Гарольд Шехтер - Маска Красной смерти. Мистерия в духе Эдгара По Страница 31

Я понимающе кивнул. Даже моих обонятельных способностей, существенно уступающих уникальному обонянию следопыта, хватило, чтобы ощутить вонь застоявшейся атмосферы гостиной Уайэта, в которой к тому же полицейские наглухо закупорили все окна. Кровь, пот да громадная сигара Джеймса Гордона Беннета преобладали в этом обонятельном винегрете.

— Ваше замечание о свойствах атмосферы в гостиной Уайэта затрагивает весьма интересный аспект, — оживился я. — Как вы, без сомнения, заметили, окна верхнего этажа распахнуты настежь, включая окно спальни хозяина. И это вполне естественно, учитывая погодные условия в городе в последние дни. Почему же тогда Уайэт, принявший все меры по вентиляции верхнего этажа, не сделал то же и внизу? Напрашивается предположение, что окна нижнего этажа были закрыты не хозяином, а вторгшимся в дом убийцей. По какой причине? Напрашивается ответ: чтобы никто не услышал криков жертвы.

Давайте примем во внимание еще несколько обстоятельств, — продолжал я. — Мы знаем, что убийца привязал Уайэта к креслу. Мы также знаем, что, в отличие от Энни Добс и Розали Эдмондс, у него не взрезано горло. Уайэт даже не успел умереть до моего прибытия. Сведя воедино эти факты, включая закрытые Джонсоном окна, неизбежно приходим к выводу, что убийца переступил порог дома с целью не просто убить хозяина, но и подвергнуть его пытке. Опять спросим себя: для чего? Из похотливого пристрастия к созерцанию чужих страданий? Но это лишь часть истины. Ведь ранее он обходился без столь затруднительных попутных действий, как тайное проникновение в дом, привязывание жертвы к стулу, закрывание окон и так далее. Нет. Следует вывод, что Джонсон подверг несчастного Уайэта мучениям не ради развлечения, но для того, чтобы узнать что-то. А именно — где спрятан этот таинственный документ. И именно это объясняет идеальный порядок в доме. Джонсону не было необходимости обыскивать дом, он узнал о местонахождении бумаги из уст ее владельца.

— А язык? — спросил Карсон. — К чему вырезать язык у того, от кого что-то хочешь услышать?

— Наиболее вероятное объяснение — язык убийца удалил уже после того, как узнал все, что ему было нужно. Ведь вы сами нашли свидетельство того, что Джонсон преуспел в осуществлении своего намерения.

— То есть он сжег бумагу?

— По всем признакам именно так.

Карсон чуть поразмыслил и отметил еще одно обстоятельство.

— Вы сказали, что Джонсон тайно проник в дом.

— Совершенно верно. Полагаю, тем же путем, что и я, через то же окно заднего фасада.

Карсон, не раздумывая, отверг мое предположение.

— Таким путем он мог улизнуть. Но внутрь попал иначе. К окну ведет лишь одна цепочка следов — ваших.

— Каким же образом он оказался внутри? — удивился я. — Неужели Уайэт сам открыл ему дверь?

— Возможно.

— Невероятно! Пригласить в дом совершенно незнакомого человека свирепого вида. Разве что… — вырвалось у меня в порыве какого-то озарения.

В этот момент появился наш официант с подносом.

— Прошу вас, господа.

Он поставил перед каждым из нас по громадной дымящейся посудине, опустив рядом заказанные напитки. Перед тем как удалиться, он водрузил в центр столика корзинку с крекерами.

Карсон изучающим взглядом уставился в свою тарелку. На лице его отразилась некоторая неуверенность. Надо признать, что миска устриц может произвести на непривычного едока гнетущее впечатление. Прежде всего обратим внимание на неприглядный облик главного ингредиента. Устрицы, деликатес со смачным ароматом, с виду весьма неаппетитны. К тому же порции у Ладлоу известны своей необъятностью. Дюжины жирных, поблескивающих мертвенным молочным блеском моллюсков горами громоздились перед каждым из нас.

Сомнения, однако, недолго одолевали моего товарища. Подстегиваемый голодом, он втянул носом соблазнительный аромат. Мы заткнули за воротники чистые салфетки, схватили ложки и, извините за несколько вульгарное, но весьма подходящее по смыслу словцо, «врылись» в свои порции.

Не могу сказать, что я мало слышал и читал об охотниках и трапперах Дальнего Запада, об их грубости и неотесанности, вполне объяснимых средою обитания. Тем больше удивлен я был, наблюдая за застольными манерами Карсона. Он ел — нет, вкушал пищу — с утонченностью английского аристократа. Ловкость его тем более бросалась в глаза, что некоторые устрицы оказались настолько гигантскими, что перед тем, как отправить их в рот, приходилось разрезать на три-четыре части. На салфетке следопыта за все время застолья так и не появилось ни одного пятнышка, ни одна капелька подливки не оросила скатерть возле тарелки Карсона.

