Агата Кристи - Том пятый. Выпуск II Страница 32

— Да. Страшная вещь.

Мы оба умолкли. Я вспоминал выражение отчаянного ужаса на лице Бренды. Мне оно показалось смутно знакомым — и вдруг я понял почему. То же выражение я видел на лице Магды в первый день нашего знакомства, когда она говорила об «Эдит Томпсон».

«…А потом начинается этот кошмар…» — И на лице Магды изобразился тот же дикий ужас, который я только что видел на лице Бренды. Да, по натуре Бренда не была бойцом. Меня вообще удивляло, что у нее хватило духу совершить убийство. Правда, может быть, это Лоуренс Браун, со своей манией преследования и неустойчивой психикой, перелил содержимое одного пузырька в другой…

Во имя свободы любимой женщины.

— Итак, все кончено, — сказала София и глубоко вздохнула. — Но почему их арестовали сейчас? Я думала, что никаких доказательств их вины у полиции нет.

— Тут всплыли некоторые улики. Письма.

— Их любовная переписка?

— Да.

— Какими же идиотами нужно быть, чтобы хранить подобные вещи!

Да, конечно. Идиоты. Разновидность глупости, для которой чужой печальный опыт абсолютно ничего не значит. Нельзя развернуть утреннюю газету без того, чтобы тут же не наткнуться на скандал, связанный с подобного рода глупостью: стремлением сохранить запечатленные на бумаге слова любви.

— Все это страшно неприятно, София, — сказал я. — Но тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, разве не этой развязки все мы хотели? Помнишь нашу первую встречу в ресторане «Марио»? Тогда ты сказала мне: все будет в порядке, если окажется, что убийство совершил надлежащий человек. Ты имела в виду Бренду. Бренду или Лоуренса.

— Не надо, Чарлз. Ты меня мучаешь.

— Но мы должны рассуждать здраво. Теперь мы можем пожениться, София. Теперь, когда выяснилось, что семья Леонидисов никакого отношения к убийству не имеет, ты не можешь больше мне отказывать.

Девушка подняла на меня глаза — до сих пор я как-то не замечал, насколько они глубоки и сини.

— А ты уверен, что семья Леонидисов никакого отношения к убийству не имеет?

— Моя милая девочка, ни у кого из вас не было и тени мотива.

Внезапно София смертельно побледнела.

— Ни у кого, кроме меня, Чарлз. Мотив был у меня.

— Да, конечно… — Я был ошеломлен. — Но совершенно условный. Ты же ничего не знала про завещание.

— Но я знала, Чарлз, — прошептала она.

— Что?! — Я непонимающе уставился на Софию. Мне вдруг стало почему-то холодно.

— Все это время я знала, что дедушка оставил все деньги мне.

— Но откуда?

— От самого дедушки. Дней за десять до смерти он вдруг совершенно неожиданно сказал мне: «Я завещал все свое состояние тебе, София. Ты будешь заботиться о семье, когда я умру».

Я продолжал неотрывно смотреть на Софию.

— Но ты никогда ни словом не обмолвилась мне!

— Да. Понимаешь, когда все рассказывали, как дедушка огласил завещание и подписал его… Я решила, что, может, он просто ошибся… Или оговорился… Или если такое завещание действительно существовало, то, может, оно потерялось и никогда не найдется. Я не хотела, чтобы оно нашлось… Я этого боялась.

— Боялась? Но почему?

— Не знаю. Наверное, из-за убийства…

Я снова вспомнил выражение дикого ужаса на лице Бренды. И точно такое же выражение на лице Магды, представляющей себя в роли убийцы. София не могла поддаться подобной слепой панике, так как была слишком разумна для этого, но она отчетливо понимала, что завещание Леонидиса делало ее подозреваемой номер один. И теперь я окончательно понял, чем мотивирован ее отказ обручиться со мной и каковы причины ее настойчивого стремления узнать правду во что бы то ни стало. «Я должна знать правду. Я должна знать!» Я помнил, с какой страстью произнесла девушка эти слова.

Мы медленно направились к дому, и вдруг в какое-то мгновение я вспомнил еще кое-что, сказанное Софией в тот вечер.

«Думаю, в принципе я способна на убийства, — сказала тогда София. — Но конечно, для убийства у меня должны быть действительно стоящие причины».

Глава 22

Из-за живой изгороди навстречу нам вышли Роджер и Клеменси. Просторный твидовый костюм шел Роджеру куда больше строгих туалетов делового мужчины.

