Агата Кристи - Испытание невиновностью Страница 31

– Я рада, что ты здесь, – неожиданно сказала Эстер. – С тобой всегда можно поболтать на любые темы... о чем угодно.

– Мне ведь теперь больше особенно и заняться нечем, – признался Филип. Пошли в мою комнату, поболтаем еще. – И, видя, что она колеблется, добавил:

– Мэри внизу, пошла приготовить для меня какое-то несъедобное угощение своими собственными белыми ручками.

– Мэр меня не поймет, – сказала Эстер.

– Эта верно, – согласился Филип. – Мэри ничегошенькй не поймет.

Он покатил дальше, и Эстер пошла с ним рядом. Она открыла дверь их гостиной и пропустила Филипа вперед.

– А вот ты понимаешь, – сказала она, входя следом. – Почему?

– Видишь ли, бывают ситуации, когда такие мысли не могут не прийти в голову... Например, когда со мной случилась эта история и я понял, что могу остаться калекой на всю жизнь...

– Да, – сказала Эстер. – Это, наверно, было жутко. Жутко. Ты же летчик.

– «Высоко-высоко по небу летит на белой тарелочке сахарный бисквит», шутливо продекламировал Филип.

– Прости меня, ради Бога! Я такая эгоистка... я не подумала... это я должна была проявить сочувствие.

– И хорошо, что не проявила, – сказал Филип. – И вообще, это время у меня уже прошло. Ко всему можно привыкнуть, Эстер. Сейчас эти слова для тебя пустой звук, но в конце концов ты убедишься, что я прав. Если только не успеешь раньше наделать всяких глупостей. Ну давай рассказывай. Что такое случилось? Повздорила, наверно, со своим дружком, этим неулыбой-медикусом?

– Нет, не повздорила. Все гораздо хуже.

– Обойдется, – сказал Филип. – Вот увидишь.

– Нет, никогда. Тут уже ничего не исправишь.

– Эх, Эстер, какая же ты максималистка. Для тебя все либо белое, либо черное, да? И никаких полутонов.

– Что поделаешь, – ответила Эстер. – У меня всю жизнь так. Чего ни задумаю, за что ни возьмусь, все у меня получается шиворот-навыворот, не как мечталось. Я хотела, чтобы у меня была своя жизнь, хотела кем-нибудь стать, что-то делать. И все так, впустую... Я часто подумывала о самоубийстве. Лет с четырнадцати.

Филип слушал ее очень внимательно. А потом спокойно, деловито проговорил:

– Между четырнадцатью и девятнадцатью очень многие решаются на самоубийство. Это такой возраст, когда как бы смещаются пропорции. Школьники хотят свести счеты с жизнью, потому что боятся провалиться на экзамене, школьницы – потому что мама не пустила в кино с мальчиком, который нравится ей, но не нравится маме. В этом возрасте все окрашено в неестественно яркие краски – и радости и огорчения. Совсем как в кино. Либо полный мрак, либо на седьмом небе от счастья. Но эта острота восприятия с возрастом проходит. Твоя беда в том, Эстер, что ты все никак не повзрослеешь, а пора бы.

– Мама всегда была права, – вдруг сказала Эстер. – Бывало, я хочу что-то сделать, а она не позволяет. И всякий раз выходило, что права она, а не я. И я не могла этого вынести, просто не могла! Вот и решила доказать себе, какая я храбрая. Уехать и жить самостоятельно. Проверить, на что я способна. Ну и ничего из этого не вышло. Актрисой я оказалась никудышной.

– Естественно, – сказал Филип. – Ты же не умеешь сдерживать свои эмоции, вживаться в роль, так кажется, говорят актеры. Ты слишком занята собственными переживаниями, моя милая. Ты и сейчас все драматизируешь, преувеличиваешь свои проблемы.

– Тогда я решила завести себе настоящую любовь, – чуть усмехнувшись, продолжала Эстер. – Не наивный детский роман, а нечто серьезное... Он был намного старше меня... Женат и очень несчастлив в браке.

– Стандартная ситуация, – заметил Филип. – И он безусловно этим спекулировал.

– Я думала, это будет... ну, великая страсть, как же иначе... Ты не смеешься надо мной? – Она замолчала и взглянула на него с подозрением.

– Нет, не смеюсь, Эстер, – ласково ответил Филип. – Я представляю себе, как ты намучилась.

– Великой страсти не получилось, – горько заключила Эстер. – А получилась глупая, жалкая интрижка. Все, что он нарассказывал о своей загубленной жизни, о жене, оказалось ложью. Я... я просто навязалась ему со своей дурацкой любовью... как последняя идиотка.

– Некоторые истины, – сказал Филип, – приходится постигать на собственном опыте. И знаешь, Эстер, тебе это все во вред не пошло. Наоборот, помогло повзрослеть. Или могло бы помочь, если бы ты не сопротивлялась.