Сначала мы жевали молча, увлеченные лишь процессом насыщения, беседа наша свелась к немногим кратким замечаниям относительно качества поглощаемой пищи. Карсон одобрительно заметил, что еда «нормальная». Постепенно, однако, грудь моя переполнялась теплыми товарищескими чувствами, вызванными, без сомнения, вкусной и питательной пищей и подогретыми необычайно крепким ромовым пуншем. Из меня полились слова. В ответ на вопрос скаута о характере моей работы я пустился в детальное описание своего творчества, уделив особое внимание нескольким произведениям, которые, как это ни горько, не принесли мне успеха материального, но по праву считаются недосягаемыми образцами одной из наиболее возвышенных форм творчества, краткого прозаического повествования.

Я подробно изложил сюжеты рассказов «Вильям Вильсон», «Лигейя», «Колодец и маятник» и еще одного-двух и тут заметил, что Карсон, оставаясь вежливым и внимательным слушателем, не слишком стремился скрыть своего невысокого мнения о тех, кто зарабатывает на жизнь сочинением художественных литературных произведений.

Сначала он не хотел открывать причину этого предубеждения, но затем согласился, видя мой горячий интерес. Случилось это несколькими годами раньше.

Осенью 1842 года, поведал Карсон в своей лаконичной манере, на некого Уайта, продвигавшегося со своей женой по тропе Санта-Фе, напали апаши Джикарилла. Уайта убили, жену прихватили с собой. Когда в Таосе об этом узнали, на поиски отправилась спасательная экспедиция, а повел ее Карсон.

— Нашли место. От Уайта немного осталось. Индейцы привязали его к колесу и поразвлеклись вволю. Остатки клевали птицы. Мы похоронили, что наскребли, и пустились в погоню. Трудный маршрут. Сложная местность. Неделю гнались. Догнали вечером, напали на лагерь. Перебили всех до единого. Но миссис Уайт это не помогло. Ее закололи минут за десять, и, может, из сострадания. Успела она намучиться.

— Намучиться — как? — спросил я, побуждаемый нездоровым любопытством и уже боясь того, что могу услышать в ответ. Карсон, однако, отказался уточнять характер доставшихся на долю миссис Уайт мучений, сказав, что не хочет портить мне аппетит.

Этот ответ лишь раздразнил мое воображение. Я внутренне содрогался от картин истязаний бедной женщины, представавших перед моим внутренним взором. Отогнав эти болезненные видения, я обратился к Карсону:

— Страдания несчастной миссис Уайт вызывают у меня глубокое сочувствие, но я не понимаю, какая связь между ними и вашим презрением к создателям прозы.

Карсон насадил на зубцы вилки и как раз отправил в рот большую устрицу, так что, соответственно этикету, задержался с ответом на время, необходимое для пережевывания пищи.

— Мы ее пожитки нашли. Среди прочего наткнулся я на мелкую книжонку. Называлась она «Кит Карсон, Король Гор». Похоронили мы миссис Уайт, и я заглянул в книжку. Никогда в такие помои не нырял! — воскликнул он с горечью в голосе. — Я великий герой, один с целой армией сражаюсь, индейцев сотнями крошу. Бедная миссис Уайт знала, что я где-то неподалеку, за эту книжонку держалась, как за Библию. Молилась, чтобы я появился и ее спас.

Карсон нахмурился.

— Такое нелегко проглотить, Эдди. Можно сказать, что этот поганый писака умышленно наврал бедной женщине.

Я секунду молчал. Вполне понятно, что Карсону претило, что его представляют каким-то полубогом в оленьей шкуре. Оправдано и его презрение к борзописцам жанра «кровь и молния», подсовывающим легковерной публике то, чего, в общем-то, эта публика и жаждет: вранье и дикие преувеличения. Но зачем же за грехи этих литературных халтурщиков осуждать все сословие тружеников пера?

Я открыл рот для возражения, но в этот момент обнаружил, что наше уединение нарушено. Кто-то остановился у стола. Подняв глаза, я увидел женщину весьма яркой наружности, явно старше тридцати лет. В пору расцвета она, очевидно, была весьма привлекательной. Даже сейчас, когда возраст и распутный образ жизни огрубили ее черты, лицо привлекало большими глазами с изумрудным отливом, полными губами и изящным, с легкой горбинкой, носом. Густые рыжие локоны убраны наверх и удерживаются двумя вычурной формы заколками.