Стивен Ван Дайн - Злой гений Нью-Йорка [Дело Епископа] Страница 31

Арнессон взял бумагу и с удовольствием стал её рассматривать.

— Ага! Бесславный отчёт о поражении нашего друга Парди?

— Что это ещё за выдумки? — презрительно спросил профессор.

— М-р Ванс думает, что из этого можно кое-что извлечь.

— Глупости! — Профессор налил себе ещё рюмку портвейна и погрузился в чтение, совершенно игнорируя нас.

Арнессон углубился в записи.

— Вот странно. Игра в общем продолжалась два часа тридцать минут для белых, то есть для Парди, и три часа тридцать две минуты для чёрных. Отсюда вытекает, что после перерыва белым потребовалось лишь сорок пять минут, тогда как чёрным понадобился час и тридцать четыре минуты.

Ванс кивнул.

— Правильно. Игра продолжалась два часа и девятнадцать минут, от одиннадцати часов вечера до девятнадцати минут второго ночи. Но попробуем докончить партию: мне хотелось бы знать ваше мнение о ней.

Арнессон тотчас же пошёл к шахматному столику и выложил из ящика шахматные фигуры.

— Ого, не хватает чёрного епископа. Когда же я получу его обратно? Но ничего, он здесь не нужен, он уже обменён. Он расставил фигуры, сел и стал изучать положение.

— Мне не представляется положение Парди безнадёжным, — заметил Ванс.

— Мне тоже. Не могу понять, почему он проиграл. Посмотрим! — Он взял лист с записями и сделал несколько ходов; через короткое время он издал радостное восклицание. — Ага, вот так Рубинштейн! Умно и тонко. Насколько я знаю Рубинштейна, эта комбинация потребовала много времени. Он ведь медлителен!

— Вероятно, обдумывание этой комбинации и привело к такому несоответствию во времени, — заметил Ванс.

— Несомненно, оно и заняло все эти сорок пять минут.

— А как вы думаете, в котором часу воспользовался Рубинштейн этими сорока пятью минутами? — спросил Ванс.

— Посмотрим… — Он долго вычислял и наконец сказал: — Обдумывание заняло время между половиной двенадцатого и половиной первого.

— Из любопытства, — продолжал Ванс, — я разыграл всю игру до мата, может быть и вы, м-р Арнессон, сделаете то же самое. Интересно было бы выслушать ваше мнение.

Арнессон несколько минут изучал позицию. Потом он поднял глаза на Ванса. Лицо его расплылось в улыбке.

— Я понимаю, в чем дело. Вот так позиция! В пять ходов чёрные выигрывают! Почти неслыханный финал. Парди был побит чёрным епископом! Невероятно!

Маркхэм нахмурился с видом глубокого недоумения.

— Вы находите необыкновенным, что один епископ решил партию? — спросил он Арнессона.

— Я не помню подобной комбинации! Именно с Парди это случилось. Начинаю верить в Немезиду. Двадцать лет Парди возился с епископом и погиб с ним!

Через несколько минут мы простились и пошли по направлению к Вест-авеню, где наняли такси.

— Не удивительно, Ванс, — говорил по дороге Маркхэм, — что Парди побледнел, когда ты сказал, что чёрный епископ разгуливал в полночь. Вероятно, он подумал, что ты нарочно бросаешь ему в лицо ошибку всей его жизни, чтобы оскорбить его.

— Может быть, — сонно ответил Ванс. — Чертовски забавно, что епископ был его злым роком все эти годы. Такие неудачи действуют на самые сильные умы, вызывают жажду мести.

— Трудно представить себе Парди в роли мстителя, — возразил Маркхэм. — А почему ты так заинтересовался расхождением во времени? Не вижу, чтобы визит к Арнессону продвинул нас хоть сколько-нибудь вперёд.

— Это потому, что ты не знаком с привычками шахматистов. Во время такой партии игрок не сидит за столом, пока его противник обдумывает свой ход. Он разгуливает по комнате, рассматривает развешенные по стенам картины, выходит на воздух, разговаривает с дамами, пьёт воду, а иногда и ест. На последнем шахматном турнире маэстро в комнате было четыре стола, и всегда по крайней мере три стула были не заняты. Парди нервный человек. Он не мог бы спокойно высидеть, пока Рубинштейн обдумывал свои ходы.

Ванс закурил папиросу.

— Маркхэм, разбор Арнессоном этой партии установил тот факт, что у Парди около полуночи было три четверти часа свободного времени.

Глава XXI

МАТЕМАТИКА И УБИЙСТВО

Суббота, 16 апреля, 8 часов 30 минут вечера

За обедом мы не говорили о нашем деле, но когда уселись в укромном уголке клубного зала, Маркхэм вернулся к больному месту.

— Не нахожу, — начал он, — чтобы слабый пункт в alibi Парди сколь-нибудь помог нам. Невыносимое положение ещё усложнилось.