— Привет! — сказал великан. — Ну наконец-то! Я уже начал думать, что они никогда не арестуют эту мерзавку. Чего они выжидали, непонятно. Ну что ж, теперь она и ее жалкий воздыхатель очутились за решеткой — и, надеюсь, их ждет виселица.

Клеменси нахмурилась.

— Не будь таким жестоким, Роджер.

— Жестоким? Чепуха! Совершено хладнокровное убийство доверчивого беспомощного старика — а когда я выражаю законную радость по поводу поимки преступников, меня называют жестоким. Говорю тебе, я с удовольствием задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда инспектор Тавернер пришел по ее душу? Ну и как она вела себя?

— Это было ужасно, — тихо ответила София. — Бренда чуть с ума не сошла от страха.

— Так ей и надо.

— Не будь таким мстительным, Роджер, — сказала Клеменси.

— У тебя совершенно нет воображения, — полушутя ответил ей муж. — Представь себе, что отравили меня…

Я заметил, как дрогнули веки Клеменси и руки судорожно сжались в кулаки.

— Не смей говорить такие вещи даже в шутку, — отчеканила она.

— Успокойся, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы направились к дому. Роджер и София шли впереди, мы с Клеменси чуть отстали.

— Полагаю, теперь… нам позволяет уехать? — спросила она.

— Вам так не терпится уехать?

— У меня больше нет никаких сил.

Я удивленно взглянул на нее. Она горько улыбнулась мне и легко кивнула:

— Разве вы не понимаете, Чарлз, что все это время я боролась? Отчаянно боролась за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что родственники убедят его остаться в Англии и нам придется вечно жить среди них, задыхаясь в плену тесных и прочных семейных уз. Я боялась, что София предложит Роджеру часть дохода и он согласится, так как это означало бы комфорт и покой для меня. Беда с Роджером заключается в том, что он никого не слушает. У него в голове постоянно возникают новые идеи — и всегда абсолютно несостоятельные. Роджер ничего не понимает в жизни. И при этом по природе своей он достаточно Леонидис, чтобы считать: счастье женщины заключается в богатстве и комфорте. Но я буду бороться за свое счастье — буду! Я увезу мужа отсюда и научу его вести ту жизнь, для которой он создан и в которой он никогда не почувствует себя неудачником. Я хочу, чтобы Роджер принадлежал мне безраздельно… вдали от всей его родни…

Клеменси говорила торопливо, приглушенным голосом, в котором звучали горечь и отчаяние, поразившее меня. До сих пор я не догадывался, что она находится практически на грани нервного срыва. И не догадывался, насколько страстным и собственническим было ее чувство к мужу.

Я вспомнил слова Эдит де Хэвилэнд, произнесенные со странной интонацией: «Это чувство граничит с идолопоклонством». Не Клеменси ли она имела в виду?

«Больше всех на свете Роджер любил своего отца, — подумал я. — Даже больше своей жены, хоть он и предан ей всей душой».

Я впервые понял, насколько сильно желала Клеменси владеть Роджером безраздельно. Он был ее ребенком, кроме того, что был ее мужем и возлюбленным.

К дому подъехала машина.

— Привет! — сказал я. — А вот и Джозефина!

Из машины вышли Джозефина и Магда. У девочки была забинтована голова, но в остальном она выглядела прекрасно.

— Как там мои золотые рыбки? — сразу же спросила она и двинулась навстречу нам по направлению к декоративному садику с прудом.

— Дорогая моя! — вскричала Магда.

— Не суетись, мама, — сказала Джозефина. — Со мной все в порядке. И я терпеть не могу излишней опеки.

Магда заколебалась. Я знал, что в действительности Джозефина была готова к выписке уже несколько дней назад и ее держали в госпитале только по просьбе инспектора Тавернера, который не мог гарантировать безопасность девочки до тех пор, пока подозреваемые не окажутся за решеткой.

— Смею предположить, свежий воздух пойдет Джозефине только на пользу, — сказал я Магде. — Я присмотрю за ней.

Я догнал Джозефину по дороге к пруду.

— Тут много чего произошло, пока ты лежала в госпитале, — сообщил я. Джозефина не ответила. Близоруко щурясь, она смотрела в пруд.

— Я не вижу Фердинанда, — сказала девочка.

— Фердинанд это который?

— С четырьмя хвостами.

— Забавная порода. Мне нравится вон та, ярко-золотистая.

— Самая заурядная рыбешка.

— Я вон от той белой, изъеденной молью, не в восторге.

Джозефина одарила меня презрительным взглядом.

— Это шебункин. Такая рыбка стоит намного… Гораздо больше простой золотой.