Тим Саймондс - Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) Страница 32

– А помните, как следующим утром в нашей гостиной появился Лестрейд и вы с таким холодным видом отказались ему помочь? А ведь располагай инспектор более точными описаниями двух мужчин, убежавших из дома вымогателя, мы вполне могли сами оказаться за решеткой. Хемпстедская пустошь тогда показалась мне бесконечной.

– Уверен, что именно такое впечатление сложилось у читателей ваших записок. Вот только дистанция была несколько вами преувеличена, мой друг.

– Литератор имеет право на некоторые вольности, Холмс. Читатели ждут от меня определенного слога, ритма…

– …и неточностей в описании деталей!

– Пусть так. Но случалось, что я вынужден был кое-что изменять, кое о чем умалчивать. Править даты, прятать реальные лица под псевдонимами, избегать указаний на известные события. Порой мне казалось, что я недостаточно строго следую этой политике. Проницательный читатель…

– Если такой существует.

– Проницательный читатель мог бы из последовательности событий вывести для себя подлинные имена персон, вовлеченных в то или иное дело.

– А если не этот мифический проницательный читатель, то кто-нибудь из действующих лиц.

– Что ж, приходилось идти на такой риск, чтобы точнее рассказать о ваших расследованиях. А иначе я мог бы с тем же успехом писать художественную литературу.

– Иногда вы были очень близки к этому, Уотсон!

– Я считаю это комплиментом моим литературным способностям, Холмс.

– Вы же отлично понимаете, что я совсем другое имел в виду. Но могу сделать и комплимент, вы его заслуживаете.

– Интересно, что бы мы увидели, если бы могли перенестись вперед во времени на восемьдесят или сто лет. Какими нас будут помнить? И вспомнят ли вообще?

– Об этом я даже думать боюсь, учитывая нынешние наши сценические и экранные образы. Возможно, мы останемся только в сухих трудах историков, описывающих преступления Викторианской и Эдвардианской эпох. Все может вообще свестись к одной сноске. Сто лет – слишком долгий срок, чтобы оставаться в памяти людей, какими бы ни были твои достижения, особенно если достижения эти были скромны. Может статься, что нас, как вы и предположили, посчитают литературными персонажами, а не реальными людьми.

– Согласен. Я, к примеру, уже некоторое время с трудом вспоминаю даты, места и людей, с которыми мы имели дело относительно недавно. Однако, невзирая на туман, окутавший мой мозг, я чувствую, что прямо сейчас воспоминания возвращаются ко мне с необыкновенной четкостью. Тени тех, кто давно ушел, проносятся перед мысленным взором, роятся вокруг меня, толкаются, чтобы занять место получше. Я вижу Джабеза Уилсона с его огненно-рыжими волосами. Он улыбается мне. Всегда был жизнерадостным, что бы с ним ни случалось.

– А! Еще одно дело. Подобно истории с голубым карбункулом, оно началось с фарса, а потом переросло в нечто более мрачное и зловещее. Вот вам один из парадоксов жизни: элементарные на первый взгляд вещи нередко оказываются хитрыми головоломками. Мы часто с этим сталкивались, не так ли, Уотсон?

– Ну да. В эту категорию определенно попадает случай в поместье «Медные буки». Когда к нам обратилась мисс Вайолет Хантер, вы решили, будто пали ниже некуда, если уж они барышни советуются с вами, наниматься ли им в гувернантки.

– По-моему, я тогда назвал себя агентом по розыску утерянных карандашей и наставником молодых леди из пансиона для благородных девиц.

– И тем не менее вы переменили свой взгляд на дело после знакомства с мисс Хантер. Она произвела на вас самое благоприятное впечатление. Вы вели себя с ней крайне любезно, и я уверен, она была столь же очарована вами, как и вы ею.

– Она была клиенткой, и я постарался расположить ее к себе. Мое внимание служило лишь сигналом, что я с нетерпением жду ее рассказа. Уотсон, вы неисправимы: всегда и во всем видите романтику, поскольку сами безнадежный романтик. Но не воображайте, будто романтическая жилка вдруг проявится и во мне.

– Признаюсь, я был сильно разочарован, что вы потеряли всякий интерес к мисс Хантер, как только она перестала быть центром занимающей вас проблемы.

– Я помню это ваше высказывание, как и то, что вы навязали свои надежды, а значит, и свое разочарование читателям.

– Как бы мне хотелось, чтобы и вы познали блаженство, которое я узнал в счастливом браке! Ничто другое в жизни не доставляло мне столько радости.