— Да, — вздохнул Ванс, — печален, жалок наш мир. С каждым шагом мы все больше запутываемся. А самое удивительное в этом деле то, что истина стоит перед нами, а мы её не видим.

— Но у нас нет оснований даже подозревать кого-нибудь.

— Ну, я бы этого не сказал. Преступление совершено математиком; весь пейзаж усеян математиками.

В течение следствия ни разу не было названо имя предполагаемого преступника, но каждый из нас в глубине души был уверен, что один из тех, с кем мы мирно беседовали, был убийца. Мысль эта была столь отвратительная, что мы инстинктивно избегали выражать её словами.

— Преступление совершено математиком? — повторил Маркхэм, — а мне кажется, что эта серия бессмысленных убийств совершена вырвавшимся на свободу маньяком.

Ванс покачал головой.

— Преступник более чем здоров умственно, и поступки его гнусно логичны и точны.

— Как могут сочетаться эти убийства на тему сказок с математическим умом? — спросил Маркхэм.

Ванс приступил к анализу дела, который свёл все события и всех действующих лиц в один фокус. Точность этого анализа была через несколько дней доказана с потрясающей ясностью.

После продолжительного молчания Маркхэм спросил:

— Почему Парди, если считать его виновным, взял Арнессонова чёрного епископа, а не принёс фигуру из клуба, где отсутствие её было бы не замечено?

— Мы не знаем достаточно точно мотивов преступления, чтобы ответить на этот вопрос. Да и какие у нас доказательства его виновности? Каковы бы ни были наши подозрения, мы не можем предпринять ни одного шага против него. Если бы мы даже знали, что, без сомнения, он — убийца, мы все-таки были бы совершенно беспомощны… Я уже говорил тебе, Маркхэм, мы имеем дело с умом необычайной остроты, который вычисляет все вероятности, обдумывает каждый шаг. У нас только одна надежда: найти слабое место в комбинациях убийцы.

— Завтра же утром, — решительно заявил Маркхэм, — я прикажу Хэсу заняться alibi Парди. Если мы допросим всех зрителей игры, то у нас к полудню будет двадцать свидетелей против, а если ещё нам удастся найти кого-нибудь, кто действительно видел Парди близ друккеровского дома в полночь, у нас получится весьма серьёзная косвенная улика.

— Да, — согласился Ванс, — у нас была бы точка отправления. Парди, наверно, затруднился бы объяснить, почему он очутился за шесть кварталов от клуба во время партии с Рубинштейном именно в то время, когда к дверям миссис Друккер был подброшен чёрный епископ… Непременно прикажите Хэсу и его помощникам заняться вопросом об alibi Парди. Это будет шагом вперёд.

Но не пришлось отдавать такого приказания сержанту. Ещё не было и девяти часов, когда на следующее утро Маркхэм явился к Вансу с известием, что Парди совершил самоубийство.

Глава XXII

КАРТОЧНЫЙ ДОМИК

Воскресенье, 17 апреля, 9 часов утра

Неожиданная весть о смерти Парди произвела на Ванса потрясающее впечатление. Он стал поспешно одеваться.

— Честное слово, Маркхэм! — воскликнул он, — это невероятно… Как ты узнал об этом?

— Профессор Диллард позвонил мне полчаса тому назад. Парди лишил себя жизни в стрелковой комнате. Пайн утром нашёл тело и сообщил профессору. Я передал известие Хэсу и поехал сюда. Полагаю, что нам следует быть там. Кажется, «Дело Епископа» закончилось… Не особенно удовлетворительный финал, но, может, так лучше для лиц, причастных к делу.

Ванс ничего не ответил. Он задумчиво пил кофе, потом встал, взял шляпу и палку.

— Самоубийство… — ворчал он, когда мы спускались по лестнице. — Да, это последовательно, но, как ты говоришь, неудовлетворительно, чертовски неудовлетворительно…

Мы поехали к Диллардам, Пайн впустил нас в дом. Только профессор вышел к нам в гостиную, как раздался звонок у входной двери и в комнату влетел Хэс.

— Ну, теперь дело чистое, сэр, — обратился он к Маркхэму. — Эти тихони! Ну кто бы мог подумать?..

— Пожалуйста, сержант, — протянул Ванс, — не будем думать. Слишком утомительно. Тут нужен открытый ум, бесплодный, как пустыня.

Профессор Диллард провёл нас в стрелковую комнату. Все шторы были опущены, и электричество ещё горело. Я заметил, что и окна были плотно закрыты.

— Я оставил все так, как было, — объяснил профессор.

Маркхэм подошёл к большому плетёному стулу посредине комнаты.

Парди сидел на стуле против двери на стрельбище. Голова и плечи лежали на столе; правая рука свисала вниз, в пальцах был зажат револьвер. В правом виске зияла рана, а под головой была лужа запёкшейся крови.