Душегуб - Николай Вингертер Страница 32

Наконец, сборщики закончили обход залы. Прихожане встряхнулись после не слишком любимой ими процедуры и теперь тянули вперед шеи, высматривая своего пастыря, ожидая от него напутственного слова. Пастор Либерс, стоявший вполоборота к людям и занятый своими мыслями, когда сборщики пожертвований ходили по залу, зашел за стол-кафедру, сначала смиренно сложил, как в молитве, ладони, потом скрестил в замок пальцы и сказал:

— Я еще раз приветствую вас, дорогие братья и сестры, в нашем доме и приветствую каждого к нам присоединившегося… — Он заметно кивнул в сторону Нексина, и это все увидели, и по рядам прошел глухой шепот одобрения. — А сегодня, братья и сестры мои, я хотел бы с вами поговорить о такой наболевшей и злободневной теме, как ложь.

Зал в ответ зашумел громко и одобрительно.

— Да, я понимаю, — продолжал пастор, — какая это нелегкая тема для разговора. Однако напомнить об этом — мой долг… Очень распространенная среди людей манера поведения — быть неискренними, а проще сказать: притворяться или лгать. Таким образом, полагают многие, они себе будто бы облегчают жизнь… Однако происходит совершенно обратное; это временное «облегчение» приводит к другой проблеме: они сами же запутываются в себе, порой не могут разобраться, где правда, а где ложь… Происходит это, наверное, с каждым вторым… Впрочем, осмелюсь спросить: почему не с каждым первым?.. Да-да, я не оговорился… Я такой же человек, как любой из вас, хотя и пастор… Пусть кто-нибудь попробует утверждать, что это не так… К сожалению, именно так, и это очень ярко показал нам Учитель в его известной притче, когда книжники-фарисеи привели для казни женщину, уличенную в прелюбодеянии. Он тогда спросил их: «Кто из вас без греха?..» Все промолчали. Вот и я спрашиваю вас: «Кто-нибудь есть среди вас, кто бы мог выйти и прилюдно сказать, что он во всю жизнь никогда не говорил хотя бы раз в жизни неправду?..»

В ответ на его слова в зале стояла тишина, совершенно невозможная среди людей, которые словно боялись не только кашлянуть, но ненароком повернуться, чтобы зашелестела их одежда. Воцарилась пауза, сравнимая с минутой молчания, которой, бывает, когда люди поминают какие-то трагические события.

Нексин, сам регулярно выступавший с лекциями, оценил умение Либерса владеть публикой. Хотя народ был с определенным настроем, ловил каждое слово своего пастора чуть не с открытым ртом, как зритель в увлекательном кино, его риторика и позиционирование себя и зала были артистически и профессиональны.

— Вижу, что нет такого смельчака! — сказал Либерс. — Но это и хорошо, хотя это же, конечно, плохо… Поясню: хорошо потому, что вы сейчас честны со мною и друг перед другом, и хорошо потому, что остается у каждого самое важное, что отличает человека от всего остального живого в этом мира, — это совесть. Да-да, совесть! Она каждый час, каждый день дает нам надежду на то, что мир еще не погиб, люди исправляются и когда-то спасутся… — Последние слова пастор сказал особенно громко, но вдруг сник, опустил глаза, потом стал смотреть куда-то поверх голов прихожан и негромко продолжил: — А плохо потому, что грех лжи продолжает жить среди нас. Но у всякой неправды, вы слышали, наверное, древнюю мудрость, короткий век… Поэтому давайте вместе будем надеяться и просить Бога, чтобы неправда, исчезла, как исчезает ночь с появлением солнца…

Последнее сравнение и излишняя пафосность немного испортили впечатление от его выступления. Нексин стал вдруг отчетливо понимать, что Либерс не особенно и придирчив к себе, слишком самоуверен еще и потому, быть может, что его в церкви все и всегда покорно слушают.

Пастор, словно догадавшись о мыслях Нексина, решил исправиться и затронул тему своей воскресной проповеди с иной стороны:

— Но хуже всего не та, ставшая обыденностью ложь, слетающая с наших уст, а другое, ведь со временем вся жизнь превращается в сплошное подозрение и неверие друг другу… Особенно плохо, когда лгут те, кто облечен властью, политики, — это очень опасно; тогда обман не просто обман, а становится страшным орудием по уничтожению человека…

Последние слова прозвучали как приговор судьи. Это поняли все, потому что среди прихожан прошел уже не шепот с придыханием, а заметный гул и, что было особенно, все, кажется, поняли намек пастора на последние события с лесорубом Кишкелсом; в подтверждение до Нексина долетела чья-то фраза, в которой уловил слова: «…он имеет в виду Эдуарда».

— Но ведь так просто, так несложно все изменить… — снова говорил Либерс. — Никто из вас не может обмануть себя самого, потому что это то же самое, что обмануть Бога… А Его-то никто и никогда не обманет… Он видит и знает все… Он же дает силу и волю и тем, кто, будучи наделен властью, поступает справедливо и во благо человека… И это заслуживает особенного одобрения…

Либерс вдруг повернул голову в сторону Нексина, и все заметили и поняли, как понял и сам Нексин, что это было про него. Нексин от неожиданности даже покраснел, что с ним почти не случалось, и теперь совершенно точно знал, что Либерс неспроста его приглашал на службу, готовился и слишком очевидно ему льстил. Но Нексин не очень верил в искренность слов Либерса, хотя после них ему стало как-то особенно хорошо, он был доволен, что пришел сюда и состоялось его такое неожиданное при большом скоплении людей признание в Залесье. Но было Нексину чуть-чуть и неловко за чересчур проявленное к нему внимание. Он захотел было уйти, но понимал, что с его стороны будет неучтиво, поэтому оставался на месте, а чтобы себя как-то отвлечь и занять, стал поглаживать шершавый ствол фикуса и его плотные, словно из пластмассы, листья.

— Дорогие мои, — продолжал Либерс, — в заключение хочу вам сказать, чтобы жили вы в правде и по правде, и тогда жизнь наша станет понятной и красивой, как мир вокруг вас. Посмотрите внимательнее на наш мир, как он хорош, как прекрасен… Он таким был от сотворения Господом, он таким и остается для человека, которому Бог дал это небо, эти деревья, солнечный свет… Они радуют нас, потому что без изъяна… Как бы хотелось, чтобы и мы были такими… Но, повторюсь: душу и совесть Господь в огромном мире живого дал только нам, людям, и не просто дал душу и совесть, а чтобы посредством их мы общались между собой… И я