– Я нахожу удовлетворение в работе и бываю счастлив, когда мне удается распутать замысловатый клубок тайн. Вам семейная жизнь пошла на пользу. Я первый с этим соглашусь. Но я совсем другое дело.

– Как и ваш брат! Ну не странно ли?

– Ничего странного. Мы оба наблюдали изнутри неудачный брак. Пусть мы смотрели с противоположных точек, распад, происходивший на наших глазах, был очевиден обоим. Я не говорю, что это единственная причина, по которой мы избегали супружества и никогда не завязывали близких отношений, но, несомненно, она очень весома.

– Мне повезло больше. Брак моих родителей оказался чрезвычайно удачным, а мы с братом Генри всегда были ближайшими друзьями и все время проводили в совместных играх. Родители не делали между нами различий, и мы нередко всей семьей гуляли по сельским дорогам, на рассвете собирали на вересковой пустоши за домом чернику и грибы, а потом спешили со своими трофеями домой и готовили завтрак.

– Вы рисуете идиллическую картину, Уотсон. Я искренне завидую вашим счастливым воспоминаниям. Мое детство было иным, но стоит ли ворошить прошлое?

– А мне кажется, что вы охотно его ворошите. Когда я проснулся и спросил вас, на чем мы остановилась, вы подтвердили, что речь шла о старых расследованиях. На самом же деле мы обсуждали вашу семью.

– Да, Уотсон. Но я опасался, что мои откровения вас утомят.

– Чепуха! Безрадостное детство не повод для стыда, и вряд ли ваши рассказы стали бы для меня потрясением.

– А может, и стали бы, друг мой.

– Я подозреваю, что ваша безраздельная преданность профессии обусловлена неким происшествием или рядом происшествий из вашей юности. Я нечасто слышал, чтобы вы говорили о своей семье, но любое упоминание о ней окрашено нехарактерной для вас страстностью. Можете сколько угодно утверждать, будто на мысль стать детективом вас навел отец приятеля, мистер Тревор, я же считаю, что к тому моменту вы уже определились в выборе пути.

– Я все более утверждаюсь во мнении, что недооценивал ваш ум, Уотсон. Вы обладаете многими замечательными качествами, которым мне следовало больше доверять.

– Я не возражал, когда вы называли меня «проводником света», если говорили это искренне. Однако были моменты, когда я и сам источал яркое сияние.

– Возможно, вам следовало больше внимания уделять им, вместо того чтобы превозносить мои скромные умения.

– Бросьте, Холмс. Скромность вам не идет. И мне отлично известно, что вы не относите это качество к добродетелям.

– Не стоит недооценивать собственные возможности, впрочем как и преувеличивать их. Если читателям и казалось, что в наших отношениях присутствует некое неравенство, то виной тому ваша скромность, которая заставляла вас выдвигать меня на первый план.

– Но я же описывал ваши расследования, ваши триумфы! А значит, не мог не ставить вас на первое место. В некотором смысле я ваш биограф, ваш Босуэлл. В таком качестве мне не пристало выставлять напоказ собственные немногочисленные достижения. Моим намерением всегда было поведать публике о ваших достоинствах, а не моих.

– Достойный ответ, но другого я не ожидал от вас. Честность и великодушие никогда вам не изменяли.

– С малых лет во мне воспитывали определенные черты характера, которые со временем не ослабли. Мне претит отсутствие элементарной вежливости и хороших манер, которое мы наблюдаем у современного поколения.

– Пожалуй, вы и вправду единственное, что не меняется в этот переменчивый век. Вы, Уотсон, как никто другой, достойны быть британским присяжным.

– Я не считаю себя безупречным, и у меня есть на то серьезные основания. Однако всю свою жизнь я старался не изменять своему воспитанию. И надеюсь, что это у меня получилось, за редкими и вполне простительными исключениями.

– У вас есть передо мной одно существенное преимущество: ваш жизненный путь был довольно ровным. В целом судьба обходилась с вами милосердно, хотя бывало и такое, что трагедия вскидывала свою уродливую голову. Мой же путь состоял из взлетов и падений. Я был подвержен непредсказуемым перепадам настроения, и вы не раз испытывали серьезные опасения относительно моего благополучия.

– Я не мог не тревожиться, как ваш друг и врач. Эта ваша привычка пренебрегать едой и сном во время расследований доставляла мне немало беспокойства – и досады, вынужден добавить. Вред, который вы причиняли своему организму, мог оказаться непоправимым.

– О, а мне казалось, что я неплохо себя чувствую.