Джон Карр - Капкан для призрака Страница 32

Сказав это, Хэл сделал очень быстрое движение, намного быстрее, чем Гарт от него ожидал. Он бросился к Гарту, засунул ему в боковой карман смятые банкноты и тут же отскочил.

— О лицемерии говорили много, — ворчливо сказал Хэл, — когда еще жива была старая королева… А сейчас с лицемерием не все так просто. Возьмем, для примера, Марион.

Вплоть до этой минуты Гарт не замечал, что оркестр исполнял мелодии из опер Гилберта и Салливана. Кроме того, он не замечал, что у аквариума может быть столько глаз и все эти глаза устремлены на него.

— Юноша, — спросил Эббот опасно сдержанным тоном, — почему вы так говорите о миссис Боствик?

— Спокойно, спокойно, мистер полицейский! Я не сказал ничего плохого о Марион, если вы подразумеваете именно это. Однако, возможно, в этом и заключается неприятность.

— Что вы имеете в виду?

— Вы ведь слышали, что я сказал. Я говорил о лицемерии. Ее привезли из Индии, когда ей было четырнадцать лет. Уже тогда она, говорят, была красивой девушкой. Я познакомился с ней через четыре года, в 1905 году, как минимум за три месяца до того, как Винс Боствик в нее влюбился! Если эта девушка постоянно что-то повторяет, постоянно, все время, так это то, как ужасно ей нравятся молодые парни. Спросите у доктора Дэвида Гарта, говорит она так или нет.

Гарт оставил эти слова без комментариев.

— Ну вот, уже легче! — воскликнул Хэл. — Я довольно энергично соблазнял ее, теперь, когда она уже замужем. Мне случайно известно, что Майкл Филдинг тоже. Сначала я думал, что у нее экстравагантные сексуальные капризы, но…

— Сексуальные капризы! — повторил Эббот. — Сексуальные капризы!

Светски воспитанного Эббота явно возмутили эти слова.

— Молодой человек, — сказал он тем же сдержанным тоном, — вам никто никогда не объяснял, что о дамах не принято так говорить?

— Объясняли. Довольно часто. Но вам понятно, что я имею в виду, говоря о лицемерии? Вы уже достаточно стары, чтобы обладать умом…

— Я достаточно стар для того, чтобы годиться вам в отцы, — сказал Эббот. — Но все же я сумел бы задать вам взбучку, о которой вы помнили бы полгода.

— Сделайте это, мистер Каллингфорд Эббот, и вы мне хорошо заплатите, чтобы дело не дошло до суда.

Монокль выпал из глазницы Эббота и повис на шнурке. Его руки потянулись — и это неопровержимый факт — к горлу Хэла.

— Довольно! — вскричал Дэвид Гарт. — Прекратите, я вам говорю!

— Что с тобой снова происходит, дядюшка? — обратился к нему Хэл. — Разве я уже не попросил прощения? Разве ты не видишь, что я изо всех сил пытаюсь помочь тебе и Бет?

— Хэл, тебе лучше уйти! Минутку, подожди! Если возникнет необходимость, ты скажешь под присягой то, о чем только что сообщил нам? О том, как ты и Майкл Филдинг ухаживали за миссис Боствик и оскорбляли ее честь, и как она устояла перед вами обоими?

— Гарт, — удивился Эббот, — ты что, тоже утратил такт?

— Молчи! Хэл, ты и Майкл засвидетельствуете это?

— Майкл не захочет это сделать, можешь не сомневаться. У него в семье больше священников, чем на двадцати страницах «Крокфорда».[7] К тому же он хочет стать врачом, как ты. Но я не против, если за этот труд что-нибудь получу.

— Обещаю тебе, что ты что-нибудь получишь за свой труд. (Спокойно, Эббот!) Это все, Хэл. Спасибо тебе.

Хэл вышел, оставив дверь открытой. Эббот бросился к двери, захлопнул ее. Оркестр перестал играть. Наступила пауза и небольшая передышка.

— Извини, — проворчал через минуту Эббот. — Это была глупость с моей стороны. Я слишком разозлился.

— Ничего.

— Ты обошелся со мной, — сказал Эббот, — так же, как я с тобой, когда ты хотел свернуть шею Твиггу. Ну, значит, мы в расчете. Но все же: «Сексуальные капризы!» Бесцеремонно сказать такое! И куда только идет этот мир?!

— Майкл Филдинг, оказывается, не такой невинный ягненок, каким я его считал. На этом нашем совещании я должен раздать карты немножко по-другому. Нам не нужно, чтобы там присутствовала Марион Боствик. И Винс тоже.

— Гм. Хочу надеяться, что этот твой план включает в себя и объяснение убийства, которое невозможно было совершить.

— Конечно. Это самая неприятная часть моего плана.

