Давай поговорим! (сборник) - Михаил Михайлович Попов Страница 32

– Этот Креер сейчас жив?

– Лет пять как умер. На девяностом году, кстати. На восемьдесят втором зачал последнего ребенка.

– Такому специалисту сам Бог велел.

– Был такой случай лет пятнадцать назад. Отец как раз отдыхал в Крыму. Или лечился. Он любил в одиночку забрести в горы дня на два, на три так, со спальным мешком и рюкзаком яблок. Лучший способ расправиться с лишним весом.

– Не похоже, чтобы у Модеста Анатольевича были проблемы с лишним весом.

– Их не было, потому что он постоянно занимался их решением. В последнее время начал голодать по методу Николаева по десять дней раз в полгода. Так вот, забрел в горы, свалился с камня, сломал обе ноги. Что получилось?

– Не знаю.

– Мересьев. Полз он, полз по колючкам, метров триста прополз, не больше. Понял, что хана. Кричать бесполезно – сам выбирал для прогулок места поглуше.

Вероника совершила короткий двойной обгон.

– Нашли его на третий день. Он поджег зажигалкой отдельно стоящее дерево. Короче, ноги были уже плохие. Нагнаивалось. Он потребовал, чтобы его везли к Крееру. А у того урология, санаторий, никаких операционных, какие могут быть переломы! Его положили в палату к мальчику, который помирал от какой-то кровяной болезни. Не буду больше тебя мучить – доктор Креер спас академика Петухова. Через две недели он уже ходил. Но не это самое интересное, переломы, в конце концов, были закрытые. Главное, доктор спас и этого мальчика с лейкемией. Вернее, от лейкемии.

– И кандидат химических наук Барсуков при всем этом присутствовал?

– О, сечешь. Насчет ног Барсуков удивился не сильно, а вот мальчик его сразил. После этого он и уверовал в своего шефа.

– Вот в эту арку, так мне представляется.

– Раньше надо говорить! Как я теперь перестроюсь?!

– Постарайся, а то Горбачев накажет.

Вероника очень постаралась, сумела-таки вырулить и в указанную арку въехала. Леонид вышел из машины, огляделся. Сообщил спутнице:

– Здесь.

– Ты уверен?

– Да, вон детский сад…

– А там женщина курила, да?

– Выходи, сейчас мы выясним, в каком он жил подъезде.

– У кого?

Сначала они остановили девочку с собакой, долго и старательно описывали ей Арсения Савельевича, она понимающе кивала, а потом заявила, что живет в соседнем дворе и никого из этого двора не знает.

– Вот к кому нам надо, – сказала Вероника, показывая в сторону одного из подъездов. Там стояла пара скамеек с полудюжиной бабулек. Они что-то оживленно обсуждали. Вероятнее всего, «Рабыню Изауру». Оказалось, нет, речь шла о Ельцине. Седая, сухенькая старушка интеллигентно-затрапезного вида говорила, что именно на Бориса Николаевича вся надежда, только он может сломать хребет партократам и дать народу настоящую жизнь. Собеседницы вяло кивали, кажется, не вполне разделяя эту убежденность, но и не решаясь активно выступить против. Одна только не удержалась и сказала, что все же доверяет Михаилу Сергеевичу, он-де хороший, только ему не все сообщают. Мнение основной массы было скрыто помалкиванием.

– Извините, – сказал Леонид.

Все старушки, без различия идейных убеждений, посмотрели на него подозрительно. Народная мудрость – раз извиняется, значит, виноват.

– У меня к вам вопрос.

И он опять начал про бакенбарды Барсукова.

– Не видали такого?

– Может, и видали, – сказала самая толстая.

– А вы родственники? – спросила ельцинистка.

Леонид не успел объяснить, кто они, Вероника тронула его за плечо. Он обернулся и увидел, как в арку въезжают одна за другой две черные «волги».

– Сейчас нам покажут, где живет Арсений Савельевич Барсуков.

Машины остановились у ближайшего к арке подъезда. Из них выскочили четыре молодых человека в серых и бежевых плащах. Никого ни о чем не спрашивая, они вошли в дом.

Вероника обратила внимание, что все без исключения старушки внимательно наблюдают за нею и за ее спутником.

– Пошли отсюда.

19

Так.

Если все это правда, то это подарок судьбы. Почему-то высшие силы решили передать подарок с идиотом. Не будем привередничать.

Но и не будем спешить принимать.

Не могу же я так сразу признаться в том, что верю, будто убийцей является ничтожество аспирант. Я все время вел себя так, словно забыл о его существовании. Уехал он вчера вечером с Вероникой и уехал. Если бы я его подозревал, то должен был бы сообщить о своих подозрениях еще утром, при первом нашем разговоре с майором.

Похоже, мне строят ловушку!

Надо потянуть время.

– А где он сейчас?

Майор недовольно поморщился. Он явно ждал чего-то другого от меня.

– Сидит в машине. Неужели вы думаете, что я поверю человеку, который несет такую чушь?

– Почему чушь?

– Потому что он не может толком рассказать, как именно все произошло, не может назвать точное время совершения убийства, говорит, что был в состоянии чрезвычайного возбуждения. Несчастные, мол, часов не наблюдают. И приводит какие-то чудовищные мотивы.

– А какие именно?

Майор отлистнул назад несколько страниц блокнота.

– Он якобы не может простить Модесту Анатольевичу своего разочарования в нем как в научном авторитете. Он верил в него, как в Бога, а тот якобы лгал ему всю жизнь. Всю научную жизнь. И дальше еще четыре страницы в том же бредовом духе. Это мотив, это причина, ответьте мне?!

Внутри у меня просветлело.

Не до конца, не полностью.

Главная моя печаль еще оставалась печалью, главное дело еще оставалось не сделанным, но в самом ближайшем будущем появился просвет. «Тьма хладная, прилившая к самым носкам моих ног, отступила на две пяди».

– Вы знаете, товарищ майор, мне кажется, вы чуть-чуть легковесно судите об этих предметах.

– О каких предметах?!

Лицо у него сделалось как во время произнесения филиппики в адрес хитрого родственника из Академии общественных наук. Я боялся, как бы он опять не впал в пафос порицания, поэтому притормозил аргументацию.

Он не впал.

Я тихо продолжил:

– Иногда неосторожным словом, ядовитой цитатой, недобросовестной интерпретацией можно нанести человеку науки глубочайшую рану и несмываемое оскорбление. И вызвать его ненависть к себе. Я прекрасно помню, как переживал Модест Анатольевич после каждой безграмотной узколобой нападки какого-нибудь ничтожества Кирилла Корнеева. Мир наук только на первый взгляд кажется очищенным от страстей. Да, академический институт – это не казино, там никто не стреляется, выбежав из лаборатории после неудачного опыта. Азарт там носит другой характер, но он есть, так же как есть вожделение, зависть, привязанность и разочарование.

Мне было интересно, с какого момента он вспомнит, что пару часов назад я говорил совершенно обратное, что ученый может ненавидеть другого ученого, но не в состоянии убить.

– Обманутое доверие – это тоже ведь не просто