мистер Брайн, кассир фанатик, утвердился в подозрении, что Розалия — женщина суетная, но его начинал тревожить тот факт, что вокруг одна сплошная суетность и все участники суда, равно как и публика в зале, одинаково в ней погрязли. Он был один как перст, единственный христианин, а кругом рыскало войско мидянское; однако же долг его заключался не в том, чтобы себя от них оградить — это было бы проще простого, — а в нелепой задаче отделить одних волков от других и решить, какие тут всех свирепей и чернее и преданы злу до костей. Человек по сути своей вообще глубоко порочен, если только не обретет искупления, и как различить, у кого больше греха на душе! Взгляд его тусклых серых глаз становился все растерянней, по мере того как мистер Прауди уныло бубнил и бубнил. Когда же будет дан знак? Знака все не было. Подражая мистеру Поупсгрову, старшина присяжных, который безостановочно строчил в блокноте, мистер Брайн тоже попытался записывать, однако записывать было нечего. Он вдруг понял, что занимается пустым и бессмысленным делом — рисует рожицы, и сердито убрал карандаш.

Мистер Прауди умолчал о том, как обнаружил вырезку из «Вестника Восточного Эссекса». Он даже не назвал имени учителя: узнают, когда дойдет до показаний. Пока же он удовольствовался упоминанием о том, что полиция нашла вырезку, «руководствуясь полученной информацией». Тем не менее описание найденной вырезки заставило присяжных насторожиться — впервые после того, как он начал свою речь. Присяжные как-то разом помрачнели; мистер Поупсгров отложил блокнот и уставился на мистера Прауди с откровенным восхищением. Доктор Холмс облегченно вздохнул: наконец-то печатный текст, родная стихия! До сих пор развитие событий его огорчало. Он ожидал, что его, как преподавателя Оксфорда, изберут старшиной; а если и не изберут, так он хотя бы сможет подчинить жюри своей воле: как-никак, среди присяжных не было ни одного солидного человека, и вполовину столь же ученого. А некоторых, пожалуй, даже нельзя было счесть джентльменами. Правда, в составе имелись две женщины, но доктор Холмс, исходя из опыта работы со студентками колледжей Самервилл и Сент-Хьюз[38], не сомневался в том, что по уровню интеллекта женщины просто не в состоянии правильно оценить основные положения этого судебного дела. Им, понятно, придется все объяснять и подсказывать, и непохоже, чтобы кто-то, помимо него, смог с этим справиться. Ибо, в конце-то концов, он — и скорее всего только он — достаточно образован, чтобы бесстрастно разобраться в предъявленных уликах. Он считал себя человеком, способным на взвешенные суждения; он настоящий ученый и подготовил к изданию не одного латинского автора. Дабы обосновать верное понимание того или иного искаженного текста, ему приходилось пускаться в расследования, мало чем, по его мнению, отличающиеся от судебных. Приступая к делу, он раскладывал перед собой издания, подготовленные и откомментированные предшественниками, которые предлагали каждый свое истолкование и прочтение. От него требовалось одно — сесть и подумать. Ему предстояло определить авторство каждой рукописи; опираясь на свои знания, он мог проследить, как из одного и того же источника берут начало несколько рукописей. Если в них встречались одни и те же ошибки, значит, все они, несомненно, восходят к единому оригиналу. Следовательно, все они говорят об одном и том же. С другой стороны, о предположениях редакторов надлежало судить исключительно под тем углом, насколько они, предположения, обоснованны. Поэтому он и считал, что многолетний опыт дает ему право определять ценность свидетельских показаний. Значит, и в этом деле разобраться ему будет проще простого, так что он сумеет быстро прийти к верному заключению и помочь остальным присяжным.