— Гм. Не стоит это особенно подчеркивать. Действительно, это будет нелегко, но…

— Я не говорил, что это будет нелегко. Напротив, это будет нетрудно. Я сказал, что это будет неприятно.

— Ты осознаешь, — спросил Эббот с прежней чопорностью, — что сейчас говоришь точно так же, как этот чертов принц Ариман в твоих собственных историях?

— Извини. — Гарт взглянул на часы. — Эббот, мы должны поторапливаться. Поезд вот-вот прибудет. Если нам повезет, мы хотя бы отчасти приблизимся к правде.

На набережной их ослепил яркий солнечный свет. Зрители, сидящие или стоящие вокруг оркестровой беседки, сопровождали аплодисментами финал попурри из опер Гилберта и Салливана. Это были не настолько слабые аплодисменты, чтобы казаться холодными и небрежными, и вместе с тем не столь бурные, чтобы казаться чрезмерными; они полностью гармонировали с небом, морем и всей окружающей обстановкой.

Велосипедисты на набережной звонили в свои звонки, когда два чопорно одетых джентльмена, Каллингфорд Эббот и Дэвид Гарт, шли по аккуратному парку, мимо сверкающих цветочных клумб, направляясь к башенкам отеля «Палас» на противоположной стороне Виктория-авеню.

Хотя Эббот явно о чем-то размышлял, он уже не был похож на черную грозовую тучу. Когда в него врезался ребенок, гнавшийся за обручем, и отпрянул с испуганным возгласом: «Извините, сэр», Эббот сунул руку в карман. И дал ребенку отнюдь не шестипенсовик, а золотой соверен. Когда они почти дошли до Виктория-авеню, оркестр заиграл «Край надежды и славы».[8]

Вокруг оркестровой беседки, очевидно, не было никого, кто бы с гордостью не выпрямился, когда эти спокойные торжественные звуки наполнили воздух. Эббот остановился. Нахмурился и тронул своего спутника за руку.

— Послушай, — торопливо начал он, — я достаточно насмехался над Фэрфилдом. Как многие из нас, кто высокого мнения о себе. Но в глубине души он мне нравится.

— Ну?

— Ты понимаешь меня? Я говорю, он мне нравится.

— Не вижу причин, почему он не должен тебе нравиться, хотя именно от тебя слышать это довольно странно. От тебя, адвоката двадцатого века. От тебя, апостола возрождения и прогресса.

— Научного прогресса, с этим я согласен! В него верил еще мой отец, и я тоже верю в него. А это нечто совсем другое. Фэрфилд, можно сказать, принадлежит прошлому.

— Фэрфилд — это не прошлое, Эббот. Прошлое — это Равенспорт. Фэрфилд — это настоящее, самое современное настоящее, так как здесь каждый упрямо остается в прошлом.

— Что же, в таком случае, будущее? — Эббот дошел до края тротуара и обернулся. — Очевидно, не Банч. Не говори, что это Банч. Это проклятое гнездо, где машины на пирсе издают механический хохот и где люди оттаптывают друг другу ноги только для того, чтобы доказать, что никто ни от кого не отличается.

— Да, вполне возможно, что это Банч. Нигде ничто не остается без изменений. Мы не можем ожидать, что все всегда будет оставаться неизменным.

— Этого я не ожидаю, нет. Но видит Бог, мне это совершенно не нравится, Гарт.

— Возможно, мне это тоже не нравится, причем не меньше чем тебе. Однако тут ничего не поделаешь. Ребенок растет, и потом все будет иначе.

— Ты так думаешь? По крайней мере, одна вещь не изменилась. Послушай!

И Эббот кивнул в направлении оркестровой беседки — звучала страстная, почти лишенная какой-либо помпезности музыка, приводившая в экстаз любого слушателя:

Край надежды, славы, матерей свободных,Услышь поток благодарности от всех детей своих.

Эббот тоже пришел в экстаз. В цилиндре, хотя и сбившемся набок, с поблескивающим моноклем, он стоял, расправив плечи, словно по стойке смирно.

Пусть твои границы непрерывно расширяются,Пусть растет твоя мощь, которую дал тебе Господь.

Медленные, торжественные, триумфальные заключительные аккорды гремели под звон литавр, а когда дирижер поклонился, раздалась такая буря аплодисментов, что, казалось, к ним присоединилась половина Фэрфилда.

— Пойдем, — с неожиданной улыбкой сказал Эббот. Он сдернул с головы цилиндр. — Хватит уже этих глупостей. Нас ждет работа. Кстати, — он показал на противоположную сторону Виктория-авеню, — если меня не подводит зрение, мистер и миссис Боствик уже входят в отель. Теперь нам не удастся остановить их. А вон там, в том экипаже, который приближается со стороны Парламент-стрит, сидит леди Калдер. Молодой человек рядом с ней — это, очевидно, Майкл Филдинг. Если ты ожидаешь какого-то взрыва, дорогой Гарт, то приготовься к нему.