– Мама тут же кинулась меня... спасать, – то ли с обидой, то ли с негодованием проговорила Эстер. – Приехала, все уладила и сказала, что, если я действительно хочу стать актрисой, надо учиться, надо сначала поступить в школу драматического искусства. Но я вовсе не стремилась стать актрисой и к этому времени уже поняла, что у меня ни на грош таланта. В общем... пришлось возвратиться домой. А что еще мне оставалось?

– Нашлись бы, наверно, и другие выходы. Но этот был самый легкий.

– О да, – с горечью подтвердила Эстер. – Ты так хорошо все понимаешь! Я ужасно слабохарактерная, настоящая размазня. Вечно выбираю что полегче. А если взбунтуюсь, обязательно выходит какая-то глупость или вообще ничего не получается.

– Ты очень не уверена в себе. Почему? – сочувственно спросил Филип.

– Может быть, потому, что я не родная, а приемная, – сказала Эстер. – Я узнала это только в пятнадцать лет. Про остальных-то я знала, а потом как-то спросила... оказывается, я тоже... На меня это подействовало просто ужасно. Словно земля из-под ног ушла.

– Ох, какая же ты мастерица все драматизировать, – покачал головой Филип.

– Она не была мне матерью! Она совершенно не понимала, что я чувствую. А просто относилась ко мне с добротой и терпением и планировала за меня мою жизнь. О, как же я ее ненавидела! Это отвратительно с моей стороны, я знаю, но я ее ненавидела.

– А знаешь, ведь очень многие девочки переживают такой период, когда они ненавидят своих матерей, – сказал ей Филип. – Так что в твоих чувствах не было ничего такого уж особенного.

– Я ненавидела ее за то, что она всегда была права. Когда человек всегда прав, это невыносимо. Рядом с ним начинаешь чувствовать себя все никудышнее и никудышнее. Филип, все это так ужасно! Что мне делать? Как быть?

– Выходи за этого симпатичного парня, который за тобой ухаживает, ответил Филип. – Остепенись. Стань доброй женушкой трудяги-врача. Или это для тебя не достаточно блестящая перспектива?

– Он уже больше не хочет на мне жениться, – сокрушенно отозвалась Эстер.

– Откуда ты взяла? Он что, так и сказал? Или ты просто фантазируешь?

– Он думает, что это я убила маму.

– Вот как? – Филип замолчал на мгновение, а потом вдруг выпалил:

– А на самом деле нет? Эстер резко обернулась к нему:

– Ты почему спрашиваешь? Объясни!

– Просто поинтересовался. Дело внутрисемейное, так сказать. Не для передачи в инстанции.

– Если бы это сделала я, думаешь, я бы тебе сказала?

– Конечно, разумнее было бы не говорить, – согласился Филип.

– Он знает, что убила я. Он так мне и заявил. И еще сказал, что я могу смело ему довериться, все будет в порядке, мы поженимся, и он за мной присмотрит. Он... он не допустит, чтобы это стояло между нами.

– Ну и ну, – присвистнув, сказал Филип.

– И бесполезно... бесполезно объяснять ему, что я не убивала. Он ведь все равно не поверит, правда?

– Должен поверить, раз ты это отрицаешь.

– Я не убивала! – взволнованно воскликнула Эстер. – Слышишь? Это не я! Не я! Не я! – Она вдруг махнула рукой и замолчала. – Звучит неубедительно, проговорила она.

– Правда часто звучит неубедительно, – утешил ее Филип.

– Мы... мы не знаем, – продолжила Эстер. – Никто не знает. И все тайком друг за другом наблюдают. Мэри посматривает на меня. И Кирстен. Она так бережно за мной ухаживает, так ласково со мной обращается... Ну ясно, тоже считает, что это я. У меня нет выхода. В этом все дело, понимаешь? У меня нет выхода. Лучше уж действительно пойти к обрыву и броситься оттуда вниз головой...

– Бога ради, Эстер, не болтай глупостей. Выход всегда можно найти. И даже не один.

– Например? Нет, ничего нельзя сделать. Для меня все пропало. Разве можно жить с этим дальше, вот так, день за днем? – Она посмотрела на Филипа. – Ты, конечно, считаешь меня ненормальной. А что, если это и вправду я убила? И теперь мучаюсь от раскаяния? Может быть, вот здесь, – она картинно прижала руку к груди, – хранятся страшные воспоминания.

– Не будь дурочкой.

Филип поднял руку и притянул Эстер к себе. Она почти упала поперек его кресла. Он поцеловал ее.

– Хороший муж, вот кто тебе нужен, моя девочка, – сказал он. – А не этот напыщенный молодой болван Дональд Крейг, у которого голова набита психиатрией и учеными словечками. Ты такая глупенькая, такая дурочка и – совершенно прелестная, Эстер.

Открылась дверь, и на пороге застыла Мэри Даррант. Эстер оттолкнула Филипа и поднялась, а он смущенно улыбнулся жене.

– Я тут пытаюсь приободрить Эстер, Полли, – объяснил он.